примере учения Платона, Упанишад и огромного опыта творческих и восприимчивых людей, красота – это притягательная сторона истины. Красота – это и есть истина, доходящая до нас определенным образом. Говоря о красоте пейзажа, можно забыть или не обратить внимания на то, что она открывается нам, потому что мы видим в пейзаже смысл. Я имею в виду не умственный смысл, не тот, над которым мы можем размышлять, говоря «так вот что это значит», словно мы переводим слово с одного языка на другой, а тот смысл, что несет, что являет в себе тайну жизни.
В математике совпадение красоты и истины абсолютно, то есть в одном лишь акте восприятия можно одновременно прочесть формулу, понять ее значение, увидеть направление ее перспективы и восхититься ею. Восторженный возглас и созерцательное, изумленное молчание полностью совпадают. Примерно в одном ряду с математикой (с точки зрения взаимосвязи между истиной и красотой, смыслом и запредельностью) стоит, на мой взгляд, притча.
Наше восприятие притчи искажено, потому что мы слишком часто видим в ней исключительно иллюстрацию, помогающую понять некое утверждение. И действительно, читая множество «притч», которые на протяжении многих лет придумывали учителя, чтобы объяснить что-то, мы видим, что часто притчи сводятся к следующему: слишком абстрактная истина, слишком трудная для понимания формулировка облекается в образ. Однако это не первоначальное и не единственное значение притчи. Я прошу прощения, если кому-то не по вкусу столь частые обращения к математике, однако есть такое математическое понятие, как парабола [19]. Если бы здесь была доска, я бы вам нарисовал параболу, а так попытаюсь описать ее на словах. Если взять окружность, у нее, как вы, наверное, знаете, есть центр. Если она не нарисована на бумаге, а сделана из гибкого материала, например металла, то при сдавливании окружность изменит форму, вытянется, и в ней появятся два центра, которые называются фокусами эллипса.
Если же нажать достаточно сильно, фигура сломается. При этом происходит следующее. У вас была окружность с центром, затем в результате сжатия появились две окружности, все еще связанные друг с другом, и, соответственно, два центра. При разломе получится одна полуокружность со своим центром и двумя линиями, уходящими в бесконечность.
И вот что характерно для притч, например, в Евангелии: вам дается утверждение, которое относится к видимому центру, – но этот образ, эта притча не иллюстрирует то, что внутри окружности, а опытным путем приобщает вас ко второму фокусу, который теперь оказался в бесконечности. И смысл притчи в том, что, понимая, что говорится о точке в центре, и обращаясь к собственному опыту (в зависимости от вида притчи это может быть разный опыт), человек продвигается к бесконечности – не к пониманию трудного утверждения, но к точке в бесконечности или к бесконечному, где нет точек, в которых можно остановиться. Таково значение всех притч в Евангелии. И мы глубоко заблуждаемся, если используем их просто как иллюстрацию какой-то темы, воображая, будто Христос приводил эти примеры, потому что бедные люди вокруг него были слишком дремучими, чтобы понять Его слова, а вот с нами-то Ему бы не пришлось так говорить, потому что мы эрудированные, и нам было бы ясно любое утверждение.
Дело в том, что в притчах Христос дает нам точку отправления – но точки прибытия нет. Есть только то, чего мы не всегда ожидаем: конец – это не точка в пространстве или во времени, это – Человек, Которого мы встречаем.
Те из вас, кто имеет хорошее образование и читает по-гречески, и без моей помощи, вероятно, заметили, что в книге Откровение Иоанна Богослова автор, говоря о конце света, использует не средний род, как было бы правильно по-гречески, а мужской, потому что для него конец – это не конец времени или пространства, но встреча лицом к лицу с Живым Богом, Который одновременно начало, конец, путь и дверь. И в этом смысле мы находимся внутри параболы – здесь нам дается видение, которое должно привести нас к личной встрече с Богом Живым.
Так, через понятие красоты у Платона, через понятие красоты в математике, в танце, во всем видимом и осязаемом, через понятие красоты, поддерживающее и связывающее все воедино, которое есть смысл и только смысл, я вижу связь красоты с притчей и богословием. С богословием, которое есть встреча с Богом, дающая нам созерцательное, личное, абсолютно субъективное знание Бога. И только Он, единственный абсолютно объективный, делает нас – через эту Встречу в созерцании – причастниками Божественного естества, общниками Божественной жизни. Объективно через субъективный опыт.
Приятно видеть, как вы рады, что я закончил говорить.
В своей второй беседе я бы хотел рассмотреть несколько мыслей, которые не очень тесно связаны, и из-за нехватки времени я, видимо, не успею соотнести их друг с другом, проводя параллели. Я не буду их вам перечислять, потому что тогда смогу обращаться то к одной, то к другой мысли по ходу своей бессвязной речи.
Первый вопрос: как красота соотносится с Богом? В начале Книги Бытия мы читаем, что, когда Бог вызывал живые существа, одно за другим, из того радикального отсутствия, которое мы называем «ничто», он провозглашал, что они «хороши» – слово, которое, как я узнал от более образованных людей, означает как на древнееврейском, так и на греческом одновременно благо и красоту. Вопрос, который я хочу задать, звучит следующим образом: как представить себе, что нечто, бывшее хорошим, красивым, то есть находившееся в полной гармонии с Божественным видением и с сотворенным Богом миром, могло исказиться до такой степени, что стало миром падшим? Когда мы читаем о грехопадении человека, вопросов не возникает, потому что в нем участвовал змей. Но откуда змей берет свою злую змеиную сущность? Как так случилось, что в христианском и в древнееврейском богословии говорится о падении ангелов? Что произошло с добром, отчего оно стало злом?
Очевидно, к этому вопросу можно подойти двояко. Можно либо сказать, что зло пришло в тварный мир извне – но тогда придется обвинить Бога в том, что Он наряду с добром создал зло, что одновременно с сотворением красоты, гармонии и призвания к той полноте, что зовется Царствием Божиим, Он создал разрушение, смерть и проклятие. Либо поставить перед собой вопрос, могло ли добро каким-то образом превратиться в зло.
Вероятно, вы знаете, что писатели в течение нескольких веков уделяли внимание этой теме. Я бы хотел вспомнить только одного из древних авторов (я сейчас не помню
