«…И совершил Бог к седьмому дню дела Свои, которые Он делал, и почил в день седьмой от всех дел Своих, которые делал. И благословил Бог седьмой день и освятил его; ибо в оный почил от всех дел Своих, которые Бог творил и созидал».
Именно в этот момент, отсчитывая семь суток до старта «Хазара», одновременно включились суперточные эталонные часы в космических центрах управления России и США, а также в кабинетах президентов обеих стран…
День седьмой
— Противоестественная для пространства заноза по имени Время, напоминающая глупую выходку безвременья, населяющего бесконечность, на самом деле ни к пространству, ни к противоестественности, ни тем более к безвременью не имеет никакого отношения. Время — это естественное состояние естества…
— Я вас понимаю, полковник. — Русский летчик-космонавт, Сан Саныч Гаркуша, доктор технических наук из НПО «Энергия», труженик и один из лучших космических инженеров Земли, заключил в пломбу мини-отсек с технической документацией и повернулся лицом к своему коллеге из США. — Мы свое дело сделали, каждый винтик и болтик «Хазара» соединились благодаря нам. Мы его, дружище Билли, довели до ума. Теперь пусть на нем полетают другие. По правде сказать, дружище, мне уже надоело болтаться на орбите, среди этой космической мусорки, хочу на Землю.
— Да уж, — засмеялся откомандированный на МКС «Мир-зет» для работы по сборке «Хазара» из заводских цехов подземного комплекса «Янки» полковник. — Теперь пришло время астронавтов. Пусть летят. Мы люди простые, работяги, нам на Земле жить надо.
— А хотелось бы на Юпитер? — поинтересовался Сан Саныч у Билла Вайнера. — Или ну его?
— Ну его, — проворчал американец. — Еще подхватишь какую-нибудь заразу по дороге, помрешь и будешь в тетрапаковом гробу где-нибудь в Солнечной системе болтаться. А у меня дочь в школе и сына через год надо в университет определять.
— Сколько вам заплатят за эту командировку? — перешел к животрепещущей теме русский. — По какому тарифу?
— Без тарифа, — с удивлением посмотрел на Сан Саныча американец. — Я по тарифу могу только послать ГАСА куда подальше. Два миллиона долларов заплатили сразу, и восемь по возвращении. Если что со мною случится на орбите, то восемь миллионов выплатят семье, плюс страховка двадцать миллионов.
— Да, — с тоской проговорил летчик-космонавт из России. — А нам по высшему, элитному тарифу платят. Сто пятьдесят тысяч долларов по возвращении, премия, плюс, — начал считать Сан Саныч, — оклад, накрутка, как за боевые, плюс квалификационные, — хорошее настроение стало возвращаться к русскому полковнику. — Итого 380 тысяч долларов. Ух! — потряс он в победно-восторженном жесте сжатой в кулак рукой. — У нас в гарнизоне все кореша обзавидуются.
День шестой— Видит Бог, — печально вздохнул Кузьмич, один из самых богатых людей города, — я не хочу видеть главой города ни актеришку Фагодеева, ни психа Миронова, ни милицейского генерала Самсонова, но кого-то из них надо вывести в мэры, иначе город захватят пришлые. Москвич во главе Таганрога — это почти то же самое, что наш Яковлевич во главе Саудовской Аравии.
— Я прямо-таки знал, уважаемый, — поддержал беседу Яковлевич, тоже один из самых богатых людей города, — что вы обо мне вспомните. Ваши идеалы известны всему городу, так при чем тут, скажите, Саудовская Аравия?
— Рокотова кто-то застрелил, — сообщил городским олигархам, собравшимся на турбазе «У деда Щукаря» под пригородной Синявской Палыч, еще один из самых богатых людей города, — и все думают, что это сделал я.
— Брр, — Егорыч, просто богатый человек города, прихлопнул севшего ему на лоб комара. — Можно подумать, уважаемый Палыч, что это сделали не вы. Ваше долевое участие в разработке Ейско-Азовского шлейфа не известно, по-моему, только вам лично и следователям, ведущим дело по убийству мэра, который против воли всех здесь собравшихся отдал разработку шлейфа не тем, о ком его просили.
— Я вас умоляю, — Петрович, последний в компании самых богатых людей города, прижал руки к груди. — О чем мы тут сейчас говорим?
— О том, как наш Палыч, — флегматично ответил ему Яковлевич, — застрелил нашего мэра, а вообще-то, думаем, кого бы нам поставить на его место. — Он оглядел коллег своими печальными глазами и уточнил: — Я имею в виду мэра, а не нашего Палыча.
— Так давайте поставим Миронова, — предложил Палыч, очищая вяленого рыбца и с вожделением поглядывая на запотевшую от внутренней прохлады кружку пива перед собой. — Или нашу Любочку Кракол — без разницы. Сексуальная мулатка во главе Таганрога хотя бы сможет сосредотачивать на своих достоинствах мысли заинтересованных в этом мужчин, деловых партнеров нашего города.
— Не говорите при мне о Любочке Кракол. — Егорыч убил очередного, третьего по счету, комара на своем лбу. — Я бы эту Любочку… Смотрите! Смотрите! — Он взмахнул рукой куда-то в сторону моря.
Огромный «солнечный зайчик» запрыгал по крышам домов станицы Синявской. И хотя блик, упавший с неба, и был похож на «солнечного зайчика», он не дотягивал до него многими характеристиками: во-первых, в нем не было легкости, во-вторых, от него исходила какая-то угроза с философским подтекстом, а, в-третьих, он и не был «солнечным зайчиком».
— Хаза-ар, — уважительно протянул Кузьмич, провожая взглядом «огненную» тень МХК «Хазар», просиявшую над ними. — Скоро уже, через пять дней, я по телевизору слышал, полетят к Юпитеру, делать им, видимо, больше нечего на Земле.
— Ну вот тогда и поговорим, — неожиданно оживился Яковлевич. — Зачем говорить о том, что я претендую на нефть Саудовской Аравии, а наш Палыч на пост мэра города прежде, чем этот «Хазар» не ускачет от нас куда подальше?
Живописные, сочные и колоритные, как весь юг России, олигархи города Таганрога, держа в руках кружки с пивом, взглянули на небо, и по их лицам было видно, что слова Яковлевича нашли понимание в их сердцах.
День пятый— Черт бы меня побрал, — заявил вызванный в кабинет генерала Самсонова Степа Басенок. — При чем тут предвыборная кампания?
— При чем тут черт, Степа? — мягко увещевал его генерал Самсонов. — В город с инспекционной проверкой едет Абрамкин. Это уже даже не смешно.
— Как приедет, так и уедет, — вмешался находящийся тут же Игорь Баркалов. — На ход выборов это не повлияет. В крайнем случае, Аллу Юрьевну Вострецову у вас в предбаннике посадим. Она ему расскажет все, что сочтет нужным — и про любовь, и про ненависть.
— Или я не генерал, или вы дураки, — возмутился Самсонов. — Вы что, не понимаете? Абрамкин — это одно из двух и даже из трех. — Самсонов в раздражении, он кормил рыбок, высыпал в аквариум весь килограммовый пакет с высушенными дафниями. — Или он едет, чтобы занять мое место, если я займу пост мэра города, или его вызвал Миронов, чтобы посадить на мое место, если мэром станет он, или, что хуже всего, он едет, чтобы под видом инспекции ознакомиться с положением дел в управлении ГУВД, принять их и занять мое место, независимо от того, кто будет мэром — я или Миронов. То есть он человек Фагодеева-Ступинского, этого политически-невменяемого интригана. — Самсонов сунул обе руки в карманы брюк, сплюнул в аквариум и мрачно изрек: — Город ждут потрясения. Выход один — раскрыть убийство Рокотова, достать заказчиков и исполнителей и всадить их в тюрьму так, чтобы даже у прессы никаких сомнений по этому поводу не возникло. В общем, будем брать Палыча, а если понадобится, то и Петровича, и Егоровича, я уже не говорю о Кузьмиче или даже о Яковлевиче, этих тоже будем брать.
Игорь и Степа, не сговариваясь и даже не переглянувшись между собой, почти синхронно достали ручки из внутренних карманов своих пиджаков и, придвинув листки бумаги, стали сосредоточенно и даже с какой-то поспешностью писать. Чудо спонтанной синхронности завершилось тем, что они одновременно расписались в конце написанного, одновременно вернули ручки в пиджаки и одновременно, взяв листы в руки, протянули их генералу.
— Ну вы даете, — восхищенно посмотрел на оперативников Самсонов. — Это что?
— Заявление об уходе! — одновременно отчеканили подчиненные.
День четвертыйПосле того, как Аскольд Иванов поведал своему другу, учителю и руководителю о встрече своей супруги с заезжей американской дамой с мировым именем в холле «Президент-отеля» и о предупреждении, брошенном американкой Капе Витальевне, на Гарольда Смитовича Гулько напало что-то наподобие неожиданного для него ступора. Он целые сутки пролежал в номере гостиницы «Националь», не отвечая на телефонные звонки и напряженно размышляя. После короткого и тревожного ночного сна принял ванну, побрился, переоделся и, заказав такси, вскоре уже открывал сложно-узорным ключом железную калитку в заборе дома двадцать один, уютно сохранившего свою тайную элитарность существования в самом центре взбесившейся от рыночной экономики, имперской униженности и самообольщения Москвы. Первое, что он увидел после того, как закрыл калитку и повернулся лицом к дому, это спешащую к нему Василису Сигуровну. Старая дама была в клетчатом, желтое с голубым, спортивном костюме, красном, по-татарски закрывающем лоб, платке на голове, красных сафьяновых высоких сапогах на ногах и белых перчатках на руках, которые она радостно протягивала навстречу Гарольду Смитовичу.
