привели сюда раньше конца всенощной. Ему пришлось сесть на скамейку и ждать. Потом он мне рассказывал: «Я пришел, сел на скамейку с чувством раздражения и обиды, что так промахнулся и теперь надо терять время, и вдруг почувствовал, что в этом храме есть что-то (как он выразился – «какое-то присутствие»). Я тогда стал это анализировать и решил, что это на меня влияет полумрак, мерцание свечей, одурманивающий запах ладана, заунывное пение и (как он выразился напоследок) ‘коллективная истерика верующих’». Но его это настолько поразило, что он решил проверить и поставил мне вопрос, как я это объясняю. Я ему сказал: «Это присутствие Божие». – «Этого не может быть, потому что Бога нет!» Я ему предложил прийти и посидеть в церкви, когда никого нет, кроме него и Бога. Он стал приходить и сидеть подолгу, и мне сказал как-то: «Я не знаю, как это назвать, но я теперь знаю, что в этом храме нет пустоты, что в нем есть какое-то как бы ‘густое’, конкретное присутствие, которое вы, вероятно, называете Богом. Но зачем мне такой Бог – пусть Он и живет в этом храме, – если Он на меня никак не воздействует?» Я ему сказал: «Если не воздействует, Он вам незачем, и не приходите». – «Нет, – говорит, – буду приходить, потому что я озадачен еще другим: я заметил, что у людей, которые бывают в церкви, после богослужения и особенно после причащения Святых Таин совершенно иные лица, они на себя не похожи, что-то с ними случается; значит, ваш Бог над ними что-то совершает. Я себя чувствую как бы трупом по сравнению с ними, и мне нужно ожить. Что мне делать, чтобы Бог и надо мной это сделал?» Ну, мы с ним стали встречаться, и со временем он крестился. И таких различных примеров очень много.
Очень многие уходят от веры и, в частности, от Церкви, потому что те или другие выражения, те или другие действия для них связаны с чем-то, что вызывает у них ужас. Я помню одну женщину; теперь она почти сорок лет наша прихожанка. Она ко мне пришла и поставила вопрос: «Что такое Бог?» Я ей ответил: «В Священном Писании Христос нам говорит, что Бог наш Отец». Она вскочила: «Нет! Нет! Только не это!» Я ее усадил, говорю: «А в чем дело, почему слово ’отец’ у вас вызывает такой ужас и отвращение?» И оказалось, что ее отец был садист, замучивший всю семью, для нее слово ‘отец’ значило только это, ничего другого. Тогда мы стали искать другое определение Бога и, конечно, нашли. Видите, как иногда то или другое слово, для нас – родное, свое, понятное, может вызвать ужас в другом человеке. И то же самое можно сказать о целом ряде церковных ситуаций, действий или людей.
Я помню свои первые религиозные опыты. Я был в Австрии в начальной школе, и на первой неделе должен был быть урок Закона Божия. Я был записан как православный, orthodox, что в немецких странах значит «правоверный иудей»; православный христианин называется в этих странах «греко-православным», griechisch-orthodox. Это условно, но это просто надо знать. Меня, соответственно, отправили к раввину, тот на меня глянул и спросил: «Почему у тебя нет шапочки?» Я говорю: «Шапочки? Мама меня всегда учила, что в комнате нельзя носить головной убор, потому что там может быть крест или икона». Он выпрямился: «Ты что, христианин?!» – «Да». (мне было тогда семь лет, я был вполне наивный). Он сказал: «Вон!» – и я оказался в коридоре, чему был очень рад, потому что одним уроком меньше. Но и этого не получилось; меня в коридоре поймал директор школы, сказал: «Ах, ты христианин?» – и отправил к католику. Тот меня спросил, кто я, что я; и когда я ему объяснил, что я православный, он сказал: «Еретик в моем классе?! Вон!» Это был конец моего религиозного образования. Так вы поймите, что после этого очень льнуть, чтобы тебя кто-то учил христианской вере или иудейской вере, едва ли придется.
Дальше другой опыт был. Когда мы попали во Францию, католики предлагали дать русским мальчикам и девочкам образование: дескать, они пойдут в хорошие школы бесплатно… Меня повели на такие смотрины, был разговор, все было устроено: мы с мамой уходили, и когда мы были уже у двери, священник, нас принимавший, говорит: «Одну минутку, я забыл одно сказать, конечно, мальчик станет католиком». Помню, я тогда повернулся к маме и сказал: «Уходим, я не на продажу!» Это тоже сформировало мое чувство по отношению к тому или другому.
Но не воображайте, что я был мистический мальчик в русском смысле слова. Тогда жизнь была не такая простая, как теперь; то были ранние двадцатые годы. Меня водили раз в год в церковь в Великую пятницу. И первый раз, что я попал в церковь, я обнаружил абсолютно замечательное свойство моей природы; я обнаружил, что если, вступив на три шага в храм, я потяну носом и вдохну ладана, я на месте падаю в обморок и меня уносят домой. В результате я никогда дальше трех шагов в храм не входил, поэтому у меня ничего общего ни с церковью, ни с Богом не было лет до 14–15. Так что видите, могут быть впечатления такие, которые вас отчуждают от настоящей, хорошей вещи.
А иногда и взрослый человек может быть отчужден. Отец Александр Шмеман, будучи еще подростком, убеждал какую-то знакомую своей матери пойти в церковь исповедоваться перед Пасхой. Она в церковь не ходила, не исповедовалась, не причащалась; он ее наконец уломал. Она была маленькая, щуплая старушка. Пришла; исповедальня была темная, священник стоит, она подошла, он покрыл ее голову епитрахилью и спрашивает: «Отче наш знаешь?» – «Знаю, батюшка». – «Скажи». Сказала. «Верую знаешь?» – «Знаю». – «Скажи». Сказала. «Ну вот, а теперь скажи честно: маму слушалась? варенье таскала?» Он ее принял за маленькую девочку по росту… Она после этого вылетела из исповедальни, пошла к Саше с гневом и негодованием: «Вот куда ты меня послал: мне семьдесят с лишним лет, а меня спрашивают, слушаюсь ли я маму и не краду ли варенье!» Знаете, бывает и такое; и порой это может человека действительно отчуждить от чего-нибудь.
Есть люди верующие и очень религиозные, но в церковь они не ходят и говорят: «Зачем? Бог внутри нас». Что это за состояние?
Я думаю, что есть два типа людей. Одни пленяются православием через богослужение, – или положительно, или не-положительно, должен сказать, потому что некоторые люди пленяются
