Следствие и суд изобиловали нарушениями закона. Так, обнаружилось, что «отказ» Дандарона от защиты, снабженный его подписью, был подделан. Таким же подложным оказалось фигурировавшее на суде письмо бывшего секретаря Кижингинского райкома партии Дугарова Батодалая, вышедшего из партии и пожелавшего стать буддийским ламой, о том, что эти поступки были совершены им якобы под влиянием Дандарона. (Запуганный и запутанный изматывающими допросами, продолжавшимися с 9 часов утра до 3 часов ночи, Дугаров давал на следствии показания о влиянии на него Дандарона, но на суде решительно отказался от них.) Адвокату Немеринской удалось реализовать свое право на свидание с подзащитным наедине при подписании статьи 201 лишь после нескольких протестов и заявления о намерении написать протест Генеральному прокурору СССР. Свидетель Мялль («неугодный» обвинению) не был вызван своевременно в суд, а когда он все же приехал в Улан-Удэ, сотрудники КГБ во главе с майором Хамаевым пытались не допустить его в зал суда. После дачи показаний Мялль был задержан и доставлен в прокуратуру, где у него снова потребовали показаний по «Делу Дандарона», а после его отказа — «свидетельских» показаний по его собственному «делу» (выделенному в особое «Дело»). Уже упомянутый выше прокурор Байбородин был одновременно главным следователем по «Делу Дандарона»; ходатайство адвоката об его отводе не было удовлетворено. На суде Байбородин заявил, что ненормальность и ущербность причастных к процессу лиц видна из того, что «все умные люди уезжают из Бурятии», а эти в ней остались;
требование адвоката о вынесении судом частного определения по поводу подобных высказываний обвинителя так же не было удовлетворено. Когда суд удалился на совещание, в совещательную комнату вошел полковник МВД Ахмедзянов и остался там до конца совещания, из совещательной комнаты были слышны частые телефонные звонки.
В ходе процесса почти все обвинения были практически сняты. В тексте «научно-атеистической, искусствоведческой» экспертизы, представленном заведующей сектором буддологии БИОНа К. М. Герасимовой и непосредственным начальником Дандарона А. Д. Дугарнимаевым, содержались нелепые измышления о «сексуальном мистицизме» буддийской религии, о том, что «буддизм есть насилие, в нем существуют изуверские секты». На заседании суда Герасимовой не было, а Дугарнимаев отказался отвечать на вопросы адвоката, сославшись на свою некомпетентность в вопросах буддизма. Свидетель Петр Дамбадаржаев, доставленный в зал суда из больницы, где он лечился от алкоголизма, уличенный Мяллем, который якобы избивал его и хотел убить за «отход от секты», менял свои показания на ходу и в конце концов совсем запутался в них. Главная свидетельница, аспирантка Института этнографии АН СССР Бадмаева, которую до суда допрашивали по многу часов 21 день подряд, на суде была в истерике. Так же многократно и подолгу допрашиваемые супруги Петровы отказались подтвердить, что их шестнадцатилетний сын посещал согшоды и под влиянием Дандарона обратился в буддизм, так что отпали и обвинения «в растлевающем влиянии на молодежь». Верховный лама Бурятии Пандита Хамбо-лама отказался поддержать обвинения Дандарона в сектантстве и опроверг их, дав исчерпывающие (хотя и не «научно-атеистические») разъяснения по поводу характера буддийских ритуалов. Адвокат Немеринская в своей четырехчасовой речи полностью доказала невиновность своего подзащитного.
Таким образом, налицо поразительное сходство «Дела Дандарона» со знаменитым «Делом Бейлиса», описанным В. Г. Короленко (и закончившимся, благодаря его вмешательству, оправданием обвиняемых инородцев), делом о «мултанских жертвоприношениях». Но налицо и отличие: обвинительный приговор.
Цитируем с сохранением особенностей стиля: «Доказательства виновности:
...Участники группы в полном составе собирались на моления-согшоды, о чем подтверждали как Дандарон, так и все его ученики.
Была создана подпольная касса. Дандарон назначил кассиром сначала Бадмаеву, а затем Лаврова. Об этом подтвердили Дандарон, Бадмаева, Аранов, Пупышев и др.
Из заключения научно-атеистической экспертизы видно, что буддизму свойственны преклонение, почитание, обожествление учителя, преподношения ему. Дандарон не оспаривает, что он был учителем; свидетели Петровы, Репка, Альбедиль и многие другие подтвердили, что они преклонялись перед ним, как перед духовным учителем. Об этом свидетельствуют репродукции фотографий Дандарона в ламском одеянии...» (Речь идет о фотографии, снятой корреспондентом Агентства печати «Новости» по его просьбе в «этнографических целях»).
В результате Б. Д. Дандарон признан виновным в совершении преступлений, предусмотренных ст. 227, ч. 1 и 147, ч. III, и осужден (на основании второй из этих статей) к пяти годам лишения свободы.
Чтобы представить, как ученики Дандарона после его ухода продолжали жить в Учении, будучи в течение пятнадцати лет единственной в стране сплоченной группой практикующих буддистов-мирян, приведем характерный документ. Это, так называемое, «Письмо Лаврова». Оно было написано в 1975 г., уже после ухода Учителя, в Удан-Удэ совместным творчеством Железнова, Лаврова и Пупышева. Адресовано письмо ленинградской части сангхи. Уточним: в буддизме сангхой считается собрание четырех гэлонов, или «полных монахов», давших многочисленные обеты отречения вплоть до обета безбрачия. Мы жили в буддийском смысле в полном вакууме и считали себя единственными буддистами в России, ибо старики-ламы двух монастырей в Бурятии и Агинском автономном округе воспринимались нами как священный осколок далекого прошлого. Перспектива развития буддизма воспринималась нами только как вариант его светских последователей. Поэтому мы и называли себя столь многозначительно — сангха Дандарона.
Письмо Ю. К. ЛавроваИюль 1975г., Улан-Удэ
(Написано Ю. К. Лавровым совместно с В. Н. Пупышевым и просмотрено А. И. Железновым)
Распространение тантрийского учения не проходило ровным потоком, а принимало различные формы, разветвлялось соответственно исторической ситуации тех народов, которым по карме положено было принять и сохранить буддизм. Притом буддизм в целом и тантрийское учение в частности разворачивалось к сансаре той своей стороной, которая способна была проникнуть и закрепиться в конкретной исторической структуре. При этом всегда возникали разные варианты и сочетания частей учения.
Так, в Тибете в VII в. одновременно действовали Учителя Шантаракшита и Падмасамбхава. Нет исторических свидетельств их непосредственной связи между собой, но когда, например, в монгольских хрониках упоминаются эти два лица, оговаривается их функциональная связь в деле распространения буддизма: Падмасамбхава подавлял мар, а Шантаракшита распространял бодхисаттвовскую часть Учения. При Цзонхаве, когда буддизм в Тибете окреп, его наиболее острые формы уступили место более мирным, общественно доступным формам: школа кадампа уступила главенствующее положение гелугпе.
Когда буддизм проник в Монголию, он снова воспользовался своими наиболее острыми формами: Пагба-лама дал императору Хубилаю посвящение Хеваджры (Китай, монгольская династия Юань, XIII в.) и затем в Монголии — с конца XVI — начала XVII века.)
Можно привести другие примеры вместерожденности тантрийского учения и общественной кармы, нирваны и сансары. Во всяком случае отношения, в которых находятся исторические возможности народа, который кармически принимает Учение и формы тантризма при вступлении в контакт с этим народом, имеют абсолютный (неслучайный) характер. Эта запрограммированность ясно видна хотя бы в таком факте, что охранением этого отношения занимается одно лицо, перерождающееся в разные времена. Так, Пагба-лама, главное лицо в распространении буддизма в Монголии, перерождается как пекинский хутухта Джанджа Ролби-Дорже (Чанкья Ролпэ-Дорже) при Маньчжурской династии (в Китае), в то время, когда манчьжурские императоры начинают поддерживать буддизм. Он оказывает соответствующее влияние на манчьжурского императора Цянь-луна.
Когда подошло время принятия тантрийского Учения в России, перерожденец Чанкьи Ролпэ-Дорже дал посвящение в Хеваджратантру отцу нашего Учителя, в то время, когда в Бурятии, а может быть, и в Монголии этот жуд (тантра) не был известен, но был сохранен в Китае.
Когда в начале XX века Учитель Лубсан увидел, что дацанская (цзонхавинская традиция) форма буддизма не сможет выжить в исторических условиях послеоктябрьской России, он изменил ее в духе традиции индийских махасиддхов: вышел из дацана, перешел в созерцании Ямантаки от Цхонхавинского дубтаба (санскр. садхана) к Ра-лоцавинскому (соединил традицию махасиддхов с университетским, пандитским, направлением, но не механически, а вместерожденно, т. е. через тибетский слог «YO» (первый) [в коренной мантре] Ямантаки).
