«Защитник города»
В марте 1919 года архидьякон Афинагор назначается первым секретарем Святейшего Синода, который под началом архиепископа Афинского и примаса Греции управляет Церковью этой страны. Он живет в монастыре Петраки в самом городе. Служение Церкви он никогда не отделял от традиционного уклада монашеской жизни.
Его кругозор, как и призвание, не дают ему при этом замкнуться в Церкви «национальной». В это время при поддержке Константинополя только–только складывается экуменическое движение. Весной 1919 года делегация комиссии «Вера и церковное устройство», занимающаяся как раз вопросами вероучения, прибывает в Афины с целью добиться сотрудничества с Греческой Церковью. Архиепископ и четыре митрополита подписывают бумагу, выражающую уклончивое одобрение. Но Афинагор проявляет к этому вопросу такой интерес, что ему предлагают выучить английский язык, который, как можно было предположить, станет языком экуменического движения.
Решение это оказалось чреватым немалыми последствиями для будущего патриарха.
Тем не менее его жизненный путь еще не принял планетарного размаха, ибо ему предстояло ближе соприкоснуться со скорбной историей своего народа. Не для того, чтобы опутать себя национализмом, но того ради, чтобы выявить в Церкви ее профетическое и в первоначальном смысле дьяконское призвание, то призвание, о котором православие было склонно иногда забывать.
Греция поздно, и то через гражданскую войну, вступила в великий мировой конфликт. Окончательный развал оттоманской империи, казалось, наконец открывал путь к осуществлению «Великой Идеи». В 1920 году Севрский договор дал Греции Восточную Фракию вплоть до границ Константинополя, оккупированную войсками союзников, а также — при условии проведения референдума в течение пяти лет — всю азиатскую Грецию вокруг Смирны. Турок, выведенных из себя всеми этими унижениями, Мустафа Кемаль сумел избавить от груза тяготевшего над ними прошлого. Греки недооценили противника и пытались загнать кемалевский «мятеж» в его горное логовище. Это был химерический реванш, reconquista, не имевший народной поддержки, потому что районы, где застряла греческая армия, были целиком мусульманскими. Турки, почувствовавшие угрозу самому своему существованию, подняли в Анатолии мощное восстание, и вот в августе 1922 года греческое наступление сломлено, турки переходят в наступление, европейцы уклоняются от участия, греческая армия разбита, Смирна сожжена. Азиатским грекам дается два дня для того, чтобы покинуть свою древнюю родину. Лозаннский договор от 24 июля 1923 года становится итогом этих гибельных событий. Греция уступает Малую Азию и Восточную Фракию. «Обмен населением» подразумевает и утверждает высылку двух миллионов греков. Гарантируется выживание лишь малой православной общины в Стамбуле, при условии, что она будет объединена исключительно на конфессиональной основе. Греция, оставленная великими европейскими державами, должна отказаться и от земель, также населенных ее сыновьями, но раздававшихся направо и налево оттоманской империей при ее закате: Кипр остается, таким образом, за Англией; Родос и Додеканез переходят к Италии, а Северный 66
Эпир закрепляется за Албанией как итальянским протекторатом. «Великая Идея» привела к самой гибельной катастрофе в греческой истории со времен падения Константинополя. Азиатской Греции больше не существует — той Греции, что была Грецией изначально, Грецией Гомера и Гераклита, Грецией Иоанна, Грецией семи Церквей Апокалипсиса.
Два миллиона беженцев хлынуло в страну с пятью миллионами жителей. После падения монархии в 1922 году революционный комитет Пластираса распределяет среди бедных крестьян и беженцев владения богатых помещиков и монастырей. В 1924 году провозглашается республика.
Будущий патриарх изо дня в день наблюдает за этой драмой. Его симпатии — на стороне либералов Веницелоса и Пластираса, хотя он и не хочет быть членом какой–либо партии. «Со времен Перикла, — сказал он мне, — Греция — страна демократии». Демократия возложит на него и бремя новой ответственности. Но еще до ее прихода он получает благословение святого Нектария.
Святой Нектарий Эгинский — самая замечательная личность греческой Церкви начала XX века. Этот рабочий из Стамбула, ставший школьным учителем, затем монахом в Шио, сделал внезапно блестящую церковную карьеру. Его заметил богатый покровитель и помог ему уже после тридцати изучить богословие, затем представил его патриарху Александрии. И старый патриарх привязался к Нектарию, рукоположил его во священники, в епископы, затем сделал его митрополитом Пентапольским и назначил своим преемником. Но почти тотчас после этого все разбивается вдребезги. Из–за какой–то интриги, так и не выплывшей на поверхность, патриарх изгоняет Нектария, даже не пожелав его выслушать. Вернувшись в Грецию, оказавшись мишенью всякого рода поношений, этот смещенный епископ так и остался в весьма странной, по церковным понятиям, ситуации. Однако он все приемлет безропотно. Приближаясь к пятидесяти годам, он получает скромные деревенские приходы. Однако свидетельства в его пользу доходят в конце концов и до Египта. Ему предлагают руководство богословской школой в Афинах, пребывающей в состоянии полного упадка. Он возвращает этой школе былую славу, находит необходимых преподавателей, поражая студентов своим смирением: прирожденный воспитатель, он никого не наказывает, кроме самого себя, подвергая себя ужасающим постам. Он проповедует в церквах Афин и Пирея. Этот «духовидец», pneumaticos, умеющий читать в душах, иной раз пророчествует и исцеляет. Призывание имени Иисусова делается у него спонтанным. «Влечение к Богу, — пишет он, — рождается в сердце очищенном, откуда истекает благодать Божия». Его приемный сын Кости, который жив до сих пор, рассказывает, что не раз заставал его ночью погруженным в молитву и окутанным сиянием. Иногда он просто смотрит на улицу и благословляет всех проходящих мимо. Но этот человек молитвы знает и цену действия. Будучи весьма образован, он пишет духовные труды о Библии и Церкви. Свои книги он издает на собственный счет и отсылает или вручает их тем, кому, по его догадке, они могут принести пользу. Он поддерживает братскую переписку с католиками и англиканами и борется за союз православных со старокатоликами. Он по мере сил стремится освободить политическую жизнь греков от борьбы кланов и коррупции, прививая своим духовным детям своего рода основы этики избирателей: «Хороший гражданин выражает свой выбор у избирательной урны голосом тайным и святым… Не возлагайте доверия своего на «князей, сынов человеческих, в них же нет спасения…» Предпочитайте людей добродетельных, надежных в жизни и в деле, строгих в слове, осмотрительных в поступках. Не выбирайте людей раздвоенных, суетных, корыстных, погрязших в материальном. Те, кто принимает парламент за торговлю, а не за служение многим, суть воры и разбойники. Таких держите подальше от власти и общественных дел».
В 1904 году на острове Эгине он из развалин восстанавливает старый монастырь, дабы поместить в нем некоторых из своих духовных дочерей. Четыре года спустя он оставляет руководство школой и окончательно обосновывается на Эгине, распределяя время между богослужением, составлением своих трудов, руководством монахинями и суровыми физическими работами. Вечерами, усаживаясь под сосной в монастырском дворике, он, как в кругу семьи, беседует со своими духовными дочерьми. «Однажды мы попросили батюшку объяснить нам, как творения, лишенные разума и голоса, — солнце, луна, звезды, свет, воды, огонь, море, горы — все, кого псалмопевец призывает славить Господа, как они могут делать это. Святой ничего не ответил. Несколькими днями позднее, за одной из вечерних бесед под сосной, он сказал нам: «Вы несколько дней назад просили меня объяснить, как прославляет Господа тварь. Так вот, прислушайтесь к ней». И мы внезапно оказались в преображенном мире, где отчетливо слышали каждое творение Божие, поющее песнь Господу на свой лад».
Когда Нектарий служил, он брал себе в помощь монахинь, рукоположенных им в иподиакониссы, которые подносили ему поручи и епитрахиль. Нововведение было неслыханным, и министерство культов отказывается признать новую общину. Нектарий не протестует. Он повинуется особым знакам, точно указывающим ему путь. Молитва заменяет ему сон. Он не видит снов, он видит реальность, но подобно слепым| не противопоставляет видимое и невидимое.
В 1920 году за несколько месяцев до смерти Нектария с ним встретился будущий патриарх — приехал на Эгину, чтобы повидать его. Нектарий был уже болен, и монахини, рассказывал мне Афинагор, заботились о нем как родные. В окружении архиепископа Афинского о Нектарии говорили только хорошее. Но святые часто опрокидывают готовые представления о них. «Я увидел человека бесконечной доброты, преисполненного мира и молитвы», — вспоминает патриарх. Беседа была короткой из–за болезни Нектария. Но Афинагор получает его благословение.
