Но однажды фараону приснились странные сны: он видел во сне коров (а в Египте коровы считались священными), они выходили из Нила; и сначала вышли тучные, толстые коровы, а потом за ними тощие, и тощие, набросившись на тучных, съели их, но остались такими же тощими. Фараон, который считал, как это было принято в Египте, что сны открывают божественные истины, пытался выяснить, что это значит. И тогда виночерпий вспомнил: «Да, со мной сидел в тюрьме человек, иноплеменник, еврей по происхождению (тогда это слово употребляли только говоря о чужеземцах и означало оно "странник", "скиталец"), он здорово угадывает сны, он мне предсказал, что ты мне возвратишь свою милость».
Послали за Иосифом. Иосиф сказал, что эти сны означают: сначала будут времена плодородия, а потом наступит несколько лет голода, постарайся заранее запастись зерном. Фараон сказал Иосифу: «Ну что ж, тогда мне нужен человек, который будет всем этим распоряжаться, а поскольку ты такой умный, то займись этим». И сделал Иосифа распорядителем по зерноснабжению. Иосиф устроил большие государственные амбары, туда свозили все излишки зерна, и, когда действительно наступил голод, он смог распорядиться им и спасти страну от бедствия.
Тем временем голод охватил не только дельту Нила, но и проник в Ханаан, место, которое теперь у нас называется Израиль, Палестина. И старик Иаков, оказавшись на грани голодной смерти, решил отправиться в Египет, где, как он слышал, продают для иноземцев хлеб, пшеницу, зерно. Сам он был стар и не смог этого сделать, он отправил нескольких своих сыновей. Они приехали в Египет и оказались у дома Иосифа, и тот узнал их, а они, разумеется, не узнали в важном египетском вельможе своего брата, который, как они считали, погиб.
И вот Иосиф начинает с ними сложную игру. Он продает им хлеб, потом возвращает их и говорит: «А сколько вас братьев?» Они отвечают: «Нас двенадцать, но одного не стало». «А как зовут вашего отца?» Он все время спрашивает их, и они чувствуют, что внимание его какое-то подозрительное, они боятся его. Иосиф сажает их за стол, и сажает по старшинству, по возрасту. И они говорят: «Господин все знает про нас». Потом он их отпускает. Несколько раз они приходили и уходили, а в нем шла внутренняя борьба: это и горечь обиды, и в то же время жалость. И в конце концов он не выдерживает, просит всех посторонних выйти, и когда братья остаются одни, он вдруг говорит: «Это я, Иосиф, ваш брат. Жив ли еще мой отец?» Они в ужасе упали перед ним на колени, а он заплакал. И так совершилось это примирение — он их простил. Он сказал важные библейские слова: «Вы сотворили зло, но Бог и зло обратил в добро». Так часто бывает в истории. Потом Иосиф смог взять отца и всю семью в Египет, и они спаслись от голодной смерти.
Такая история не могла не привлекать поэтов, художников, писателей. В XX в., в очень трудный и кризисный период, во время войны, Томас Манн пишет большой роман «Иосиф и его братья». В целом он придерживается библейского сюжета. Но священный библейский писатель, который составлял Книгу Бытия, привел этот драматический, можно сказать, приключенческий рассказ, чтобы показать, какими удивительными, сложными, иногда парадоксальными путями, где сталкиваются случайности, неожиданности, ведет Бог своих избранников, как Он все равно сохраняет то, что Он задумал; как человек, попавший в совершенно чуждую ему ситуацию, сохраняет в сердце свои устои, свои духовные и нравственные заветы.
Томас Манн пишет медленно, подробно, как вообще свойственно ему. Это медитации, размышления обо всем: и о Иакове, отце Иосифа, и о его предках. В романе намешано очень много материала из исторических исследований, но вы разочаруетесь, если будете искать там действительную историю. Когда Томас Манн закончил роман, его машинистка говорила: «Теперь я знаю, как на самом деле все было». Но едва ли все было так. Томас Манн захотел сделать эту историю поводом для размышления над духом человеческим, над его стремлением к вечности, над тайной Бога; там без конца все вращается вокруг поисков Бога, человечество ищет Бога — то, чего в библейском рассказе об Иосифе нет. И в этом-то как раз особенность и парадокс: Томас Манн, отталкиваясь от этого библейского сюжета, углубляется в сферу религиозных исканий.
Для многих эта книга явилась откровением, многие люди говорили мне, что они смогли понимать Библию, только прочтя книгу «Иосиф и его братья». Однако там слишком много построено на человеке. Получается так, будто человек придумал эти божественные тайны, как бы родил их из себя; Иосиф представлен чуть ли не как религиозный мыслитель, и его нравственные, религиозные поиски создавали некий образ Бога и взаимоотношений человека с Богом. Это не так. Поверьте мне: эти простые пастухи ничего не могли придумать. Если уж живущие рядом с ними, образованнейшие для того времени жрецы Вавилона и Египта не могли додуматься до истины единобожия, то где уж было этим людям, неграмотным, не имевшим письменности, кочевавшим со своими стадами, — где им было додуматься до чего-то. Поэтому конструкция Томаса Манна отрывается от реальной библейской истории, и остается лишь размышлением на эту тему.
Далее. Если посмотреть, что в XX в. привлекало людей в Библии, то это, конечно, узловые моменты. Во время первой мировой войны Стефан Цвейг пишет драму «Иеремия», о пророке Иеремии, который пытается остановить военные приготовления, но его считают предателем. На него обрушивается гнев народа и гнев властей. Он стоит перед обществом как изгой. Из всего общества только один он любит свой город и свою страну и желает им добра! Но его считают предателем. Вот эта драма привлекла Стефана Цвейга в период, когда шла борьба за прекращение войн, — девятнадцатый год, когда Европа стояла на распутье.
Разумеется, не обошлось без попыток изобразить Евангелие как знак революционный. В 1925 г. Анри Барбюс пишет книгу «Иисус»; она у нас выходила, кажется, не совсем полностью и называлась «Иисус против Христа». Он хотел доказать в этом романе — полуромане, полуисследовании, — что Иисус был революционером и даже атеистом, но что учение Его исказили. И это очень трогательно, потому что Анри Барбюс, как и многие другие, все равно хотел найти оправдание, поддержку у Христа. Извращенного, искаженного абсолютно, но все-таки у Христа. Разумеется, ни малейшего основания для того, чтобы считать так, в Евангелии нет: Христос никогда не поддерживал насилия, насилия для того, чтобы изменить общественный строй. А Барбюсу хотелось, чтобы было именно так. И у него нашлись последователи не только в художественной литературе, но также среди историков, которые так реконструировали события.
В прошлый раз я вам рассказывал, как писатели XIX в. как бы разбивались о стену, пытаясь изобразить Христа. Некоторые на этом и остановились. Скажем, Морис Метерлинк пишет взволнованную драму «Мария Магдалина». Героиня ее — Мария Магдалина, которой римский воин предлагает вернуться вновь к распутной жизни и обещает за это освободить осужденного Христа. Но она предпочитает остаться верной Его заветам. Парадоксальная драма. И Христа там нет.
Также нет Его и у Оскара Уайльда, уже на рубеже века. А немецкий писатель Герхарт Гауптман попытался пойти по тому же пути, по которому шли некоторые немецкие художники конца XIX и начала XX вв.: представить себе Иисуса Христа в нашем современном обществе. Эти художники писали картины на евангельские темы, Христа там окружали люди в одежде XIX — начала XX вв. И Гауптман пишет роман, который он назвал «Юродивый во Христе Эмануэль Квинт».
Это очень странный роман о жизни проповедника из народа, который внезапно вышел говорить о Царстве Божием в захолустном немецком городке. И дальше разворачивается парафраз евангельской истории. Этот проповедник встречает своего Крестителя — это суровый протестантский пастор, который кричит всем: «Покайтесь!», и он тоже совершает некое крещение в речушке около села. Герой романа Эмануэль (имя его означает «с нами Бог») приходит к нему, у него появляются последователи, апостолы, есть там и свой Иуда. Правда, кончил он не Голгофой. В романе есть изгнание торгующих из храма, когда Эмануэль Квинт пришел и разогнал их в храме, разбил алтарь; он подвергся общественному остракизму после ареста и скитался по городам. В конце концов он решил, что Христос живет в нем, что Он воплотился в нем. Он стучится в дом, спрашивают: «Кто там?» — он отвечает: «Христос», — и дверь захлопывается. И Гауптман пишет: «По всем городам шум этих дверей, он мог бы разбудить небо: Христос стучится в дверь, и все захлопывают двери. И какое счастье, — пишет он, — что это был не настоящий Христос, а просто бедный юродивый, а то бы столько военных, чиновников, епископов, бургомистров подверглись суровому осуждению». А потом прибавляет: «А что если это действительно был Христос, Который под видом несчастного юродивого пришел проверить, насколько созрело посеянное Им семя?»
