собрания в последние полгода).
Никакого пения в тот день не было. Я сразу вышел за кафедру. После слов о прогулке по Небу, я стал пророчествовать. Я заявил, что «живые слова», вывешенные на стене в офисе, суть явление на землю Самого Бога Слова. И как только я это сказал – ситуация в зале взорвалась. Кто-то громко протестовал. Кто-то молился в голос на языках. Кто-то запрещал сатане. Я же, ведомый голосом, продолжил, начатую еще в машине, битву за пробуждение России. Затем мой микрофон отключили. Собрание было сорвано. Я сложил бумаги в портфель и удалился.
Вечером я позвонил Дмитрию и попросил своих сотрудников собраться в офисе на следующий день в десять утра. Когда я туда прибыл, то обнаружил настенные доски пустыми. Я нисколько не огорчился. Голос уже успел объявить все вчерашние «живые слова» ныне мертвыми. Мы сели за стол. Я искренне пытался разъяснить свои убеждения, пытаясь выстроить некую теологию явления Бога Слова, но мои сотрудники уже не хотели следовать за мной. В конце встречи Дмитрий поставил меня в известность, что на завтрашний вечер назначено собрание членов церкви.
– Виктор, только не говорите на нем стихами, – попросил он напоследок.
Я был совершенно спокоен. Моя вера в то, что «живые слова», стоит мне их произнести, разрушат любые людские козни, была незыблема. Видимо, этого опасались и мои оппоненты, потому что присутствовать на членском собрании от шестого декабря 2006-го года и сказать хоть что-то в свою защиту, мне просто не дали. За пару часов до него люди, которым я доверял больше остальных, сговорившись с врачами психиатрической больницы № 26 города Электросталь, упрятали меня за решетку.
Игнорировать это я уже не мог
Задания, которые непрестанно давал голос, звучавший внутри меня, становились все более похожими на волшебную сказку. Краем мысли я это подметил для себя, но по-прежнему продолжал их неуклонно выполнять. Я связывал звучащую реальность с называемым мне якобы бесовским именем и разбивал другим именем якобы Бога или ангела. Задания усложнялись. Запреты на употребление тех или иных слов множились, как снежный ком. Сконцентрироваться на всем этом становилось все труднее еще и по причине таблеток, которые мне велели выпить.
Поручения голоса, которые я немедленно выполнял, выставляли меня круглым дураком. Следуя его указаниям, я во всеуслышание заявил, что завтра начнется пробуждение, а больному в соседней палате сказал, будто его рука исцелилась. Сотрудница, раздававшая пищу в столовой, спровоцировала меня на откровенность. Я ей рассказал о своих ожиданиях пробуждения по всей стране. Основательно передернутые, эти мои слова попали в историю болезни.
Так прошел первый вечер. На следующий день я всё посматривал на включенный телевизор, не объявят ли о начавшемся пробуждении (голос сказал, что по всей стране проснутся все, уснувшие летаргическим сном, и это событие попадет в СМИ). Но день прошел, а обещанного чуда во всероссийском масштабе так и не случилось. Проигнорировать это обстоятельство я уже не мог.
Моему отрезвлению способствовало и то, что в то время, как слова сатаны все больше походили на сказку, обстановка в психушке была отнюдь не сказочной. К унитазу подойти было невозможно по причине зловонной лужи вокруг него. К тому же в этой клоаке кто-то из больных все время курил. Испражняться надо было на виду. Мыться было негде. То, что стояло в соседней с туалетом каморке, нельзя было назвать ни душевой кабиной, ни ванной: нечто ржавое, оно фонтанировало во всех направлениях. В столовой кормили отвратительно, а таблетки, за которыми я по команде выстраивался в очередь три раза в день, убивали всякий аппетит. Спать приходилось на панцирной кровати в позе «с». Персонал непрестанно курил и матерился хлеще конюхов. Больные, их было человек шестьдесят, между собой практически не общались. Напичканные таблетками, они механически ходили взад и вперед по коридору от одной решетки до другой. Выхода из этой большой клетки не было.
К концу второго дня моего пребывания в психушке со мной удосужилась побеседовать врач, курящая молодая женщина лет двадцати пяти. На тот момент я уже твердо решил, что мне надо выбираться оттуда, во что бы то ни стало. И я попробовал быть откровенным. Однако каждое мое слово, даже самое стандартное для верующего человека, любое мое замечание, касающееся духовных проявлений, она по-своему переиначивала и «шила» к делу. Я сообразил, что ни о чем, кроме погоды и денег, с ней говорить не следует, иначе я никогда не стану в ее глазах здоровым.
В конце беседы она запретила мне проповедовать евангелие, и это была ее единственная рекомендация. А чтобы я воспринял ее запрет всерьез, она назначила мне укол, который мне тут же всадила медсестра, солгав про витамины. От вколотых «витаминов» я едва не задохнулся и отходил три дня.
Кошмар больничных обстоятельств отрезвил меня больше, чем возникшие до того подозрения в использовании голосом, звучавшим внутри меня, явно небиблейского жанра волшебной сказки. Я решил, что с меня хватит: я больше не буду слушать этот голос и тем более исполнять то, что он говорит.
Однако, как только я принял решение не верить лгавшему мне голосу, я обнаружил нечто для себя неожиданное и неприятное. Голос, говорящий во мне, проигнорировал мою волю. Он продолжал звучать, комментируя все, что я слышал внутри и снаружи. Он, как и прежде, приглашал меня связывать звучащее с тем или иным причудливым именем и разрушать его другим не менее причудливым именем. Причем ассортимент этих имен постоянно видоизменялся и усложнялся. Нагрузки на интеллект росли, а способность мыслить подавлялась действием лекарств. Я не знал, куда деться от этих имен и голосов, которых уже не хотел и не звал, и не верил ни одному из них. Продыха не было ни днем, ни ночью. От усталости и перенапряжения я был близок к тому, чтобы сойти с ума.
Помощь пришла неожиданно. Впрочем, Господь загодя бросил мне Свой спасательный круг. Им оказалась Библия, принадлежавшая Андрею Гальцову. В ту зиму я столько раз благодарил Бога за нее! Но сказать спасибо Андрею получилось только летом.
В июне светает рано. Чтобы повидаться со своей старшей дочерью Дашей (она была проездом в Москве) уже в пять утра я побывал по работе на объекте, сделал свои ежедневные замеры, и вот, в восемь, как договорились, мы с ней сидим в Макдональдсе на Пушкинской. В зале непривычно пусто. Я рассказываю Даше подробности своих злоключений полугодовой давности. Вдруг к нам подходит Андрей, тот
