С другой стороны, и христианство, Церковь действует на весь мир, в том числе и на язычников.
Крещение, осв<ящение> воды и т. п.
1914.IV.29. Серг<иев> Πос<ад>
О тайнах и таинствах
I) Психологический момент
а)
б) в)
II) Оккультический момент
а)
б) в)
III) Гносеолого-онтологический-эстетический момент (постулативно)
а) Принцип изоляции. Табу
б) в)
IV) Благодатный (теургический) момент
а)
б) в)
В начале должно показать единство разных антроподицеистических проблем и, постепенно объединяя их, дать общую формальную постановку. Для чего нужно таинство? О категориях О схематизме О символах
1914. VI. 16. Село Троицкое
1) Религия как социальное явление.
Общая почва с эстетикой. Отличие от эстетики. Культ как чистый ритм.
2) Религия как психологическое явление. Общее с психической травмой. Психоанализ {972}.
3) Религия как оккультное явление.
Оккультизм в религии. Общее у религии с магией. Отличие.
4) Религия как мистическое явление.
5) Религия как благодатное явление.
Общая почва с духовной жизнью. Отличие от духовной жизни.
6) Религия как историческое явление.
Общая почва с историей религий, отличие от религии в ее истории.
7) Религия как космическое явление: воздействие таинств и обрядов (культа) на природу:
а) воздействие на природу преднамеренное (Нил; молебны о дожде; заклятия насекомых и стихий и т. д. и т. д.);
б) воздействие на природу непреднамеренное («омовение уст» после св<ятого> Причастия. Богоявленская вода, текущая в реках, и т. д.).
1914.VI.16. Село Троицкое
+
Тончайшими, хрупкими, нелогичными, не вынуждаемыми естественными потребностями нитями соединена культовая жизнь Церкви. Устав—это такое хрупкое и непрочное сооружение, прихотливое, капризное в своем рисунке [...примеры...]. И вот, на протяжении веков и миллионов квадратных верст [ΝΒ точные числа ΝΒ] он соблюдается даже в деталях, и никто не смеет [дерзает] произвольно вставить или произвольно выкинуть элементы в нем, даже переставить отдельные элементы между собою, хотя данный порядок их ничем не мотивируется и не видно в нем внутреннего смысла его прочности, силы его существования. Как это, когда все течет и меняется, все низвергается по лестнице всеобщей участи—один только [?] порядок церковной жизни не претерпевает революций и, если и развивается, то лишь на почве старого, именно растет. Что же охраняет эти кружевные сооружения из стеклянных нитей, эти кремневые губки? Или, еще: миллионы [подсчитать, сколько именно] храмов—на протяжении многих веков—у всех царские врата и престол. И никто не проходит чрез двери, чрез которые ничего не стоит пройти, никто не касается стола, который ничего не стоит тронуть. Нет физических препятствий ни к тому, ни к другому. Но вот почему-то остаются царские врата «в мире, но не от мира»{973}, почему-то не сливаются с миром, почему-то не секуляризируются, не обмирщаются, оставаясь «превыше мирскаго слития» {974}, оставаясь трансцендентными.
— Ну, уж будто так-таки никто не проходит царскими вратами? Никто не касается престола? Никто не нарушает Устава? А последнее—даже смешно спрашивать: скорее надо спросить, где уставы выполняются?
— Да. Но эти исключения именно из числа доказывающих правило. Нарушающий это правило сознает себя нарушителем вековечной правды, пре-ступником, пре-ступившим правду. А если он себя не сознает таковым, то другие его так оценивают. Удар молнии не поражает нечестивца; сразу, по крайней мере, не происходит ничего ужасного. Для общества ужас нарушения Устава не очевиден. И вместо того, чтобы от этого отсутствия видимой связи между преступлением и возмездием прийти к сознанию, что можно преступать правду сколько угодно, общество еще тверже сознает трансцендентность святыни.
— Не понимаю. С одной стороны, нет внешних данных для соблюдения Устава. С другой, ты же говоришь, что внутренние связи Устава «хрупкие нити». Культ, ведь, не требования нравственности внутренно необходимые, ибо соответствуют нашему внутреннему складу. Следовательно, культ, не имея ни внешней, ни внутренней поддержки, должен быть чем-то более чем эфемерным—случайным налетом на общественной жизни. Или иное что выходит из твоих слов?
— Да, иное, альтернатива, а не простой выход.
— А именно?
— Выходит, что если культ не имеет источника своего бытия <н)и внутри общественной жизни, ни вне ее, то или он совсем случаен и, стало быть, не может, совсем не может существовать, как величина непременная в бытии общества, или...
— Какое же может быть еще «или»?
— Или сам он есть условие бытия общества, и общество вытекает из культа, а не культ из общества.
— Другими словами, ты хочешь сказать, что культ—трансцендентный в составе общественного бытия, вместе с тем трансцендентален этому составу, как целому?
— Вот именно. Только этою трансцендентальностью культа и может быть объяснена «всеобщность и необходимость» (религиозность) культовых действий. И замечательно, что отрицательный опыт нарушения законов культа («Устава») не только не уничтожает неприкосновенность святыни, но, напротив, укрепляет эту неприкосновенность. Замечательно, как с историей неприкосновенность святынь только усиливается, крепнет, фиксируется, словно в сознании известные прорезы окружаются все плотнеющими рубцами.
— М<ожет> б<ыть>, и впрямь религия есть род психической травмы, которая со временем инкапсулируется и отвердевает?
— Эти трансцендентные места все более отгораживаются от мира. Положена [лежит? ] поперек дороги щепочка—и никто не смеет перешагнуть через нее или отшвырнуть ее ногой,—а всякий сторонится ее, обходит ее. И щепочка все крепнет в своей неподвижности, окружаясь непроницаемым слоем общественного убеждения, зоной священности и делаясь из щепочки бревном, валом, целою крепостью...
— Правда.
— Сравни хотя бы отношение к Св<ятым) Дарам, к прест<>лу к царским вратам, гораздо более боязливое потом, чем раньше.
— Трансцендентное все удаляется из сферы фамилиарности, фамилиарного обращения с ним, а никак не входит в фамилиарное...
— Но разве жизнь не беднеет религией? Разве не происходит секуляризации [обмирщения ]?..
— Чего обмирщения? Религии?—отнюдь нет. Жизни же— да. В том-то и дело, что самое обнищание жизни религией обусловлено именно этим возрастанием священного страха и потому—все большим отделением предметов и явлений, в культ введенных, из области обычного употребления в сферу самозамкнутую.
Подобно тому как у дикарей множество слов исчезает из языка, делаясь табу, так и во всякой религии все новые и новые явления вступают в полу-тень трансцендентности, затем втягиваются туда все более и более и, наконец, вовсе исчезают. Вот, что значит «есмь огнь поядаяй»{975} — трансцендентизация.
— Однако неужели нет обратного процесса? [Нужен ли тут этот вопрос? ] Мне думается, история показывает, что есть и такой,— выпадение явлений и вещей из лона религии, «грехопадение» их, низвержение их, подлинная секуляризация религии.
— Обратный же процесс имманентизации [сюда ли этот ответ?] основан на мистическом ухождении самого человека в сферы трансцендентные,— на мистической погоне за ускользающим объектом—на трансцензе самого человека.—Он ведет к удалению из жизни самого человека: священство, монашество, священные лица...
1914.VII.1. Село Троицкое
Сознание и есть выделение +
Какова функция таинств и вообще культа?
— Таинство и обряд выделяют явление из среды, окружающей его, изолируют его, обособляют от повседневного. Но жизнь течет, как одно целое, расстилается, как ткань многих явлений, из коих ни одно не стоит особняком.
Чтобы обособить волокно этой ткани—надо выдернуть его из целого, надо разорвать повседневные связи явлений, привычные соотношения.
Но явление, так выделенное, есть эстетический феномен. Обособленное есть синоним эстетического. В чем же, тогда, разница между религиозным и эстетическим?
— Эстетическое выделяется ради выделения, и смысл его — именно в деятельности выделения — в надежде <?> выделения.
Поэтому эстетическое есть иллюзия, ибо, хотя и выделенное, явление существенно не разнится от среды, не разнится от среды по существу своему и, стало быть, есть та же среда, но с приданной ей особливой формой. Значит, особливой является не то, что формою оформлено, но лишь приданное среде. Иначе говоря, эстетический феномен—лишь как бы выделенный, но на самом деле не выделенный,—лишь претендует на особность, не имея силы особенной. Тут выделяющий акт— все, выделенное же—ничто. Напротив того, в религиозном феномене акт выделения—лишь первый момент. Выделенное—не только выделяемое, но и существенное особливое. Кроме того, эстетические феномены, будучи изолированными друг от друга и самодовлеющими, раздробляют внимание и тем разрушают цельность душевной жизни, тогда как религиозные,—образуя единство, укрепляют и объединяют целостность душевной жизни и тем усиливают волю, тогда как эстетические—расслабляют.
