К примеру, допустим, что кто-то пьет чай. Он говорит: «О, хорошо». Затем он передает вам чашку. Вы пьете и говорите: «О, хорошо». Но с уровня инсайта считывания питье неодинаково в этих двух, как кажется, прямо связанных случаях. Это можно сказать и в отношении других черт, предполагаемых постоянными в этом чаепитии. Это не означает, что чай окажется (согласно очевидности первого уровня) наделенным другими физическими свойствами, или он стал хуже, «изменившись во времени». Скорее, идея состоит в том, что в видении второго уровня нет «чая». Есть только предъявления в пределах различных считываний (прочтений), несущих убеждение о наличии «чая», и чья похожесть является не внутренне присущим и непрерывным свойствам, а убеждающим посланием (включающим убежденного «вас»).
Даже когда мы очень спокойно сидим и якобы ничего не «делаем», мы все еще заняты мыслительными паттернами, обращенными наружу и опирающимися на основные структуры нашей реальности. Мы «убеждены» этой реальностью; мы пойманы в некоторого рода дневной сон. Наблюдая этот процесс, можно чуточку проснуться и заметить, что мы «делали» и «делаем». Но мы, возможно, заявили бы: «О, это были только мысли, но я оказался настолько захваченным, что думал, что это реальные вещи и переживания». Это видение все еще не сомневается в существовании миропорядка «там вовне», как в первую очередь обеспечивающего основания для наших мыслей. Так что, когда мы рискуем выглянуть наружу и испытываем так сказать, «прямое» переживание вещей, мы достаточно уверены в том, что наши контакты с ними доказывают, что они явно существуют в общем смысле. То есть мы знаем, что, если бы мы подошли к ним по-другому и пережили их неким иным образом, мы получили бы характерные результаты, которые подтвердили бы их «наличие там» как таких-то вещей.
В качестве примера рассмотрим видение стены в комнате. Вы знаете, что если вы шли к ней, то в конце концов ударились бы о нее некоторым характерным для стены образом — а именно, она не дала бы вам двигаться дальше.
Ничто из этого не применимо к «вещам», видимым на уровне считывания (прочтения) на второй стадии «времени». Ясно, что благодаря нашей направленности вперед и за пределы и нашей потребности в непрерывности, то, что представлено в одном «считывании», оказывается тесно связанным с содержанием последующих «считываний». И, конечно же, следующее считывание оказывается ясно установленным как таковое. Это не позволяет здравому смыслу подвергать сомнению нерушимую временную связь и направление.
Но эти факторы могут быть поставлены под вопрос на этом новом уровне инсайта. Нам необязательно идти определенным путем. Мы можем оставить избитый путь. Это не означает, что «мы» можем проходить сквозь стены. Но способность познавания может постичь нехарактерную последовательность времени, которая обычно рассматривалась бы как последовательность «прохождения сквозь стену».
Даже когда мы следуем вдоль обычной последовательности, утверждаемая связность и регулярности не являются бесспорными. Одинаковое не одинаково. Одинаковость есть дело убежденности в пределах считывания.
Нерушимость вне всяких вопросов не является ненарушимой. Она — просто послание о том, что вещи есть или были определенным образом. Даже идентичность «это-сти» или «я-тости» в данный момент (скажем, «в настоящем»), видимая как данная «времени», имеет некоторого рода характер сомнения в себе. Это тонкий способ, которым «пространство» просвечивает сквозь сплетение «вещей» (и наряду с ними).
Тогда считывания совершенно автономны. То есть все факторы, которые провозглашают содержание считывания существенным для опыта в пределах считывания или существенным основанием для такого опыта, равно даются в пределах считывания. Если есть видимость лиц, способность обработки информации, физические и психологические структуры, основополагающий мировой порядок и включающее пространство, семантическое основание для утверждений (для соотнесений и соотносимого), тогда они появляются (или предполагаются) как данные все вместе в пределах отдельного считывания.
Ни один фактор опыта — будь это субъект, объект, органы чувств, исходные данные органов чувств, положение или сам факт происходящего — не является более фундаментальным или первичным, чем считывание, где он принимает значение. Любые метафизические и теологические сущности, полагаемые (в считывании) за рассмотрениями, над ними или первичные всем рассмотрениям, также являются частью этой логики считывания. Если мы внимательно исследуем наше переживание, мы обнаружим, что дело обстоит именно так.
Рассматриваемое таким образом, все существование и опыт подобны призраку, поверхности без субстанционального ядра, без возможности ее измерить, без более широкого, лежащего в основании окружения. Это связано с тем, что серии предъявлений, как и при исследовании все более глубоких слоев «тела», нельзя уже более принимать в качестве предъявлений «той же вещи». Время может читаться, как раскрывающее все виды поведения физических, психологических и других положенных в основание структур, не достигая какого-либо дна явленности или отдельных «вещей». «Вещи» с их поверхностями, глубинами, массивностью и другими качествами — лишь потоки серий прозрачной поверхностной являемости (характерных видов).
Этот фантасмагорический характер и сам, конечно же, является лишь частью необычно острого считывания. Он не имеет ни окончательной ценности, ни общей применимости к тому, «каковы вещи». Однако он проницателен, поскольку является приближением Большого Времени; он — начало процесса, в котором даже сам инсайт считывания можно «увидеть насквозь». Это равносильно утверждению того, что «считывания» являются только переходными инсайтами, переходными в том смысле, когда не гарантируется инсайт более истинный и устойчивый.
Прочтения малого времени целиком подрывают обычное суждение, не устанавливая этим существования реального (или ошибочного) обычного взгляда, реальной переходной точки зрения низшего времени или реального контрастирующего и независимого Большого Времени. Никакое считывание ничего не устанавливает за пределами себя. Но это не служит доказательством того, что индивидуальные считывания изолированы одно от другого или от остальной реальности, поскольку никакое считывание не устанавливает окончательно ни себя, ни своего изолированного положения, ни изолированных границ.
Закон считывания не ловит нас в западню, потому что нет «нас», которых можно поймать, на уровне, где применим закон, и нет миропорядка «там вовне», от которого можно оказаться отрезанным. Закон считывания не запрещает контакты с видимым «внешним наблюдателем», рожденным «временем». Он просто отбивает охоту подходить к ним как к «внешним наблюдателям».
Мы можем иметь непосредственные взаимодействия с тем, что кажется одними и теми же вещами, видимыми на расстоянии или ожидаемыми. Мы можем подойти к «ним» и дотронуться до них. Но закон считывания говорит, что они не те же самые, и что путь, по которому мы их достигаем, не совсем таков, каким кажется. Мы не пересекаем в действительности расстояние, чтобы подойти к ним. Способ открыться (и проконтактировать) другим точкам не зависит от видимого установления посредством считывания некоего «там», связанного со «здесь». Более того, такой контакт в действительности облегчен (как в случаях телепатии, ясновидения, предсказания и т. д.) до такой степени, что мы не до конца обольщаемся такими общепринятыми ожиданиями и такими аспектами содержимого считывания.
Только что представленные темы равносильны вызову тому, что обычно кажется бесспорным. С другой стороны, сам вызов не опирается на что-то еще, провозглашаемое более реальным или истинным. Обычно такая методология представляется невозможной. Даже те, кто рассматривал возможность поставить под вопрос лежащие в основании нашей реальности допущения, пытались делать это, апеллируя к некоторому не вызывающему сомнения пробному камню (критерию). Иногда даже приходили к заключению, что массированная атака на обычные предубеждения в действительности помогает им укорениться (ставя под удар те основания или аксиомы знания, которые просто нельзя состоятельно подвергнуть сомнению). Например, против сомнения в нашем личном существовании выдвигался тот аргумент, что сама наша способность рассматривать такое сомнение должна служить доказательством нашего существования. Но благодаря инсайту считывания мы можем сказать, что являемость (для нас и с нами) нашей сферы не доказывает, что для нее есть обычное пространство или время, где все это происходит, или что она вообще «случается».
«Происходить» или «случаться» часто выражается словами «иметь место», и эта общая уверенность в «занимании места» есть нечто, что мы можем пересмотреть. Если бы мы сказали, что происходящее — это иллюзия, тогда можно было бы заметить, что для иллюзии должно быть время, в котором она происхо дит, кто-то, кто вводится в заблуждение, и что-то, что искажается. Поэтому можно было бы заключить, что должен быть некоторый вид случающегося. Но вызов, бросаемый инсайтом считывания, не равносилен утверждению, что все есть иллюзия. Нет «места» даже для «иллюзии».
