Ознакомительная версия.
– А вы как думали, – отвечает Реш-Лакиш, – стану я из страха перед вами изменять учению Господа моего?
(Иеруш., Санг. 2)
Искры мудрости
Когда Иси бар Гуна прибыл из Вавилона в Палестину, встретился с ним р. Иоханан и спрашивает:
– Кто у вас теперь в Вавилоне главою академии?
– Аба-долговязый,[79] – отвечает Иси.
– Долговязый! – восклицает с негодованием р. Иоханан. – Я живо помню его еще в то время, когда я учился с ним в школе Раби. Я помещался семнадцатью рядами ниже Рава, – и помню я, когда между ним и Раби, бывало, завяжется ученый диспут, искры божественного огня перелетали у обоих из уст в уста. Я за потоком их ученых речей и уследить не в состоянии был. А ты, кроме «долговязый», и названия другого не нашел для него!
(Хул., 117)
Ложь не допустима никогда
Жена Рава была чрезвычайно непокорного характера и всегда делала наперекор ему: попросит он сварить ему чечевицы, она сварит гороху, попросит гороху – сварит чечевицы. Когда сын их Хия подрос и заметил это, он стал передавать ей просьбы от отца наоборот, так что выходило почти всегда так, как желал Рав. Говорит он однажды сыну:
– Нрав у твоей матери, я замечаю, куда лучше стал.
– Так ведь это же потому, – отвечает Хия, – что я твои распоряжения передавал ей как раз наоборот.
– Так вот оно что! – улыбнулся Рав. – Недаром люди говорят: «У детей учитесь мудрости». Это ты умно придумал, а все-таки больше так не делай: ложь не допустима никогда.
(Иеб., 83)
Сиротские деньги
Абе бен Абе, отцу Самуила, часто отдавались на хранение сиротские деньги. Умер он в чужом городе, вдали от семьи. Самуилу не было известно, где спрятаны были отцом те деньги, и он не мог возвратить их сиротам. Стали люди упрекать Самуила, называя его «сыном пожирателя сиротских денег».
Решил Самуил во что бы то ни стало узнать, где находятся деньги, и с этой целью отправился в тот город, где умер его отец.
Приходит он на кладбище и начинает допытываться:
– Где тут погребен Аба?
– Покойников с именем Аба, – отвечают ему, – здесь много.
– Аба бен Аба.
– И Аба бен Аба немало.
– Об Абе бен Абе, отце Самуила, спрашиваю я.
[И слышит он Голос]:
«Отец Самуила вознесся в Иешиба-шел-Майла».
Видит Самуил – отец явился перед ним, на глазах его слезы, на устах радостная улыбка. Спрашивает он отца:
– О чем плачешь и чему радуешься?
Отвечает отец:
– Плачу я оттого, что вскоре и тебе лежит дорога сюда, а радуюсь потому, что высокие почести ждут тебя в жизни вечной.
Спрашивает затем Самуил:
– Где спрятаны тобою сиротские деньги?
– Ты найдешь их, – отвечает Аба, – в мельничном поставе; сверху и снизу лежат наши собственные, а в середине сиротские.
– Для чего положил ты их таким образом?
– А вот для чего: лежащие сверху деньги могут быть замечены кем-нибудь и похищены, лежащие внизу – попорчены от сырости; и в том, и в другом случае пострадаем мы, а деньги сиротские останутся в сохранности.
(Берах., 18)
В общественной и частной жизни
Рава просил однажды Рафрама бар Папу поделиться с ним своими воспоминаниями о раве Гуне.
– В молодые годы, – ответил Рафрам бар Папа, – я с рав Гуной знаком не был, а знал его уже стариком. Помню я такую его привычку: когда наступало ненастное время года, рав Гуна, несомый в золоченом паланкине, обходил все улицы города, осматривая строения, чтобы удостовериться в достаточной их прочности. Если где-нибудь стена или забор оказывались недостаточно прочными и угрожающими общественной безопасности, он приказывал тут же их повалить и возвести новые. Если же хозяин не в состоянии был произвести требуемый расход, рав Гуна производил ремонт на собственные средства.
Кроме того, в каждый канун субботы, когда начнет вечереть, он посылал на базар с поручением скупать все оставшиеся непроданными овощи и зелень. Делалось это им с той целью, чтобы торговцы не терпели убытков и продолжали привозить зелень и овощи на каждую субботу.
Дома у себя рав Гуна держал открытый стол и перед каждой трапезой приказывал открывать настежь двери своей столовой и всех желающих приглашать к столу.
(Таан., 20)
Четыреста бочек скисшего вина
У рав Гуны однажды скисло четыреста бочек вина.[81]
Узнав об этом, пришли к рав Гуне законоучители и говорят:
– Раби, исследуй и взвесь поступки свои.
– А вы, – спрашивает рав Гуна, – считаете возможным заподозрить меня в каком-нибудь дурном поступке? Если кому о чем-либо подобном известно, пусть скажет.
– Нам передавали, что ты своему арендатору не выдаешь положенной ему доли хворосту при обрезке виноградников.
– Но ведь арендатор этот лучше делает – ворует все целиком.
– Вот видишь, люди и правы, говоря: «Укради хотя бы и у вора – и войдешь во вкус воровства».
– Вы правы, – согласился рав Гуна, – беру на себя отныне отдавать ему все, что следует.
Вскоре после того уксус настолько вздорожал, что рав Гуне удалось продать все сорок бочек по цене настоящего вина.
(Берах., 5)
Кончина и погребение рав Гуны
Умер рав Гуна скоропостижно, и это привело в большое смущение его товарищей-ученых.[82] Успокоило их объяснение, приведенное Зогой из Адиабена: «Особое значение имеет скоропостижная смерть только в возрасте до восьмидесяти лет. После же этого, наоборот, внезапная кончина почитается сладостной, как поцелуй от уст Господних».
Когда тело рав Гуны прибыло в Палестину, вышли отдать последний долг умершему р. Ами и р. Иси (с которыми, в бытность их в Вавилоне, р. Гуна постоянно вступал в ожесточенные диспуты). Стали обсуждать, где избрать место для его погребения, и решено было похоронить его в склепе р. Хии: оба они имели одинаково великие заслуги в деле насаждения св. знания в народе.
Кому же поручить погребение?
Вызвался рав Хага:
– Я, – заявил он, – все время учился у р. Хии, постоянно при нем находился и хорошо изучил его отношение к себе и к людям.
Дали ему в руки гроб с телом рав Гуны, и он спустился с ним в склеп. А в том склепе, кроме р. Хии, покоились также двое сыновей его – по правой стороне Иуда, по левой Хизкия.
Обратился Иуда к могиле Хизкии и сказал:
– Встань, Хизкия! Не подобает тебе покоиться в мире, когда снаружи ждет рав Гуна.
Мгновенно показался из гроба Хизкия, а вместе с ним столп огненный встал перед рав Хагой. Дрожащими руками опустил рав Хага гроб с телом рав Гуны и рад был, что ему удалось выбраться с миром из склепа.
(Моэд-К., 25 и 29)
Зрячий слепой
Рав Шешет был слеп на оба глаза. Через каждые тридцать дней он повторял в уме все, чему прежде учился, и каждый раз радостно восклицал после этого: «Ликуй, душа моя! Торжествуй и радуйся! Для тебя учился я Св. Писанию, и Мишне учился на радость тебе!»
Однажды все население вышло на встречу кесаря, прибытие которого ожидалось в том городе. Пошел и рав Шешет. Заметил его некий еретик и говорит:
– Кувшины по воду пошли, а черепки куда же это?
– Идем, – отвечает рав Шешет, – и увидишь, что я, слепой, знаю больше тебя, зрячего.
С шумом и звоном оружия проходит легион.
– Кесарь идет! – говорит еретик рав Шешету.
– Нет еще, – отвечает слепой.
Шумно проходит следующий легион.
– Вот уже кесарь прибыл! – говорит еретик.
– Нет еще, – повторяет слепой.
Наступила торжественная тишина, и медленно стал приближаться третий легион.
– Вот теперь действительно кесарь идет, – заявил рав Шешет.
– Как же ты это узнал?
– Весьма просто. «Царство земное, – сказано нашими мудрецами, – подобно царству небесному». И также было при явлении Господа Илье-пророку: была буря, но не в буре, а в веянии тихом шествовал Господь.
Когда кесарь приблизился, рав Шешет торжественно произнес установленное на этот случай благословение.
– Удивляюсь тебе, – сказал насмешливо еретик, – расточаешь благословения тому, кого ты даже увидеть не можешь.
Навел рав Шешет на лицо его незрячие глаза свои, брызнули искры из них – и навеки погас свет в глазах у еретика.
(Берах., 52)
Испытания и кончина его
О Рабе бар Нахмани донесли кесарю:
– Есть один человек среди евреев, по вине которого[83] двенадцать тысяч израильтян ежегодно один летний месяц и один зимний не платят царской подати. Отправлен был царский посланец задержать Рабу бар Нахмани и привести его. Но Раба бежал из Пумбедиты.
Добравшись, после долгих скитаний по разным местам, до Агама,[84] Раба взобрался на верхушку пальмы и, притаившись там, углубился в св. учение. В это время происходил спор в Иешибе-шел-Майла по законам о ритуальной чистоте. Для разъяснения спорного вопроса решено было призвать на небо душу Раба бар Нахмани, величайшего авторитета по вопросам ритуальной чистоты. Однако Ангелу Смерти невозможно было приблизиться к нему, потому что Раба ни на мгновение не отвлекался от св. учения. Но вот повеял ветер, в тростниках зашумел. Подумал Раба: «Отряд кесаревых всадников скачет, – и решил: Лучше приму кончину от руки Ангела Смертного, чем отдаться в руки кесаря». И со словом «Чисто! Чисто!» он умер.
Ознакомительная версия.
