осязаемой силой.
Совестью Ангела является незапятнанная, свободная Частица Бога, Прямой Канал с Всевышним, и даже у Него есть своя совесть – Кармический Совет, та часть Сути Его, которая не принимала участия в сотворении Плана Самопознания, а значит, лишена кармического груза ответственности (за счет несовершенного действия), то есть изначально абсолютно чистая. Не будь Совета, Человеку прощалось бы все, что, в свою очередь, противоречит Плану Самопознания, ибо Вселюбящий «обнулял» бы всякий раз познавшую Свободу Выбора душу, и самопознание превратилось бы в Самоистязание Творцом самое себя. Кстати, этот вид возможной эволюции Абсолюта (как бы странно это не звучало) при уплотнении до земных вибраций просочился в некоторые головы и получил название флагеллантства.
И уж коли я все время упоминаю метаморфозы, происходящие при переходе «сверху вниз», стоит коснуться ангельского внешнего вида. Сияние Истины, что наполнет существо Ангела, при уплотнении сознания до человеческого трансформируется в белые одежды оного, крылья, которых нет и в помине, «вырастают» из понимания ангела как небожителя, вынужденного перемещаться в пространстве, лишенном тверди, а то, что человек представляет ангела в человеческом облике (не считая упомянутых крыл), вполне закономерно – любой дух, спустившись на земной план, обретет форму человека, даже Господь Бог. Такова главная трансформа нисходящего из мира ангелов на грешную Землю (иные миры – иные формы).
И еще, Там, внизу, все действительно не так, как Здесь, но нить (Канал), связующая Ангела и подопечного, нерастяжима. Помни, Человек, погружаясь во грех, утопая в пороках, ты тянешь за собой Хранителя, чей эволюционный урок пассивен по отношению к твоему. В свою очередь, Ангел в ангельском теле, приблизившись к плотным слоям, теряет «слух, голос и зрение». До нарушившего Закон Божий не докричаться крылатому существу, ибо он стремится остаться в Небесах, а нить тянет вниз, стягивая петлей «горло», не услышать Ангелу укутавшегося в плотные ткани самости, потому как он, самовлюбленный, не подаст голоса, и не узреть поправшего Заповеди Божьи, ибо каменной скрижалью отгородится он от Взора Ангела.
Вы верите в Бога?
Конечно, мы же друзья.
Мы друзья, я и Бог. Не верите? Посудите сами, я создан по образу и подобию Его, внутри меня теплится Искра (частица) Его самого и Путь мой, сквозь чередующиеся воплощения, имеет единственную цель – возвращение в лоно Его. Почему же нам не быть друзьями?
Естественно, Он много сложнее, но и я не прост (в семи своих оболочках), Он есмь Все, но ведь и я часть этого Всего, Он непостижим мною, но и я столь же непонятен для муравья (разве что попробовать на зуб кусочек кожи чего-то неведомого), так что двум схожим быть рядом не в тягость.
Водись в этих пустынных краях хоть какая-нибудь птица, пусть даже невзрачного окраса и мелких форм, непременно бы заметила она с высоты своего полета две фигуры, там, внизу, на безжизненном каменном блюдце земной тверди, бредущие подле друг друга в вечном поиске Истины, да в беспрестанном диалоге о ней. Эти двое – я и мой друг.
Надо оговориться сразу, неприглядность и однообразие нашего маршрута весьма относительны, мы оставляем за собой следы. Я мечусь по округе, как заяц в поисках то воды, то тени, то съестного, отчего за спиной «вырастают» формы нового ландшафта (мира) неуклюжие, неустойчивые, откровенно говоря, не очень красивые и, даже если некоторые из них приятны глазу, то, похоже, исключительно моему.
Он (мой друг), напротив, не «портит картины», словно и не касается земли вовсе. Так, что-то эфемерное остается за ним – мягкое дуновение ветра, приятное воспоминание, успокаивающий голос ручейка, шелест осеннего леса, тепло улыбки матери.
Мы разные, очень. Завидя первым нечто ценное, Он зовет меня, приглашая рассмотреть, порадоваться, попробовать, оценить, познать. Я же, узрев раньше Него (хотя, подозреваю, что это самообман), мчусь к «находке» напролом и прижимаю добычу к себе, да так крепко, что ребра начинают трещать, или сразу запихиваю в рот, протягивая Ему на трясущейся ладони (надеюсь, от стыда), крошки.
Он всегда с благодарностью принимал от меня эти «дары», а я считал Его простаком, гордился собственным умением жить. В холоде ночи я без зазрения тянул одеяло на себя, в то время как мой друг снимал с себя последнее, укрывал меня и до утра отгонял сотворенных ранее мной же хищников и дурные сны, как следствие переедания (вместо того, чтобы по-дружески поделиться с Ним).
Вывожу эти строки с тяжелым сердцем, понимая, как буду выглядеть в глазах читателя. Я догадывался, нет, лукавлю, я знал о наших отношениях всю правду, но так удобно принимать и не хочется отдавать, что «закрывал глаза», хотя и не спал, и с трудом проглатывал лишнее, будучи не голодным.
Более того, я обманывал Его (в попытках сделать невозможное возможным), притворяясь больным или уставшим, и Он тащил меня на себе (как Иисус свой Крест на Голгофу), прекрасно зная о моей симуляции, и, что поразительно, я чувствовал при этом Его любовь. Многие годы нашей (совсем неоднозначной) дружбы расхолодили меня, и стало казаться, что Он всегда протянет руку, а мне подавать свою и не обязательно.
И все же, однажды, сидя у костра (я ближе к огню, как обычно) и наблюдая за искрами, радостно устремляющимися в черное небо к своим неподвижным и хмурым собратьям, я спросил Его:
– Друг, почему, когда я злюсь на тебя (за не вовремя, или вовсе не высыпанную на мою голову манну небесную), ты улыбаешься, когда я ругаю тебя (ведь ты видел, что впереди камень, о который я споткнусь, и ничего не сказал) ты смотришь так, будто нет для тебя никого дороже, но когда я плачу (от боли или печали), ты отворачиваешься?
Он сломал о колено сухую ветку и, бросив ее в костер, ответил: – Когда ты позволяешь гневу войти в сердце, эта эмоция искажает черты твои, как в кривом зеркале (помнишь яркие шатры шапито, которыми ты «наследил» вчера), получается очень смешно, и я улыбаюсь.
Мой друг расплылся в улыбке, сверкнув безупречно белыми зубами, подкрашенными розовыми отблесками костра.
– Когда ты, – продолжил Он, – сотворив собственную реальность (сделав что-либо, нравящееся тебе), пытаешься взвалить ответственность на мои плечи (за содеянное), я благодарю тебя за доверие мне, а отблагодарить я могу только тем, что имею, – Любовью.
– Не понимаю? – вспыхнул я, действительно не понимая такого поведения, костер при этом выпустил новую порцию сверкающего фейерверка.
Мой спутник невозмутимо забросил обратно выкатившийся из костра уголек прямо рукой и
