Здесь, правда, есть одно существенное отличие. Те, древние мученики, как правило, стояли перед выбором: отречься от Христа или погибнуть. Им предлагали принести жертву языческим богам. Даже не обязательно было в этих самых богов верить, достаточно было совершить пустое формальное действие, какое совершали тысячи: высыпать горсть благовоний на языческий алтарь, тем самым присоединиться к государственному культу, доказать свою благонадежность. Если христиане не шли на этот шаг, их убивали.
О чем говорили революционеры с митрополитом перед тем, как повели его на расстрел? Уговаривали его признать, пусть даже формально, советскую власть, вывесить красный флаг над домом? Или искали тайник с золотом? Или просто оскорбляли и били его? В нашем мире это так и останется тайной. Но мы знаем, что во множестве других случаев жертвам не предлагался никакой выбор: их убивали просто за то, что они принадлежали прежде к «эксплуататорским классам», были богатыми, успешными, сильными… или хотя бы казались таковыми.
Да, среди новомучеников были и такие, кто активно воспротивился очередному глумлению большевиков над святынями, — например, «вскрытию мощей» или изъятию церковных ценностей «в помощь голодающим» (а на самом деле просто очередному ограблению ради текущих нужд партии и правительства). Но в огромном большинстве своем это были люди, которых просто убили для того, чтобы их не было на свете. Даже если бы они тогда принесли жертвы новым идолам, это вряд ли избавило бы их от смерти. Можно ли тогда считать их мучениками, если у них не было выбора?
Но не случайно прозвучала в словах святителя Тихона дерзкая, казалось бы, мысль о том, что эти смерти ведут к «очищению от грехов России». И его слова повторил патриарх Кирилл в мае 2009 года, совершая богослужение на Бутовском полигоне, месте массовых расстрелов под Москвой: «Вот тут-то и требуется сила — идти узкими вратами в Царствие Божие, идти против течения, идти против общего потока в надежде на то, что если многие люди пойдут против этого потока, то и мутные воды остановятся, а может быть, и повернутся вспять».
У всех этих людей был в свое время выбор. Они могли пойти на сотрудничество с новой властью. Не обязательно даже было самим доносить, достаточно было просто отречься от всего прежнего, бегать на митинги, носить флаги, повторять лозунги… Многие поступили так, и многие (хоть и не все из них) так сохранили свои жизни. Но были люди, которые предпочли остаться собой, сохранить верность своим убеждениям, чего бы им это ни стоило. Режим требовал от них забыть не только о вере, но и о былой, бесклассовой морали, отречься не только от Бога, но и от человека: предать семью, учителей, соседей. Они отказались приносить такую жертву идолам. И поэтому каждый из них — мученик или исповедник.
В базе данных Свято-Тихоновского университета — более тридцати тысяч человеческих имен и судеб. На самом деле убиты были миллионы, и про большинство из них мы никогда не узнаем: когда они умерли, при каких обстоятельствах, оставались ли они верны Христу до смерти. А может быть, наоборот, кто-то из былых палачей за час до собственного расстрела обратился к Богу с покаянной молитвой, как благоразумный разбойник? Мы ничего не можем сказать наверняка, кроме одного: такие люди были.
Перелистывая страницы с именами жертв, невольно пытаешься представить себе этих людей. Вот мой однофамилец, тезка моего отца и моего сына — сельский священник Сергей Десницкий, родился в 1882 году в Псковской губернии. В 1933 году осужден на 5 лет, в 1937 году снова арестован (видимо, до того освобожден был досрочно, по зачетам?), осужден и расстрелян. В 1955 году реабилитирован. Вот и все, что я знаю об этом человеке… Каким он был, как он жил и как шел он на смерть?
Понятно, что в СССР праздновать память исповедников и новомучеников было совершенно невозможно. Ее чтили православные за рубежом, а в марте 1991 года и Синод РПЦ принял решение о возобновлении этого празднования. Не раз с тех пор тема новомучеников поднималась в церковно-политическом контексте, для того, например, чтобы провести разделение между «чистой» зарубежной Церковью и Московской патриархией, «запятнавшей себя соглашательством с безбожными властями».
Да, конечно, глядя на подвиг этих людей, мы не можем не почувствовать, насколько обличает нас наш собственный опыт соглашательства с грехом. Но все-таки их благородная смерть — повод не для разделения, а для объединения всех. Точно так же и сами они были людьми разных званий и убеждений, во многом не соглашались друг с другом при жизни, наверняка не были безгрешны. Но в какой-то главный момент они пошли на Голгофу за Христом, и встретились там с Ним и друг с другом. Не случайно в тропаре этого праздника говорится о них обо всех сразу, как о народе Божьем: «Днесь радостно ликует Церковь Русская, прославляющи новомученики и исповедники своя: святители и иереи, царственныя страстотерпцы, благоверныя князи и княгини, преподобныя мужи и жены и вся православныя Христианы, во дни гонения безбожнаго жизнь свою за веру во Христа положившия и кровьми Истину соблюдшия».
С тех пор очень многое изменилось. Церковь давно уже не гонима, мы свободны в нашем вероисповедании… Дело доходит до того, что в сознании некоторых людей мирно уживаются православие и сталинизм, как будто можно одновременно чтить и жертв, и их главного палача. Но означает ли такое спокойствие, что нет у нас и больше не будет новомучеников? Никак. 19 ноября 2009 года в московский храм вошел человек в маске, он позвал по фамилии священника, прозвучали выстрелы… История повторяется.
Еще в Евангелии было сказано, какой может быть цена следования за Христом, и нет ничего удивительного, что лучшим из нас доверяют уплатить ее сполна.
Ревизионизм, или Ничего нового
Есть в современной России один праздник, который согревает все сердца. Новый год и то празднуют не все — а вот Победа у нас действительно одна на всех, только говорят о ней не все одинаково.
В позднесоветское время моего детства очень ощущалась разница между, условно говоря, «Малой Землей» Брежнева и песнями Окуджавы. И тяжеловесная государственная риторика уравновешивалась простыми рассказами настоящих ветеранов где-нибудь в плацкартном вагоне за бутылкой водки. Это была та же война, только не парадная, не гламурная, а страшная и грязная, и я затаив дыхание слушал на своей верхней полке, с какими на самом деле криками ходили тогда в атаку и какой ценой брались все эти высоты.
Однажды встретились в таком вагоне ветеран и дембель, возвращавшийся из Афганистана. «Да как ты можешь говорить, что воевал! — возмущался ветеран, — разве ты знаешь, что такое война!» И дембель ответил спокойно: «Это кровь, пот и вши». И ветеран вдруг как-то сразу сник и только удивленно спросил: «Как же это… опять?» Он узнал настоящую войну не в победных салютах, а в этих окопных деталях.
Сегодня их почти не осталось, былых ветеранов. И все меньше среди нас даже детей военной поры, кто тушил на крышах зажигалки, кто делил продуктовый паек и ждал похоронок… А государственно-праздничный гламур — он звучит все бронзовей, все набатней. Все меньше про ту Победу, все больше — про нынешние достижения. Парады на Красной площади с новейшей военной техникой — будто попытка убедить самих себя, что теперь-то у нас все в порядке, теперь не будет никакого 41-го. Только ведь и на Первомай 41-го выводили на Красную площадь новейшую технику того времени… И теперь уже не уравновешивают этот гламур разговоры в плацкартном вагоне, да и вообще люди отвыкли от внутреннего фильтра советских времен, когда все, исходящее из официальных источников, обсуждалось на кухнях совсем в другом ключе.
Зато осталась у нас память, что той войне гламур не очень-то подходит, что имел место не только массовый героизм советского народа, но было и много грязного и кровавого. Мы не готовы согласиться с глянцевой официальной картинкой. И тогда на сцену выходят те, кого принято называть ревизионистами, и рассказывают, что на самом деле все было наоборот: это Сталин хотел напасть на Гитлера, но не успел, и советские солдаты убивали и насиловали мирных жителей Германии, и вообще День Победы 9 мая — это день победы Сталина, а все «нормальные люди» отмечают ее 8-го числа.
Ну, с датами празднования все на самом деле понятно: акт о безоговорочной капитуляции Германии был подписан 8 мая в 22:43 по центральноевропейскому времени, то есть 9 мая в 0:43 по московскому времени. Тут разница в часовых поясах, а не в степени демократичности. Но можно ли вообще отделить «победу Сталина» от Победы тех, чью память хранит каждая семья в нашей стране? Может быть, правы ревизионисты, когда говорят, что один тоталитарный режим победил другой и ни один из них не лучше?
Нет. В истории, как и вообще в человеческой жизни, «химически чистое» добро встречается очень редко. В 1941 году поэт Н. Глазков написал:
