Так как чавкидар отвечал за безопасность строительного объекта, я всегда заглядывал к нему перед тем, как подняться в «свою» комнату. Мне хотелось, чтобы он знал, что я нахожусь в здании. Иногда я ему говорил, что иду молиться. Я не знал, понимает он меня или нет. Но каждый день, когда я молился, я молился и за чавкидара.
Позже, когда в здании уже появились новые жильцы, он рассказал одному моему другу: «Ты знаешь, всякий раз, когда господин Дауд молился, я приходил и садился на ступеньках под окном, слушал, как он молится, и часто плакал».
Я даже не подозревал, что он был там, не знал я и того, что он плакал вместе со мной. Но чавкидар признался моему другу, что в те минуты он был счастлив. Узнав об этом, я был очень тронут и очень этому рад.
«Может быть, ему открывалась Божья любовь?—думал я. — Что еще скрывается в невидимой силе молитвы?»
У чавкидара была нелегкая жизнь, потому что он работал и ночью, и днем. Такие рабочие были в большинстве своем немолоды и очень бедны. У них не было возможности получить даже начальное образование. Они работали на низкооплачиваемых, тяжелых физических работах, которые больше никто не хочет выполнять.
В моей бригаде было пятеро таких мужчин, включая чавкидара. Мы вместе работали на складе: загружали и разгружали медикаменты и больничное оборудование. Моя бригада состояла из водителя средних лет и четверых рабочих, только один из которых был моложе пятидесяти.
У всех были огрубевшие от зноя и ветра, испещренные морщинами лица. У троих были бороды, у двух недоставало передних зубов. Четверо из них говорили на дари, один — на пушту. Абдула, который знал оба языка, выступал в роли переводчика. Их изношенная до дыр одежда была чрезвычайно велика, а ветхие сандалии — уже чинены-перечинены. На головах они носили тюрбан или тюбетейку. Мешковатая, не по размеру одежда и всегдашние улыбки придавали им довольно комический вид, но огрубелые мозолистые руки и подошвы ног напоминали о том, как тяжела была их жизнь. Загадочный вид этих простых, одетых в лохмотья людей пленял меня.
Трое моих рабочих перебрались в Кабул после того, как их деревни разбомбили. Двое других были в таком же бедственном положении, только приехали из маленьких городков. У всех у них практически ничего не было, но они готовы были трудиться не покладая рук. Мы вместе загружали, разгружали, перевозили коробки на своем коричневом грузовичке, и для постороннего наблюдателя наверняка казались очень странной группой людей.
У этих мужчин не было возможности научиться читать и писать, но теплота их сердец и чувство юмора покоряли меня. До этого мне не приходилось работать с такими бедными и совсем неграмотными людьми. Я многому у них научился. Мои друзья были неизвестны миру, и для большинства людей не имело значения, существуют они или нет. Но в глазах Бога жизнь каждого из них была невероятно значимой, и потому я относился к ним с подобающим уважением.
Все они подрабатывали ночными сторожами. Им приходилось находиться на работе всю ночь — каждую ночь. Иногда я приезжал на велосипеде туда, где они несли свое одинокое дежурство. Приехав, я звонил в дверь, и они приглашали меня в свои пустые комнатушки. Мы сидели и разговаривали, прихлебывая чай. Я надеялся, что каким-то образом они поймут, что они мне небезразличны. С теми, кто говорил на дари, разговор был практически невозможен, но я все равно навещал каждого из них и подолгу оставался у них в гостях.
Высокий сильный Хабиб был прирожденным лидером в нашей бригаде. В деле он понимал больше чем я — их неопытный бригадир. Приятные манеры Хабиба противоречили его неотесанному и устрашающему виду. Я быстро понял, что для эффективного решения любой задачи необходимо спросить Хабиба, что он думает, и сделать так, как он говорит.
«Хорошая мысль, — обычно говорил я. — Пожалуйста, объясни остальным, что нужно делать».
Я всегда старался поставить себя на их место и, к изумлению моей бригады, трудился рядом с ними плечом к плечу под палящим зноем. Мои действия приводили их в замешательство, потому что мне, как начальнику, совсем не положено было делать ничего подобного. Но больше всего их поражало то, что я уступал свое место в кабине кому-нибудь из них и ехал в кузове с остальными. Мы вместе смеялись, и хотя я подозревал, что порой предметом их шуток был я, меня это ничуть не смущало.
Однажды летним днем, после того как мы закончили погрузку большой партии медикаментов, я залез в кузов, чтобы помочь увязать груз. Нашу работу прервал рев черного «Мерседес-Бенца», проезжающего рядом по пыльной улице. Взглянув на машину, я сразу же понял, что едет она слишком быстро.
В следующий момент раздался скрип колес и глухой тяжелый удар. Затем я услышал, как снова взревел мотор, и автомобиль унесся прочь.
За заборами не видно было, что случилось, поэтому я пулей слетел с грузовика и что было сил помчался к месту происшествия. Машина сбила ехавшего на велосипеде мальчика. Его отбросило к стене. Мальчик был без сознания и истекал кровью. К месту происшествия сразу же сбежались десятки людей, крича и проталкиваясь вперед, чтобы рассмотреть, что произошло. Когда я увидел окровавленного ребенка, у меня внутри все сжалось. Кому-то удалось остановить такси, и мальчика уложили на заднее сиденье, чтобы отвезти в больницу.
«Еще одна трагедия в Кабуле,—думал я. — Война принесла столько страданий в каждую семью. Неужели этого мало?»
Человек, сбивший мальчика и сбежавший с места происшествия, только еще больше усилил мою боль за этот парод.
«Будет ли когда-нибудь конец горю и страданию?» — задавал я себе вопрос, глубоко потрясенный ужасом происходящего.
Всей бригадой мы медленно направились обратно к своему грузовику. Чувство отчаяния и безнадежности, казалось, полностью лишило меня сил.
Затем меня осенила мысль.
— Пожалуйста, попроси всех сесть на траву, — сказал я Абдуле. Я всегда с большим уважением относился к своим мусульманским друзьям, но в этот момент я почувствовал огромную необходимость помолиться, обращаясь ко Христу.
Абдула перевел, и я смело сказал:
— Мы сейчас будем молиться за сбитого мальчика и его семью.
У этих мужчин, постоянно живущих в отчаянных обстоятельствах, уже не осталось места для сострадания к кому-нибудь, кроме своих семей. Не мигая, они уставились на меня. Я вытянул вперед руки, повернув их ладонями вверх: именно так молятся мусульмане, выражая этим свое подчинение Богу. Они быстро сделали то же самое.
Хотя мусульмане не молятся с закрытыми глазами, я все же закрыл глаза. Из глубины сердца у меня вырвалась молитва, обращенная к моему Спасителю. Несколько слезинок скатилось по щеке, и я вспомнил, что афганские мужчины не плачут, но ничего не мог с собой поделать. Несколько минут мы оставались в полном молчании.
Медленно, не зная чего ожидать, я открыл глаза и увидел неподвижные серьезные лица друзей с глазами, полными слез.
Несколько секунд я сидел, переводя взгляд с одного лица на другое. В то краткое мгновение, когда наши глаза встретились, между нами произошло что-то очень важное. Я вдруг почувствовал, что мы стали очень близкими людьми. Мы больше не были представителями Запада и Востока, я больше не был их начальником, а они — моими подчиненными. Мы стали друзьями, мы вместе ощутили боль мальчика и пережили присутствие Бога. Мы вместе смогли найти прибежище в этом жестоком мире.
Невероятно быстро подошло время, когда нам с Джули пора было возвращаться в Соединенные Штаты, чтобы навестить своих родных, с которыми мы не виделись уже четыре года.
За два дня до отъезда я отправился на велосипеде попрощаться с каждым из чавкидаров. Мы пили чай, а затем мне нужно было сделать то, что всегда для меня было немыслимо сложно — проститься с моими друзьями. Прежде чем расстаться, я просил у каждого из них позволения помолиться. Они все без исключения дали свое согласие.
Я не знал, противоречило ли это их обычаям или нет, но, положив руку на плечо каждого из них, сидя на краю раскладушки, я молился вслух за них и их семьи. Затем, после традиционного троекратного объятия, я исчезал в темноте ночи. Пройдя несколько шагов и обернувшись назад, я всякий раз видел смотревшую мне вслед одинокую черную фигуру, четко очерченную на фоне освещенной двери.
Когда мы готовились к отъезду в Соединенные Штаты, нас с Джули утешала мысль о том, что мы обязательно вернемся в Афганистан. Мы сделали все что могли, чтобы показать любовь Христа Его людям.
В Америке нас ждали не только наши родные, но и афганские друзья, потому что вскоре после нашего отъезда из Германии американское правительство пересмотрело свое решение, и им выдали разрешение на въезд.
