Будучи очень занят, о. Риобе не прочел сочинение С. Галилеа, потому и не пришлось спросить его мнение. Сообщу, когда получу.
Поздравляю Вас с наступающим праздником
В.
10–го июля я Вам послал мое резюме статьи С. Галилеа, по–французски, а 17–го очень интересное письмо с. Крестос Самры [88], и мой ответ, по-английски.
5 сентября 1975 г.
Дорогой мой Отче!
Письмо Вы написали короткое, а задачу дали мне большую. Опять придется мне продираться через свое восточное непонимание, так что Вы уж простите, если опять не так истолкую Ваши слова.
Проблема, конечно, серьезная. Вы как–то мимоходом ее уже затрагивали в связи с обсуждением «Итогов богословия». Но буду и я «честен перед Вами» — мне не совсем ясен смысл отмеченной Вами «интеллектуальной честности» западного христианского мышления. Рассмотрю поэтому несколько аспектов.
1. Сама по себе честность и перед Богом, и перед людьми как вид «добросовестности», как стремления сделать все, что в наших силах, все додумать и исполнить до конца (насколько возможно) — есть бесспорно добродетель. Всяческие ухищрения, обман, самообман, пропаганда, натяжки, недомолвки ведут к печальным последствиям и в жизни, и в мысли, и в вере. Тут я могу только от души приветствовать западную «честность». Это общее позитивное соображение.
2. Если Вы говорите о добросовестном выполнении требований устава, то подобная черта нам, православным, свойственна, пожалуй, не меньше, а даже больше, чем — западным. У нас всегда была тенденция строго блюсти все условия и правила. И часто это (как и на Западе) вело к отрицательным последствиям. Молитва превращалась, порой, в «вычитывание» правила. Текст (славянский) большинством плохо понимается. Но многие считают идеалом — выполнять «все». Отсюда русское старообрядчество, которое теперь нашло новых продолжателей в лице карловчан. Мне как–то попался их журнал — ну просто мумия какая–то! Подлинная пародия на христианство — по существу столь жизненное и динамичное… Вероятно, на Западе подобного рода «честность» проявлялась и в церковной дисциплине, которая у нас хромает. Я не против дисциплины и устава, но нам навсегда дан предупреждающий пример книжников и фарисеев, которые во имя законнической честности нередко доходили до жалкого религиозного формализма. (Меня всегда поражает сходство Типикона и Мишны [89] — сходство знаменательное!)
3. Честность перед разумом? Но перед каким разумом? Вот вопрос. Если перед узким, рассудочным, плоским, дискурсивным, то заслуживает ли он такого почитания? Мне кажется, западный экзистенциализм есть реакция на его насилие. Ведь еп. Робинсон пытается быть честным не столько перед Богом, а, как Вы верно заметили, перед «миром», т. е. его плоским, пошлым, обывательским аспектом. Он искренен, но этого мало. Подлинный разум — шире и глубже, он обнимает сферу антиномичного, парадоксального, сверхрассудочного. Он сознает, как говорил Паскаль, свои пределы. А здесь получается культ самодовольного рассудка, который берется судить обо всем в духе XVIII века. Даже наука наших дней не следует по этому пути, а признает мир невыразимого, неописуемого, немоделируемого.
4. Честность перед информацией? Да, конечно, богослов должен знать больше, чем иной зоолог или инженер. Но и в этом отношении я не вижу на Западе вполне удовлетворительной картины. Один мой знакомый как–то сказал Робинсону, что его учение о Боге похоже на индийское. Оказалось, что он даже и не подозревал этого. Меня подобный факт поразил. Увы, часто в западных книгах я встречался с удивительной поверхностностью. Многие авторы повторяют друг друга, даже не ссылаясь на другие работы. Создается впечатление, что они мало читают. Очень многим обязан западным исследованиям по библеистике, но и там я нередко встречал удивительно слабые работы, состоящие из перепевов. Скажем, иной раз говорят: «Как показал доктор N. , было то–то и то–то», а между тем впервые это открыл и установил библеист прошлого века, а вовсе не доктор N. В книгах, касающихся Библии, веры, Церкви «объективный тон» едва позволяет понять, что же думает о вопросе сам автор. Это типичный образчик антиэкзистенциального мышления. Но и объективность его все равно сомнительна. Не бывает человек совершенно объективен, как компьютер! Можно (и очень нужно!) исследовать, например, текстуальные особенности Евангелий, но если мы за филологической работой забудем, что это Евангелия, она потеряет духовный смысл и станет в один ряд с изучением Гомера или Шекспира. Иными словами, интеллектуальная честность одна, сама по себе, еще недостаточна.
Вы пишете, что Иероним или Бернард были бы невеждами среди нынешних интеллектуалов. Это верно. Но гораздо важнее, что они в свое время сами принадлежали к интеллектуальной и духовной элите. А элита эта была в прошлом достаточно интернациональная и взаимосвязана. Вспомните контакты восточных и западных Отцов, средневековых схоластов или богословов эпохи Ренессанса. Теперь и Аристотеля физики сочли бы невеждой, но все же он великий ум, и не его вина, что он не располагал информацией современных учебников. Ломоносов как–то писал, что если бы Отцы жили в его дни, они бы имели еще больше оснований изучать науку и прославлять мудрость Божию. Эти слова относятся и к нашей эпохе. Одно накопление информации без духовного видения может иссушить и обеднить человека. Мы знаем, что многое у Отцов устарело, но никогда не устареет их внутреннее отношение к миру, людям, знанию, к жизни и Богу. Поэтому–то они наши учителя, а не потому, что считали землю неподвижной или слабо разбирались в происхождении древних книг.
В заключение я бы сказал, что «честность» есть лишь один из элементов, из которых строится здание нашей жизни и мысли. Он обязательно должен дополняться другими, пожалуй, не менее существенными. Я люблю слова старого писателя Фонвизина: «Ум, если это только ум — сущая безделица». Перефразируя их, могу сказать: «Хороша интеллектуальная честность, но если она самодовлеюща — она принесет мало пользы». Я хочу верить, что православные будут учиться у западных — этому прекрасному качеству, но никогда не будут делать из него культа.
Кажется, написал опять что–то «обличительное» и пронизанное непониманием. Но надеюсь на Вашу снисходительность. Мое желание — как можно яснее представить свое отношение к занимающим нас проблемам.
На днях напишу о Вашем конспекте статьи С. Галилеа. С. К. Самре написал. Пишу медленно, т. к. совсем нет времени: праздники, работа, семейные дела (выдаю замуж дочь) и многое другое. Хотелось бы знать Ваше мнение о книге про Индию, хотя, вероятно, эта тема от Вас очень далека.
Поздравляю Вас с прошедшими праздниками. Все же надеюсь, что в будущем Вы свои планы осуществите.
Ваш прот. А. Мень.
P. S. Вы пишете о евр.[ейских] Меньших Сестрах. Раньше Вы ничего о них не говорили. Что они из себя представляют? И почему Вы предполагали в них «пристрастность»?
3 декабря [1975]
Дорогой отец Всеволод!
Ваш ответ был по–королевски щедрым и полным. Он не только еще раз доказал мне, как глубоко Вы все чувствуете и понимаете проблему, но и вообще был в высшей степени ценен. У нас эта проблема совсем не решена, хотя много и праздно говорят о «послушании», ставя его «выше поста и молитвы». Я говорил, что это традиция стихийная, потому что она в отношении мирян не сформулирована фактически никем. Монашеский путь я выношу за скобки, там это естественно и входит в состав обетов. В общем–то я лично стараюсь давать ответы на вопросы, обращенные ко мне, и хочу, чтобы следовали тому, что я сказал. В одних случаях — настаиваю, в других — предоставляю большую свободу, в третьих — считаю, что человек должен сам решать, как ему быть (особенно когда это касается сердечных дел). Какие основания у меня? Первое: полная уверенность, что именно так следует поступать христианину (т. е. я показываю своему прихожанину, где подлинно церковное решение); второе: я прислушиваюсь к голосу внутри, голосу Духа; третье: я просто ориентируюсь на жизненный опыт, которого у моего подопечного нет или мало. Когда же есть ясная альтернатива, то я оставляю свободу. Католикам легче в том смысле, что духовник, священник может ничего не говорить от себя, ориентируясь на формально выраженное мнение епископата или Собора. У нас все более туманно, по важнейшим вопросам авторитеты расходятся. Это, кстати, касается и отцов Церкви, которые имели самые разнообразные взгляды на один и тот же вопрос. Так что ссылки на них не всегда убедительны.
Как дела у Вашего брата, утвердили ли его? Те люди очень нуждаются в начальстве, как Вы сами писали. В свое время была ошибка, что не нашли нужных и активных людей для восточного обряда. Но теперь это уже история. Впрочем, остатки восточного обряда могут сыграть свою роль как некое звено, связующее Восток и Запад (Ваша личная судьба тому пример). Если бы не было опыта (пусть неудавшегося) восточного обряда, то диалог было бы труднее осуществлять. У нас тут много говорили о письме Иоанна–Павла II к Слипому. Здесь замешаны трудные проблемы, которые часто носят нецерковный характер. В ответе монс. Вилебранса [90] всех порадовало отрицательное отношение к прозелитизму.
