«Шесть обителей»
Если мы некоторое время спокойно понаблюдаем за нашими мыслями, то заметим, что они напоминают беспорядочное броуновское движение: мы постоянно перескакиваем с одной мысли на другую. Мысли о высоких материях, о сексе, о деньгах, о бытовых проблемах, о новых покупках, о предстоящем отпуске хаотично набегают одна на другую.
Наша голова нередко напоминает склад, забитый самыми разными мысленными стереотипами, часто весьма нелепыми. Нас то и дело захлестывают волны эмоций, то ввергающих нас в пучину страданий, то возносящих к небесам.
Все это вместе взятое образует те фантастические миры, в которых мы по большей части пребываем, принимая их за настоящую жизнь. В буддийских сочинениях они описаны как шесть сфер, или шесть основных обителей мифического космоса. Каждую из них можно рассматривать как нашу собственную версию реальности, как тот эмоциональный настрой, который мы чувствуем в отношении самих себя и нашего окружения. Мы можем долго пребывать в какой-нибудь одной из этих сфер, а можем в течение всего лишь одного дня пережить состояния всех шести. Но во всех случаях мы любой ценой стремимся сохранить свое эго, и даже страдание, если оно безопасно, оказывается порой весьма приятным. Ну разве не приятно почувствовать себя безвинной жертвой, непонятым гением, отвергнутым любовником, не оцененной по достоинству женой?
Итак, что же за шесть сфер увидели буддисты в мире нашей внутренней жизни? Первая сфера — богов — самая безболезненная. О ней можно составить впечатление, если представить себе, что мы успешно занимаемся медитацией и переживаем при этом такие яркие и волнующие видения, которые доставляют нам неописуемое блаженство. Мы находимся в измененном состоянии сознания и чувствуем необыкновенное вдохновение. В результате мы стараемся утвердиться в этой практике, доставившей нам приятные переживания, и не задумываемся о том, что наше эго вследствие этого лишь усилилось и мы попадаем к нему во все большее рабство. В буддийских текстах это состояние уподобляется кокону шелкопряда, опутавшего себя собственной шелковой нитью.
Та же версия пребывания в мире богов может проявляться и в мирских соблазнах, когда мы ищем физического и душевного наслаждения, жаждем утвердиться в богатстве, красоте, славе и тому подобных вещах и наслаждаемся даже борьбой ради этого счастья. Но блаженство не может длиться вечно. Мы думаем, как его надолго сохранить, но тут неизбежно появляются помехи. Нашу реакцию предсказать нетрудно: мы разочарованы, обижены, чувствуем себя обманутыми, испытываем гнев и досаду. И каков результат? Мы вытолкнуты из сферы богов и неизбежно попадаем в другую. Иных вариантов сансарная круговерть жизни не предоставляет.
Вторая сфера — демонов-асуров, которых иногда называют завистливыми богами. Ее основной чертой уже упоминавшийся Чогьям Трунгпа считает паранойю. Он пишет, что если попытаться помочь людям с такой психикой, то они «истолкуют ваше действие как попытку подавить их самостоятельность, проникнуть на их территорию. А если вы решите не помогать им, они истолкуют ваше поведение как эгоистическое: вы, по их мнению, ищете для себя покоя. Если же вы предоставляете им обе возможности, они полагают, что вы насмехаетесь над ними».
Эти «завистливые боги» не способны общаться искренне и непосредственно; они как будто все время выглядывают из-за вашей спины, то ли высматривая ловушку, то ли ожидая нападения. Они торопятся, как ветер, и стараются быть одновременно здесь и там. Они не обдумывают и не подготавливают свои действия, следуя ложной спонтанности и принимая ее за свободу. Они постоянно заняты сравнениями; их очень заботит собственная личность, но при этом они отказываются учиться чему бы то ни было и понимать что-либо.
Главная эмоция в сфере людей — страсть, которая выглядит, по мнению Чогьяма Трунгпы, как разумный вид желания, в котором «логический рассудочный ум всегда отрегулирован для создания наслаждения». Порой кажется, что нам чего-то недостает, и мы очень хотим поскорее притянуть это к себе поближе; создать свой неповторимый стиль, вести изысканный образ жизни, иметь как можно больше красивых вещей. Мы верим, что, получив все это, мы обретем наконец покой и счастье. При этом мы не упускаем случая покритиковать и осудить все, что не соответствует нашим привычным стандартам. Психике этой «обители» свойственно обращать особое внимание на ученость, образованность, знания; здесь в большой чести интеллект. Он подталкивает к непрерывным поискам, он занят именами, идеями, галлюцинациями, мечтами.
Психика животной сферы отличается серьезностью, но в целом эта сфера чаще ассоциируется с глупостью и невежеством, которые проявляются прежде всего в невнимании к окружающей обстановке. В этой сфере не думают о том, что могут кому-то повредить, а напролом идут к своей цели. «Животная психика до крайности упряма; но это упрямство может также быть весьма хитроумным, вполне искусным и изобретательным, — однако без какого-либо чувства юмора». Этот способ взаимоотношений с миром символизируется образом свиньи: довольно хрюкая, она пожирает все подряд, что оказывается у нее под носом, искренне радуется и продвигается вперед.
В сфере голодных духов-прета преобладает психика нищеты, и потому там идет постоянный процесс поглощения— вещей, богатства, силы, секса, идей и т. и., но их никогда не бывает достаточно. Эта разновидность психики символизируется образом голодного духа. У него огромное брюхо, но крошечный рот и тонкая шея. Она слишком узка, чтобы пропустить то огромное количество пищи, которым можно это брюхо насытить, поэтому прета всегда голоден и воспринимает все вокруг только как средство для насыщения.
Самые характерные признаки сферы ада — гнев, ненависть, агрессия. Но они не находятся где-то вовне; они — в нас самих. Ад — это не другие; это мы сами. Как-то раз один самурай спросил дзэнского учителя, правильно ли говорится в писаниях, что в истине заключен ад. Прежде чем ответить, учитель поинтересовался: зачем он, самурай, задал этот вопрос? Почему его интересуют такие пустяки? Может быть, он предается этим бесплодным разговорам, потому что пренебрегает своим долгом? Но ведь так дело может дойти до того, что он начнет красть ежегодную плату у своего господина, — а как же иначе, если он ее не заслуживает! Глубоко уязвленный самурай был готов выхватить меч. И тогда учитель улыбнулся и сказал ему: «Вот ты и в аду!»
Ненависть невозможно насытить; она растет и заполняет все пространство. Она плотно окружает нас, как горячий воздух в жаркий день. В буддийских текстах ненависть символизируется небом и землей, излучающими красное пламя. Земля подобна раскаленному железу; яростный огонь полыхает на каждом ее клочке, и негде от него укрыться. Чем яростнее мы уничтожаем своих врагов, мнимых или действительных, тем более сильное противодействие мы встречаем и тем больше ненависти порождаем в мире.
Таковы в общих чертах наши «обители», наши версии реальности, которые, по большей части, мы сами же для себя и создаем.
Что же предлагает буддизм? Оставаться самими собой и не бояться признать себя самыми заурядными людьми. Принять все свои несовершенства и сделать их частью пути совершенствования.
Вряд ли нужно доказывать, что праздник связан с глубинными переживаниями особого качества времени и находится в нерасторжимой связи человека с природным миром. Как бы ни менялись разные порядки исчисления времени, во многих странах Азии они всегда складывались в единую космологическую систему, которая интегрировала в себе различные силы и ритмы мирового движения. Буддизм, неизменно чуткий к этим космическим ритмам, не мог не оказать сильного воздействия на многие календарные системы в тех странах, где он утверждался. Неизбежно окрасил он и многие праздники, которые выступали главными вехами в годовых природных циклах. Отмечая протекание обыденного времени, они указывали на присутствие в нем другого времени, безначального и бесконечного.
Влияние буддизма ощущается уже в праздновании Нового года — самого первого и главного праздника, который отмечал смену одного временного цикла другим и праздновался с глубокой древности всеми народами без исключения. В Китае его встречали на исходе зимы, в преддверии весеннего пробуждения природы. Все новогодние обряды были проникнуты стремлением очиститься от груза прошедшего года и отрыть себя будущему, то есть, по сути, вполне буддийским настроением. Китайцы начинали готовиться к Новому году с восьмого дня последнего месяца по лунному календарю.
Эта дата в их религиозном календаре прочно связана с буддизмом. Монахи в этот день совершали церемонию омовения статуи Будды и готовили особое постное кушанье — «кашу семи сокровищ», или «кашу восьмого дня л а», лабаджоу. В состоятельных домах хозяйки использовали для ее приготовления более двадцати компонентов: зерна разных злаков, старый рис, долго хранившийся в кладовой, финики, миндаль, кедровые орехи, бобы, каштаны, горох и многое другое. Готовую кашу раскладывали по чашкам, посыпали ее сахарной пудрой и корицей. Первую чашку ставили на алтарь предков, часть каши посылали родственникам и друзьям.
