В середине третьего столетия по Р. Х. предание гласит: некто Джазима был королем Тенухитов. Это был союз нескольких арабских племен, кочевавших по обоим берегам нижнего Евфрата, вдоль сирийской пустыни, на территории, составляющей часть персидской провинции Ирак. Были они вассалами Ардешира, сына Папака, первого царя из сассанидской династии. По соседству жило тут же племя под главенством Амра, праправнука Узейны, перекочевавшее с северного Евфрата ближе к пустыне. Между обоими соседними князьями вскоре возгорелась война, в которой пал Амр. Противник завладел частью его земель. Но против него восстала вдова убитого по имени Себба — одни считали ее дочерью месопотамского короля и супругой убитого Амра, другие — римлянкой, но говорившей по-арабски. По более же распространенному мнению, она была дочерью павшего в бою князя, следовательно, тоже из дома Узейны. Арабские историки почитают ее не только за красивейшую и умнейшую, но также сильнейшую, храбрейшую изо всех женщин целого света. Сокровища свои употребила она на наем римских войск. С помощью их напала на Джазиму и прогнала его из покоренной им провинции. Для охранения же своих новых владений от внезапных нападений построила она две крепости, одну против другой, по обоим берегам Евфрата, соединив их между собой подземным ходом, проходящим под руслом реки. Окруженная своими войсками, задумала она здесь проводить зиму. В одной крепости поселилась сама, в другой командовала сестра ее Зейнаб. Летом уезжала она в Пальмиру. Восстановив свое владычество, она решилась отомстить Джазиму за умерщвление Амра. С этою целью послала к нему посольство, извещая, что рука женщины слишком слаба для управления браздами государства. Не зная другого князя, более достойного, предлагает ему свою руку, а с нею соединение их владений. Если он согласен, пусть прибудет лично для переговоров о подробностях. Ослепленный таким блестящим предложением, князь не слушает предостережений мудрого своего советника Касира и отправляется в путь в сопровождении немногочисленной свиты. Уже показалась вдали громадная толпа всадников и впереди их Себба. Снова Касир предостерегает властителя: «Если эти всадники приблизятся в сомкнутых рядах, знай — это будет почетной встречей. А если рассыпятся и станут огибать с обоих флангов, берегись. Это будет обозначать, что они хотят обойти и поймать тебя. Не медля вскакивай на твою кобылицу Аль-Аса и беги», Аль-Аса считалась быстрейшей во всем мире лошадью. Между тем Джазима и тут не обратил никакого внимания на мудрый совет, допустил себя окружить. Его сорвали с седла и быстро умчали в плен. Касир успел вовремя вскочить на Аль-Аса. Целый день без передышки мчался он, и ни один из преследующих не мог его догнать. Лошадь доскакала вместе с всадником до лагеря Джазимы и пала, бездыханная, у входа. Между тем пленного короля привели к Себба. «Какою смертью желаешь умереть?» — спросила она. Ответ был: «Королевской». Посадили его за стол, уставленный яствами и питиями. Когда же он заметно опьянел, посадили его прислуживавшие девушки на ковер и открыли жилы. Вещуны объявили Себбе, что если хоть одна капля крови не попадет под поставленные чаши, смерть Джазима будет отомщена. Вдруг умирающий князь пошевельнул рукой, и струя крови обагрила одну из мраморных колонн залы. Предсказание исполнилось в точности. Племянник, усыновленный Джазимой, Амр, сын Адия, поклялся отомстить Себбе. Управление арабами Ирака перешло по прямому наследству к нему, и он поселился в городе Хире. «Но как совершить задуманное?» — ломал он себе голову, ведь оно, подобно орлу в поднебесье, недостижимо. Касир предлагает ему принести себя в жертву. Он приказал отрезать себе нос и в таком ужасном виде предстал пред Себбой. «Вот как искалечил меня новый князь, — сказал он ей. — Он обвинил меня, что это я выдал Джазиму в руки неприятелей». Королеву поразила очевидность, и она поверила. А когда он успел оказать услуги в различных ее мирных предприятиях, принесших большие выгоды, этот хитрец овладел ею окончательно и стал ближайшим доверенным лицом. Он узнал о существовании подземного хода и решился воспользоваться этой тайной. Раз подходит караван в 1000 верблюдов, медленно подвигается он к самой крепости; глядела на него сверху из-за зубцов Себба, изумленная тяжестью вьюков. На каждом животном было по два огромных мешка. Когда последний верблюд миновал входные ворота, тогда только заметила стража, что из мешков стали выскакивать вооруженные люди. Но было уже поздно. Амр со своими успел высвободиться из скрывавшей их оболочки и завладел главными пунктами. Себба бежит по подземному ходу, но Касир успел уже ее предупредить и пресек ей путь дальше. Она возвращается назад и видит у входа воинов Амра. Тогда с криком: «Так не дамся же я живою Амру!» — решительная женщина проглатывает сильный яд, который всегда имела при себе в кольце. Амр едва успел ударом меча сократить последние мгновения ее жизни.
В этом полуфантастическом рассказе легко подметить существенные черты истории Зенобии. Но они сильно изменены и применены к воззрениям бедуинов. Сама Зенобия — несомненно Зейнаб, одно и то же имя в арабском пересказе, — отходит на второй план, а в Себба легко усмотреть ее сирийского генерала Сабдаи. Эта личность, как известно, наводила больший страх, чем она сама, на всех пограничных арабов. Вот почему в легенде одно имя заменено другим. Смерть Одената на пиршестве перенесена на врага Себбы. Подземный ход соответствует той лазейке в стене, через которую пыталась Зенобия ускользнуть от Аврелиана. Одно только в этом бедуинизированном рассказе непреложная истина — это старинное соперничество римско-сирийских арабов с их одноплеменниками, служившими в Ираке персам. А что римские войска состояли под предводительством арабской принцессы, этого арабская национальная гордость не могла, конечно, никогда забыть, ибо обыкновенно было наоборот. Так или иначе, все дошедшие до нас известия о судьбах Сирии за позднейшее время владычествования здесь римлян и византийцев единогласно подтверждают, что арабские, пограничные с пустыней, племена служили постоянно наемниками у правителей этой области. Но так как свободолюбивые бедуины не выносили чужеземных военачальников, они поставлены были под команду соплеменных князей, филархов, как их называют греческие историки. Совершенно такой же кордон был и у персов из иракских арабов, тянувшийся вдоль Евфрата и организованный под управлением царей Хиры. Оба лена сильно отличались по внутреннему управлению от порядков, существовавших в племенах, обитавших внутри Аравии. В то время как у независимых бедуинов власть шейха [12] в племени основывалась на добровольном подчинении всех членов и никогда не давала права на преемство власти по наследию, у филархов и королей Хиры мы видим совсем другое. Власть переходила здесь от отца к сыну либо брату. Каждое из этих ленных государств имело свою династию: в Хире управляли Лахмиды, потомки Амр Ибн Адия, победителя Себбы — Зенобии, а в Сирии — Гассаниды, фамилия южноарабского происхождения. По общераспространенным известиям, задолго до времени управления Зенобии появилась эта семья в Сирии и при ней играла уже видную роль. Но насколько эти предания близки к правде — сказать трудно. Раньше уже мы видели, как сказания арабов часто опережают историческую эпоху; контролировать все эти сказания возможно только при помощи случайных заметок византийских историков или же равно случайных совпадений их с моментами истории восточной других народностей, хорошо известных. Лишь в редких случаях можно применять этот прием к Гассанидам. Приходится поэтому принимать с большою осторожностью данные хронологии позднейших арабских историков. Они ввели и в историю Хиры такие рассчитано комбинизованные впоследствии синхронизмы, что не раз одной какой-нибудь мелкой, но достоверной заметкой можно их легко сразу опрокинуть.
Одинаковые условия, при которых обе династии управляли, имели следствием некоторое сходство их судеб. Относительную же твердость их власти над беспокойными толпами бедуинов следует искать вовсе не в уважении к ним лично, которое они могли только отчасти внушить при нормальном положении вещей, опираясь на постороннее могущество суверенного великого государства, но в непрерывных, постоянно возобновляющихся римско-персидских войнах и в вечно манивших при этом варваров набегах, так хорошо оплачиваемых добычей. Вот что приковывало к знаменам этих династий самых неукротимых сынов пустыни. Таким образом, положение их было постоянно довольно независимое, по крайней мере каждый раз, когда обе великие державы нуждались в их помощи и не были в состоянии тотчас же строго обуздать нередкое своевольство с их стороны. Но при первой возможности и персидские цари, и византийские наместники умели принимать суровые меры, смещали непокорного начальника и даже отстраняли на некоторое время самих членов династии. В конце концов, однако, наступало снова соглашение, ибо ни арабы на своей узкой песчаной полосе не могли просуществовать в полной независимости от их могучих соседей, ни обе великие державы — без их помощи. Но вот чего, вероятно, не предвидели последние. Их постепенный упадок благодаря гибельным для обеих сторон войнам, их возрастающую слабость зоркий глаз бедуинов-союзников подмечал отчетливо. В своих бесчисленных, иногда глубоко внутрь неприятельской стороны проникающих хищнических набегах они все более и более свыкались с мыслью, что римляне и персы могут сделаться со временем легкой и выгодной добычей арабских полчищ всадников. Лишь в недавнее только время признано всеми историками за неопровержимый факт, что сама политика Византии и Ктезифона послужила раскрытию глаз арабам. Даже те из них, которые кочевали далее, по ту сторону сирийской пустыни, благодаря доходившим до них со всех сторон слухам о походах их земляков постепенно теряли страх перед могуществом великих держав. А прежде влияние это было велико и распространялось далеко вглубь Аравии, хотя и теперь еще державы, так или иначе, силились поддерживать свой давний престиж.
