На Майера страшно было смотреть и еще страшнее заговаривать с ним. Но и интересно: он осунулся, из округлого толстяка превратился в гончую. Даже мягкий бесформенный нос удлинился и заострился, а карие глаза посветлели, став почти желтыми, колючими и беспощадными.
Профессор распорядился зарыть обуглившиеся останки Ница в лесу, в овраге. Вместо креста или камня в землю воткнули палку (хорошо еще, не осиновый кол), на которой фломастером было выведено число 35 — порядковый номер в личном деле пациента. Ни имени, ни даже прозвища — такова была мелкая месть хозяина Гипербореи.
Герою Лаггу, как и обещали, установили надгробный памятник на вершине сопки, той самой, с которой вещал и затем облил себя бензином Анти-Герострат. На камне — мрачно-багровой глыбе гранита, выбили торжественно - лаконичную надпись: «Скорбим и помним тебя, герой Джонатан Лагг». Над надписью красовался барельеф. Но лучше бы обошлись без портрета: скульптор-самоучка сотворил карикатуру — профиль с чересчур длинным носом, срезанным подбородком и дико выпученным глазом без зрачка.
На следующее после пожара утро меня позвал к себе Роу. Теперь он принимал пациентов, поскольку все кабинеты и залы ушли пеплом, у себя в домике, в чистенькой гостиной с печкой. Психоаналитика еще больше, чем Майера, встряхнула катастрофа. Правда, в другой модальности: бросило не в ярость и мстительность, но в паническое отчаянье. Выглядел он ужасно: потухшие глаза, тик, прерывистая речь. Тонкие трепетные пальцы не просто вибрировали — тряслись. Доктор сломался. Паучок с ужасом осознал, что его уютную паутину порвал злодей-великан.
Я выразил ему свое сочувствие. Подумав, добавил слово «соболезнование».
Роу испугался еще больше и постарался сделать непроницаемый вид. Вытащил из кармана мокрый носовой платок и протер ладони: видимо, разовые салфетки, как и многое другое, унес пожар. Прежде чем положить платок обратно, посмотрел на него с ужасом — тот был далеко не стерилен.
Вспомнилось, как не так давно мы говорили с Джекобом об этой навязчивой привычке доктора. «У нашего поэта Маяковского была такая же фобия: постоянно мыл руки. В истоке ее, как и всех прочих фобий — дикая, оголтелая боязнь смерти. Матушка-природа крепко впаяла инстинкт самосохрениния в мозги своим неразумным детишками — чтоб не сбежали из школы раньше последнего звонка». «Но ведь Роу не атеист». «Еще какой атеист! Вы думаете, на Гиперборее не может быть атеистов? Он уговорил Майера взять его сюда: надеялся, экспериментируя с бессмертной душой, подержать эту самую душу в руках, убедиться, что она существует. Но ни один опыт его не убедил, даже реинкарнационные трипы. Изучил астрологию — и тут промашка. Веры нет, знания не убеждают — тупик. Бедолага. Впрочем, и Майер такой же, хоть и не протирает ежесекундно ручки. Два бедолаги».
Не сразу, но Роу удалось кое-как натянуть маску уверенности и спокойствия.
— Благодарю вас, Норди, но, право, вы преувеличиваете масштабы трагедии. Ничего поистине катастрофического не произошло. Хотя исследования, как вы понимаете сами, сворачиваются на неопределенный срок. Потому вы должны прямо сейчас принять определенное решение. Если вы остались верны своему первоначальному намерению, в ближайшие пару дней оно осуществится. Правда, — тут он взглянул на меня печально и значительно, не переставая трясти пальцами, — осуществление, в силу изменившихся обстоятельств, будет проводиться другими методами, не столь комфортными, как принято здесь обычно.
— Пуля в затылок? Цианид в подливке к бифштексу? — Я сопроводил свои слова улыбкой, показывая, что отношусь к этому достаточно легко.
Но доктор улыбки не принял и насупился.
— Простите, Норди, но шутить с вами в данный момент я совершенно не расположен. Вы должны знать, что методы клиники не обсуждаются с пациентами, это одно из принятых здесь правил. Итак, вариант номер один мы назвали. Альтернативой к нему является переход в штат сотрудников Гипербореи. Первое время придется нелегко: разбор пожарища, строительство нового здания, установка новой аппаратуры — все это ляжет на плечи как рядового обслуживающего персонала, так и ученых. Зато потом возобновится увлекательная и чистая работа исследователя. Что вы выбираете, Норди? Ответ нужно дать прямо сейчас.
И я струсил. Перспектива захлебнуться утренним кофе и рухнуть на пол в судорогах отвращала. Нет, я не отказался от первоначальной идеи, но перенес ее в будущее. Всегда ведь можно передумать обратно. А в будущем, когда заново отстроят главный корпус и с большой земли привезут оборудование и медикаменты, непременно вернутся и гуманные методы отправки в иные миры.
Я подписал требуемый документ и сходу отправился на работу, тяжкую и грязную — куда там пилораме, о которой вспоминал теперь с ностальгическим вздохом: разгребать обугленные камни, тачками вывозить осколки стекла, расплавленные детали приборов и центнеры шелестящего, словно крылья крохотных мушек, пепла.
На третий день на большую землю отправился лайнер. Отчего-то погрузка совершалась ночью, а отправление — ранним утром, часа за два до завтрака. Остров обезлюдел на две трети. Правда, судить о масштабах опустения я мог лишь косвенно: готовить ланч и обед и разносить в кастрюльках по домикам отныне было некому, едой запасались сами, приходя на склад и получая энное количество банок тушенки, пачек макарон и пакетиков с чаем — и количество алчущих было небольшим.
К моему великому облегчению Юдит находилась в числе оставшихся. В первый день я видел ее на пожарище: вместе со всеми таскала тачки с обуглившейся рухлядью. К счастью, на следующее утро на грязную и тяжкую работу девушка уже не пришла: видно, начальство сообразило, что для хрупкого существа это не лучшее место применения сил. Куда уместнее выдавать или пересчитывать те же банки с тушенкой на складе.
Из старых знакомых заметил еще Дину и, разумеется, Джекоба. Все остальные, как видно, уплыли на лайнере в усыпленном или замороженном состоянии, дабы послужить материальным фундаментом восстановления клиники.
С Джекобом мы почти не общались. Как, впрочем, и ни с кем другим. Только раз, разгребая совковой лопатой кромешные завалы в трех шагах от меня, русский приостановился, выпрямился и буркнул:
— Старый безмозглый пень! По его милости извольте теперь возиться с вонючей сажей и грязью.
Я хотел напомнить его же собственные слова о знаменательном дне и величайшем взлете духа, но сдержался.
— А вам не терпится поскорее приступить к опытам над душами?
— Представьте себе, не терпится! — Он скривился язвительно. — Ради этого я отказался от намерения покинуть сей отвратительный мир и согласился выносить бытие дальше. Но бытие, в котором есть только пепел, сажа и тачки, я выносить не намерен!
— Вам ничто не мешало сообщить об этом Майеру. И вы бы благополучно присоединились к тихому сонму уплывших на лайнере.
Джекоб злобно покосился на меня и промолчал. Он навалился всей грудью на рукоять тачки и, по-мужицки крякнув, покатил к мусорной куче невдалеке от берега. Вывалив содержимое тачки, вернулся на другое место, подальше от меня.
В этот же день пару часов спустя, получая на складе свои пищевые банки и будучи настроенным более лирически, русский фриган заметил, обращаясь в пространство:
— Конечно, никакой он не Ницше, но гениальный немец, если смотрел это шоу, привлеченный выкриками своего имени, не мог не восхититься, уверен! Он одобрительно прищелкивал языком, он присвистывал и хохотал — безумный веселый философ, он подвывал и поскуливал от удовольствия. Не сомневаюсь, он удостоит славного старикана беседой, лишь только тот, обугленный, но ликующий, явится в место неспешных разговоров мудрецов, среди лилий и асмоделей.
Немногочисленные присутствующие при этом спиче промолчали. Только Дина, стоявшая впереди меня, смерила Джекоба неприязненным взором.
Когда подошла ее очередь, женщина принялась долго и истерично втолковывать усталой девушке-раздатчице, что она вегетарианка и банок с тушенкой брать не будет. Как и рыбных консервов. Как и ветчины и прочих «животных трупов». В конце концов поладили на консервированных баклажанах и увесистой голове сыра.
— Вы не передумали? — спросила она меня, прижимая к груди и придерживая длинным подбородком еду.
— Что именно?
— Превращаться в запчасти. Мне будет не хватать, если честно, ваших умных реплик, вашего креативного настроя. Тем более, на фоне нынешней разрухи.
— Благодарю. Только вчера подписал документ о согласии перейти в штат исследователей.
— Браво!
— Какое там. Элементарная трусость.
— И тем не менее, я вас поздравляю!
Она сочла нужным крепко пожать мне руку, прежде чем удалиться в обнимку с сыром и баклажанами. Рискуя выронить и то и другое на землю.
