И всё же исполнители терактов, даже если они не очень четко понимали смысл и последствия своих действий, заявляли о своей поддержке ВИГ. Из материалов следствия по делам арестованных и показаний, данных ими на суде, можно представить себе мир молодых выходцев из Магриба (и отдельных новообращенных мусульман из той же среды), живших очень бедно, перебивавшихся случайными заработками, для которых переход на позиции воинствующего исламизма был реакцией на их социальное неблагополучие. Некоторые из них уже имели опыт контрабанды наркотиков и мелких правонарушений, приведших их в тюрьму, где они начали практиковать ислам. Подготовка и совершение терактов оставляют впечатление дилетантизма их исполнителей. Обвиняемые располагали ничтожными суммами денег, жили мелкой контрабандой, имели небрежно подделанные документы и очень плохо обращались с газовыми баллонами, на основе которых изготавливали свои бомбы. Если первая из них унесла много человеческих жизней (10 убитых в Париже 25 июля), то вторая вообще не взорвалась. Это позволило идентифицировать отпечатки пальцев Келькаля, благодаря чему удалось быстро провести ликвидацию всей сети. Спасаясь от преследования, Келькаль скрылся в лесах, куда ему доставляли пропитание два его приятеля на стареньком автомобиле. В конце концов он был убит при задержании, когда ожидал автобуса со 132 франками в кармане. Здесь нет ничего — во всяком случае, если речь идет об исполнителях — от профессионального терроризма с его отлаженными связями и способностью «выводить из-под удара» подозреваемых, разыскиваемых полицией.
Жизненный путь Халеда Келькаля, чьим исключительным социологическим портретом мы располагаем, показывает, как юноша из предместья, родившийся в 1971 году в Алжире и выросший во Франции, не принятый — по его словам — своими товарищами по «престижному» лицею как «единственный араб», начинал ощущать себя «в своей тарелке» лишь в «окружении улицы и воров», тем более что в квартале, где он жил, «70 % молодежи занималось воровством». Когда тюрьма положила конец этим похождениям, он вновь открыл для себя свою религию благодаря «брату-мусульманину», сидевшему с ним в одной камере. Его возвращение к исламу станет для него поводом примкнуть к новому сообществу, которое пришло на смену банде «воров», но в то же время не принимало наглых людей Запада, чья «христианская религия (…) была всего лишь ложной религией». Первая половина жизни Келькаля, как он рисовал ее в разговоре с социологом, беседовавшим с ним в 1992 году, напоминала знаменитую автобиографию Малькольма Икс, с которой молодых мусульман из французских предместий познакомил фильм Спайка Ли, широко распространявшийся на видеокассетах исламистскими ассоциациями. То же разочарование способного ученика, то же скатывание на путь преступности, та же встреча с исламом в тюрьме и вслед за этим — то же ощущение «искупления». [390] Многочисленные социологические исследования по исламу во Франции, проведенные в 90-х годах, свидетельствуют, что подобный жизненный путь, не являясь нормой, не представлял собой и исключения в условиях спада антирасистских движений предыдущего десятилетия социальное неблагополучие привело некоторых молодых людей к реисламизации, которая переживалась ими как разрыв с окружающим миром. [391] Этот разрыв иногда выражался в вербальном насилии, например через «исламский рэп», или находил выход в политике в форме участия в одной из исламистских организаций, таких как Мусульманская молодежь Франции (ММФ), связанная с СИОФ, или Союз молодых мусульман (СММ), активно действовавший в регионе Рона-Альпы. [392] Но он никогда не выливался ни в политическое насилие против конкретного врага, ни в терроризм на французской земле. Социальное движение исламистской направленности, зарождавшееся в пригородах в первой половине 90-х годов, отвергало этот путь.
Как это имело место в случае «марракешской сети», Келькаль пришел к терроризму после социализации за пределами родины. В конце своего интервью 1992 года он сказал: «Я хотел бы только одного — уехать из Франции. Да, навсегда. Куда? Конечно, вернуться к себе в Алжир. Здесь мне места нет» [393]». И действительно, в 1993 году он уехал в Алжир: началась гражданская война и с нее он возвратился «фанатиком», как охарактеризовала его на процессе тогдашняя подруга нашего героя. В своем квартале он стал организовывать просмотры видеокассет ВИГ. Али Тушан, которого «эмир ВИГ» назначил представителем группировки в Европе и который проживал в Голландии, считал, что Келькалю можно доверить самые рискованные поручения. Тем временем ВИГ создала три ячейки (в Лионе, Париже и Лилле), в которых, наряду с активистами, специально приехавшими из Алжира, подвизались молодые французы. На основе этих ячеек был образован канал связи между алжирским руководством и кругом молодежи из французских предместий. Из той неполной информации, которой мы располагаем, [394] представляется, что совершение терактов было делом рук этих ячеек, действовавших по указаниям Али Тушана.
Таким образом, ниточки террористического насилия во Франции в 1995 году тянулись к заказчикам за границу и опирались на поддержку организаций, в которые входили некоторые молодые исламисты из предместий. Таким образом, несмотря на участие нескольких десятков из них во всей этой скоординированной террористической операции, она не была связана с более широким движением реисламизации, которое происходило в тот период в этой среде. Его организации и лидеры держались в стороне от алжирских дел Террористические операции не ставили своей целью поднять молодежь на восстание, но стремились использовать отдельных ее представителей для нанесения ударов по французскому государству во имя алжирских политических интересов. Провал этой попытки, ликвидация подпольных сетей и катастрофический имидж воинствующего исламизма, созданный во французском обществе террористической волной, сильно помешал дальнейшему развитию движения во Франции среди молодежи магрибинского происхождения. Так, представлявшие его организации, стремившиеся возглавить социальное движение исламистской направленности, столкнулись с непосильным для них давлением и встали перед дилеммами, которые они не смогли разрешить. Прежде всего доверие к ним со стороны французских властей, перед которыми они выставляли себя гарантами общественного порядка, способными осуществлять религиозный патронаж над молодежью, сильно пошатнулось: они оказались неспособными предотвратить переход к терроризму отдельных лиц, пусть немногочисленных, но вращавшихся вокруг этих организаций. Общинный контроль, который они брались обеспечить, оказался неэффективным или малопродуктивным в ситуации, когда общественному порядку был брошен серьезный вызов. Более того, события 1995 года вызвали массовое осуждение французского населения магрибинского происхождения. Люди возмущались терактами, повлекшими человеческие жертвы, и не соглашались с тем, чтобы исламская вера служила оправданием террора; к тому же подобное насилие грозило разрушить с таким трудом налаженные связи иммигрантов из Магриба и их детей с французским обществом в тот момент, когда, несмотря на все прежние трудности, интеграция стала обретать черты реальности. [395] В результате от исламистских организаций, борьба которых за ношение платка в школе прежде могла вызывать определенные симпатии, отвернулись те, кто отныне видел в них виновников смуты, грозившей перерасти все границы. Наконец, в глазах самой молодежи из бедных кварталов, восхищавшейся Халедом Келькалем и возмущавшейся обстоятельствами его гибели, безысходность насилия не создавала стимула к тому, чтобы вновь вставать на этот путь. Более того, исламистские организации столкнулись с проблемой доверия к ним со стороны собственной паствы, так как даже старейшие из них за десятилетие своего присутствия не сумели реализовать свой социальный проект. Успехами конца 80-х годов они были обязаны тем, что к тому времени активность движения беров и антирасистской организации «SOS Racisme» — много обещавших, но мало что выполнивших из обещанного, — сошла на нет. Воспользовавшиеся общемировым развитием процесса реисламизации, достигшего своего пика в 1989 году, они заработали политические дивиденды на «делах о платке», на борьбе с токсикоманией и на создании институтов по подготовке имамов (которые позволили им получать пожертвования из стран Аравийского полуострова). Но, несмотря на это обещающее начало, их, как и светские антирасистские движения, на смену которым они пришли, постигли те же неудачи: в конечном счете они не смогли предложить ничего существенного в плане облегчения социальной интеграции, доступа на рынок труда и карьерного роста. Общинный дух, который они защищали, свелся к религиозной сакрализации замкнутой жизни в кварталах. Сам исламистский дискурс, ставший очень модным в начале 90-х годов благодаря нескольким харизматическим проповедникам (сумевшим соблазнить также отдельных профессоров, журналистов и духовных лидеров), утратил притягательность новизны и не мог опираться на социальную базу. Это разочарование стало особенно ощутимым с того момента, когда Союз исламских организаций Франции (СИОФ), который сделал свои ежегодные конференции, проводившиеся в Бурже на Рождество, символом собственной влиятельности — на эти встречи, широко освещавшиеся в прессе, собирались тысячи молодых мусульман, — был вынужден с 1997 года отказаться от их проведения в установленный день. [396] Количество их участников сократилось, а затраты на организацию мероприятия стали слишком высокими. К тому времени во главе организации встали деятели марокканского происхождения, дискурс которых своей исключительной умеренностью [397] способствовал размыванию имиджа этой организации, как и Национальной федерации мусульман Франции (НФМФ), которую также возглавляли лидеры, пользовавшиеся симпатиями Рабата.
