словно смирительная рубашка, и потому не может восприниматься как красота. Другая крайность, которая мне кажется гораздо более серьезной: все, что слишком велико или слишком масштабно, все, что заставляет человека столкнуться с чем-то большим, чем он сам, нельзя назвать красивым. Оно вызывает ощущение ужаса, трепета, собственной малости, уязвимости, опасности для себя и, следовательно, должно быть признано некрасивым. В своих двух работах По описывает два поместья, которые, с его точки зрения, воплощают подлинную красоту. Статьи довольно длинные, и поместья, о которых идет речь, показались мне весьма тесными и убогими, так что я не буду приводить их подробную планировку, однако принцип состоит в том, что если у дома есть аллея, она должна поворачивать и заканчиваться тупиком до того, как смотрящий на нее человек почувствует страх пространства. Если есть возвышенность, то она должна быть такова, чтобы контролировать ощущение высоты. Если открывается вид на окружающее пространство, то это пространство должно быть ограничено, чтобы не охватило ощущение беспредельности. Иными словами, чтобы ни на одно мгновение, ни при каких обстоятельствах не столкнуться с осознанием собственной малости по сравнению с чем-то, что слишком широко, слишком велико или слишком масштабно.
Для меня такая позиция – как раз таки отрицание роли и значения красоты не только в связи с Богом или богословием, но даже и в связи с человеческим измерением. Потому что если бы мы приняли подобный подход и могли каким-то образом создать для каждого из нас мир, который полностью удовлетворял бы таким требованиям – услаждал бы наш взор и не нарушал бы ощущения безопасности и границ, – это был бы чудовищный мир, из которого не было бы никакого выхода. Мы бы сделали все, чтобы никогда не столкнуться ни с величием, ни с чем-либо, что отличается от нас самих или ставит под угрозу наши безопасность и спокойствие.
Но, я уверен, всем нам знакомо – и я сейчас говорю совершенно субъективно – ощущение ликования и вдохновения от созерцания того, что пугает, что больше нас и именно потому вдохновляет. Один из примеров, который приводит Эдгар По, – травмирующий опыт наблюдения грозы: она страшна, и человек чувствует себя таким беспомощным… Но я уверен, что многие из нас видели в грозе красоту и испытывали ощущение величия мира, в котором мы живем, ощущение глубины, бескрайности и сложности космоса, силу природы – и сделали какой-то положительный вывод не только о собственной хрупкости, но и о принадлежности к такому огромному, таинственному и мощному миру. Все мы наверняка созерцали море, равнины, горы, небо, и все это в некотором смысле слишком велико для нас: мы не можем вместить их, мы не можем контролировать их, они безграничны и являют собой силу и мощь, которая превосходит нас. Не один ли это из способов встречи с красотой лицом к лицу, встречи, которая заставляет перерасти нашу ограниченность?
С другой стороны, называть красотой все, что приносит нам чувство удовлетворения, недостаточно. Думаю, я не ошибусь, если скажу, что противоположность красоты – это не уродство. Наверное, всем нам встречались лица, которые объективно некрасивы и при этом приковывают к себе внимание – потому что в них есть смысл, значительность, содержание. Если бы нас спросили, красиво такое лицо или уродливо, мы бы ответили: «Это прекрасное лицо, оно являет собой смысл, и этот смысл привносит измерение красоты».
Антоним красоты – не уродство, а бессмыслица, так же как антоним истины – не ошибка, а ложь [14]. Я думаю, здесь столь же разительное отличие. Если нам покажут нечто, в чем никто из нас не увидит никакого смысла, это не может быть названо красотой. Мы можем сказать: тут приятные цвета, гармоничные линии – и так и не прийти к тому, чтобы назвать это красивым. Однако я думаю, что с точки зрения истины приблизительную истину нельзя считать неверной. То есть не приблизительность и неполнота противостоят или противоречат истине, но утверждение, которое каким-либо образом ее отрицает. Мне кажется, у истины есть дополнительный оттенок нравственности, так же как оттенок истины есть в красоте.
* * *
Боюсь, у меня весьма скудные познания в английской литературе, но сейчас мне вспоминается стихотворение Шарля Бодлера «Падаль». Оно полностью оправдывает свое название. Поэт идет по дороге и набредает на труп собаки. К тому моменту она, вероятно, была мертва уже давно, потому что труп кишит червями, над ним вьется рой мух и так далее. Поэт описывает, что он видит, но в какой-то момент меняет тему и говорит: «Вот что случится с моей возлюбленной». Его описание чрезвычайно поражает своим реализмом и изобразительными средствами. Однако следующий уровень, на котором поэт сталкивает нас с человеческой проблемой, по сути с проблемой человеческой судьбы, превращает описание разложения и уничтожения в поэму о смыслах – и тогда в ней появляется красота.
В последнее время я довольно много читал о математике, и две статьи произвели на меня особенно сильное впечатление. В одной из них американский ученый по фамилии Харди [15] объясняет свои занятия математикой и представляет апологию этой науки в целом. Автор другой статьи – русский математик, о котором некоторые из вас, вероятно, слышали, – Игорь Шафаревич [16]. Сейчас это один из самых мужественных людей в советской России, он член Академии наук, профессор математики, и при этом взял на себя заботу и труд бороться за права человека и, в частности, за права верующих в СССР. Недавно он произнес речь о том, что для него значит математика, и отметил, что говорить о красоте в этой науке можно только тогда, когда в математике есть смысл. Он видит проблему в следующем. В медицине, физике, химии и любой другой прикладной науке легко найти смысл, потому что они имеют практическое применение и потому что смысл работы ученого, теоретика или практика, заключается в том, чтобы сделать что-то на благо либо человечества, либо отдельного человека.
Математика, казалось бы, развивается бесцельно, без продуманного плана. Если ее достижения и оказываются применимы в физике, химии или астрономии, то это побочный продукт. Цель математики не состоит в разработке математических инструментов или механизмов, или категорий мышления, или подходов к применению в других науках. Математика занимается поиском того, что истинно, что может иметь или не иметь прикладного характера, но обладать ценностью, заключающейся в неотъемлемой истине и значении. И актуальность и важность достижений математики не зависят от того, можно ли их применить на практике. В этом смысле математику можно сравнить
