самой, но кроме него – ни о ком. И вот после своей гибели она стояла на этом мосту, но не видела ничего, кроме пустоты. Окружающий мир был для нее абсолютно чужим, потому что она была совершенно и чудовищно самодостаточна. И вдруг мимо нее прошел ее муж, и она его увидела – его она могла видеть, потому что он принадлежал ей, а она принадлежала ему, – и как только она его увидела, то постепенно начала замечать и все остальное, что окружало ее.
В какой-то момент она оказалась на берегу Темзы. Темза всегда была ей противна. Когда она была жива и стояла на берегу, то видела, как много в реке отходов, и с отвращением думала: «О, как ужасно было бы наглотаться этой воды! Как гадко было бы погрузиться в нее!» Но теперь у нее не было тела, которое способно так реагировать. Ее бесплотная душа не могла ни наглотаться воды, ни погрузиться в нее, поэтому женщина стала видеть Темзу такой, как она есть: как воды большой реки, протекающей через Лондон и уносящей из города все отходы.
И поскольку Лестер смотрела на реку объективно и непредвзято, не думая о себе, она начала видеть сквозь первый слой замусоренной, грязной воды другие слои – более светлые и прозрачные. И постепенно на дне реки она разглядела поток чистой сверкающей воды, в котором узнала первозданные воды – такими, какими их сотворил Бог. А в самом сердце этого потока бил сверкающий родник, и в нем она угадала источник вечной жизни, живую воду, которую Христос дал самарянке (см. Ин. 4: 14).
Этому – способности смотреть и видеть этот мир – нам необходимо учиться. Потому что мы действительно воспринимаем все только по отношению к себе – может быть, в большей или меньшей степени, но в целом наша проблема именно в этом. Поэтому нам следует учиться, знакомясь с новым человеком, или новой культурой и другим укладом, или с новым местом, не сравнивать их с привычным, не задаваться вопросом о том, как это затрагивает нас лично, но видеть все таким, как оно есть, объективно.
То же относится и к слушанию, потому что очень часто мы слушаем не для того, чтобы услышать. Мы слушаем и в процессе уже готовим ответ. Если нам о чем-то рассказывают, мы можем сказать: «Да, но я вам сейчас расскажу еще лучше!» Или, когда нам что-то говорят, мы сразу начинаем думать: «Как мне согласиться и при этом показать, что я умнее, или не согласиться и опровергнуть все аргументы?» Часто ли вы слушали кого-нибудь просто для того, чтобы полностью понять, полностью вникнуть в то, о чем он говорит, и, помимо этого, проникнуть в сущность самого человека? При этом мы должны слышать не только слова – мы должны слышать голос, интонации, мы должны наблюдать за выражением глаз, мы должны воспринимать человека в целости, и только тогда можно будет сказать: «Я понял все, о чем он говорил».
Вы знаете, так бывает, когда навещаешь кого-нибудь в больнице. Мы боимся разделить боль, страдания человека, робко подходим и спрашиваем: «Ну как ты сегодня себя чувствуешь?» Человек видит по нашим глазам, что мы не готовы услышать худшее, так что какой смысл говорить правду? И отвечает: «Спасибо, ночь прошла хорошо». И что мы чаще всего говорим на это? «Вот и отлично!» – и меняем тему, потому что было бы слишком опасно опровергнуть его слова, сказав: «Нет, я по глазам вижу, что тебе страшно, тоскливо, больно. Не надо говорить, что у тебя все в порядке, это неправда. Может быть, ты расскажешь мне об этом? Давай нести это вместе». Как нас учит апостол Павел: носите бремена друг друга, и таким образом исполните закон Христов (Гал. 6: 2). Но для этого надо научиться заставлять молчать свою самость, научиться обращаться в слух, в зрение, в восприятие, в открытость.
Как-то раз меня спросили, можно ли точно, но коротко сформулировать, в чем заключается созерцание, и я ответил, что можно, и вам я тоже открою этот секрет. Он взят не из трудов отцов Церкви и не из Священного Писания, а из детской книжки:
Живет на дубе старая и мудрая сова.
Она так много видела, что бережет слова,
И, не болтая попусту, услышать все готова.
Ах, отчего же люди не так мудры, как совы!
Мне думается, что в этом заключается вся суть созерцания. Причем созерцание относится не только к Богу и ко всему Божественному, оно имеет самое непосредственное отношение к человеку, который стоит перед нами, потому что этот человек – тайна, тайна в подлинном смысле этого слова, а не просто головоломка, требующая решения. Возможно, вы знаете, что английское слово mystery (тайна) произошло от греческого глагола, который означает «быть зачарованным», «онеметь», потому что мы оказались перед лицом чего-то настолько глубокого, что ему можно приобщиться, но его нельзя проанализировать, вскрыть, препарировать. Вот чему надо научиться – воспринимать каждого человека как божественную тайну.
Тут мы приходим к тому, что я сказал раньше, – что необходимо иметь веру в своего ближнего, кем бы он ни был, каким бы чужим, странным, отвратительным ни казался, потому что наш ближний (а если мы христиане, мы должны в это верить) сотворен по образу Божию. Что бы ни открывалось на поверхности, какими бы уродливыми ни были проявления – глубоко внутри присутствует печать Бога, образ Божий, родство с Богом, и можно помочь этой глубине не просто выжить, но проявиться и стать откровением.
Когда мы встречаем на своем пути неверующих, у нас с ними есть одна общая черта – наша человечность и их вера в человечность, которая отличается от нашей, но все же это – вера. Сталкиваясь с человеком, мы должны помнить, что можем иметь веру, о которой написано: вера есть… уверенность в невидимом (Евр. И: 1). Именно в невидимом, часто настолько заслоненном от нас внешним знанием, что мы не можем различить его просто на вид, мы не можем посмотреть на человека и сказать: «Его жизнь, его слова, его вера – это откровение образа Божьего внутри него», но можем сказать лишь: «Да, вот пример страшно, чудовищно поврежденного образа Божьего».
Представьте себе, что вам дали, например, картину великого мастера, частично поврежденную из-за небрежности ее владельцев, из-за жизненных обстоятельств. Как бы вы к ней отнеслись? Разве вы могли бы сказать: «Ее незачем хранить,
