НАСИЛИЕ — ДЕНЬГИ — НАСИЛИЕ
Основная денежная единица России есть насилие. Названия обычных денег лишь отражают этот факт. «Рубль» — от слова «рубить», "копейка" — от слова «копьё» (копьё Георгия Победоносца). «Рубили», правда, куски серебра от гривны, но гривна часто была серебряным обручем на шее, и могли срубить голову, чтобы снять, с позволения сказать, вклад.
Государство российское есть монополия на насилие. Поэтому государство очень не любит семью, а любит кадетские училища, плодит их и размножает. Появилось уже кадетское училище и для девочек.
Монополия означает не то, что лишь государство в лице главнокомандующего осуществляет насилие. Глава центрального банка денег не печатает, глава государства российского лично никого не бьёт (хотелось бы верить). Он распоряжается президентским фондом насилия. Монополия есть монополия на распределение. Разрешение газовикам иметь свою армию — пример яркий, но это далеко не самый крупный грант. Бриллиант стоит дорого, но тысяча тонн зерна стоит дороже. Курочка же, как известно, по зёрнышку клюет.
Сумма насилия, выделенного разным совершенно неправительственным движениям, намного больше насилия, дозволенного «Газпрому». К тому же «Газпром» своим бриллиантом вряд ли будет пользоваться, это просто украшение в его корону. Реальному таджику, еврею, вьетнамцу угрожает отнюдь не армия, минобороновская, железнодорожная или какая другая. Ему угрожает насилие, по мелочам дозволенное милиции, «нашикам», "нацикам" и прочая, и прочая.
Идеологическая основа насилия менялась за время существования государства российского раза три. Изначально это была простая как коровье седло идеология Золотой Орды: насилие завоёвывает пространство, пространство приносит корм. Государство есть конюх, причём корм задаётся скотине, а не людям. Цель насилия — обеспечить прокорм армии. Ярче всего эту идеологию сформулировал Троцкий, когда гражданская война обернулась голодом: голодать могут все, сказал главком, кроме солдат. Солдат при этом не самоцель, целью является государство.
Эта идеология не была упразднена вместе с Троцким. Она корж, на который сталинская номенклатура намазала новую идеологию: насилие завоёвывает людей, люди приносят корм. Именно об этом "государство есть дубинка в руках правящего класса". Эта идеология тоже жива: большинство жителей России убеждены, что главное в государственных институциях есть насилие, что без насилия не будет света, воды, работы, совести и т. п. (ненужное зачеркнуть). Как убеждены, так живём: чтобы что-то получить в России сталинской, как и сегодняшней, нужно снасильничать. Конечно, большинство форм такого насилия символичны, так ведь и деньги уже не из серебра и меди. Достаточно сравнить американский исходник сериала "Моя прекрасная няня" и русскую переделку — все совпадает до реплик, но у американцев всё вежливо, в русском варианте даже "доброе утро" звучит как "иду на вы".
Последние полтора десятилетия украсили слоистый торт насилия своеобразными вишенками, кремом и т. п. Борьба за пространство и классовое господство сохранилась, но на поверхности господствует идея "насилие — деньги — насилие". Деньги имеет тот, кому государство доверило насильничать, а кому не доверено, тот обязан производить деньги и вбрасывать их в круговорот насилия. Объяснена система была на живых примерах (насилие ж!). Выбранные для показательного изнасилования, кажется, были готовы всё отдать добровольно, но им не позволили сделать это добровольно и продолжают прессовать у параши, чтобы никто не забывал, кто в доме насильник.
Параша упомянута не случайно. Приняв эстафету у Золотой Орды, Кремль превратился в Орду Позолоченную. Виноват не Кремль, виновато насилие — жестокость превращает в жесть всё, к чему прикасается, включая золото. Выход известен: не верь, не бойся, не проси. Не верь в насилие, не бойся насилия, не проси насилие помочь тебе, и уж подавно не заводи у себя свой личный печатный станок насилия. Просто потихонечку штампуй золотые и серебряные монетки доброты, любви, спокойствия. Ненасилие, в отличие от насилия, только в домашних условиях чеканится, и после достижения критической массы ненасилия Россия из страны крайнего насилия станет тем, чем должна быть любая страна — краем ненасилия.
Государство не есть насилие, как копейка не есть копье. Государство есть договор. Договор утопающих между собой.
Российский магазин — маскировка. В нём не продавец продаёт покупателю товар, а заведующим армейским складом выдаёт военнослужащему вооружение, обмундирование, паёк. Это объясняет этику взаимоотношений продавца и покупателя (насколько слово «этика» приложимо к отношениям между военными). Конечно, можно встретить исключения — не там, где платят большие деньги за товар, а там, где продавцам платят нормальную зарплату, достаточную для нормальной — вплоть до приобретения квартиры — жизни. В начале 1990-х годов исключения были часты, продавцы стали улыбаться, и это стало самым громким набатом, просигналившим номенклатуре, что нужно бороться с реформами.
Военная психология униформна. Форма важнее содержания. Идеальная армия должна состоять только из форм — костюмов, способных двигаться, уничтожать цели, выполнять приказы без наполненности белковыми телами, которые по определению слишком неустойчивы, чтобы на них можно было твёрдо положиться. Армия стремится по крайней мере приучить человека отождествлять себя с формой. Мундир есть сущность. Знаки различия есть знаки жизни.
В религиозной жизни это соответствует магическому представлению о форме. Каждое служение должно быть помечено особой формой: диакон должен по одежде отличаться от священника, архиепископ от митрополита. Военизированность российского православия проявляется в зацикленности духовенства на наградах, на «чести» совершенно военного типа (параметры звания и должности, их сложное взаимодействие тут проявляются как взаимодействие сана, времени рукоположения, физического возраста, различных наград и т. п.). Не имеет значения, каков священник как священник — как он проповедует, каковы его духовные дети и вообще есть ли они. Имеет значение лишь то, как на него глядит начальство и как он глядит на начальство. Если "ест глазами", то не будет съеден, а будет вознесён.
Это трагедия российского казённого духовенства. Иногда трагедия превращается в трагикомедию: когда духовенство, покинувшее казённую конфессию, сохраняет армейские представления о мире. Человек одевает форму митрополита и ждёт, что к нему станут относиться как к митрополиту, оказывать ему такой же почёт, что у него сразу же появится всё то, что есть у казённых митрополитов. Он забывает о том, что с точки зрения милитаризированной системы он — «дезертир», незаконно присвоил себе ношение казённой формы. Да часто ушедший и мечтает занять место тех, от кого он ушёл, вместо того, чтобы стараться изменить саму систему, ликвидировать дикий особенно для Церкви порядок, при которой форма митрополита даёт какие-то материальные привилегии. А иногда случаются и вовсе своеобразные психологические ситуации, когда к духовенству неказённому обращаются, словно к казённому — с уверенностью, что, коли человек носит форму священника, состоящего на казённом содержании и обязанного вести себя соответственно, так от него и нужно требовать того, что требуется от казённого священника.
ЕДИНОНАЧАЛИЕ И КОНКУРЕНЦИЯ
Армия основана на приказе, а приказ, в отличие от права, требует единоначалия. Суд присяжных, адвокаты, апелляции тут неуместны. Правда, в армии бросается в глаза обилие разнообразных чинов, должностей и званий, но разнообразие это кажущееся. Любой старшина представляет главнокомандующего, как шафер на королевских свадьбах представлял короля.
Разница между лейтенантом и генералом — количественная, и в этом смысле она меньше разницы между старшим научным сотрудником и младшим. Именно в этом смысле боярин был равен крепостному холопу, а министр обороны равен дворнику. Иностранец видит равенство в том, что оба одинаково могут быть убиты без суда и следствия по мановению самодержца. Это взгляд штатского. Министр обороны равен дворнику в том, что оба могут убить, если им прикажут, и оба могут приказать убить — если будет приказано приказать. Убийство является не грехом, а всего лишь заданием. Кто не может убить убить физически, убивает символически — руганью, насмешкой, ненавистью и т. п. Однако, это убийство не "на бытовой почве", а убийство на фронте. Как и другие "военные цивилизации", российская главным героем делает не солдата, чья готовность убить сомнению не подвергается, а именно ребёнка, женщину, старика, которые убивают по приказу или другими, посильными им способами служат убийству. Каждый гражданин России прежде всего — "сын полка". Впрочем, антагонизма между родителями и командованием нет, — родители воспитывают ребёнка как старшина воспитывает новобранца. С яслей до дома престарелых социальные институты аккуратно, хотя неспланированно, поддерживают стереотипы поведения и мышления, ориентированные на захват чужой территории и истребление врага, причём не самовольно, а под начальством командира.
