Ознакомительная версия.
Возникает сфера влияния, которая не прекратится и с уходом Андрея Николаевича сначала из Синода, а потом и из МИДа. Связи налажены, и они действуют. Между 1832 г. и 1843 г., влияние Муравьева значительно. Есть государь император, есть Синод, есть МИД, и есть – Андрей Николаевич Муравьев, к которому вольно или невольно все привыкли. Он и сам привык, что все патриархи обращаются к нему с челобитными. Ему это нравится, он этого хочет, его амбициозность по-прежнему работает. И уже Филарет по конкретным проблемам, связанным с Востоком, обращается к Муравьеву. Например: «Вот просьба или по крайней мере изъявление заботы, которое Вы должны выслушать, как рыцарь гроба Господня и епитроп Восточной Иерархии». Или: «Как от епитропа Гроба Господня, не должен я скрыть от Вас…». Или: «Вы епитроп: извольте строже допрашивать и судить». Или: «Скажу Вам нечто, как епитропу Восточных Патриархов». Это позволяет нам назвать период между Адрианополем и Лондоном – муравьевским периодом русско-иерусалимских отношений.
Но вернемся к книге, написанной Муравьевым по возвращении из путешествия к святым местам. Е. В. Новосильцева рекомендует автора и его рукопись митрополиту Московскому Филарету. Филарет сначала отказывается, а потом, когда видит со стороны Андрея Николаевича искреннее желание совместной работы и приятие критики, великодушно редактирует его книгу. Так, благодаря Иерусалиму, начинается дружба Муравьева с Филаретом. Здесь опять связующим звеном становится его паломничество, но уже как литературный факт. Одобряющим было и мнение патриарха российской словесности В. А. Жуковского, также прочитавшего «Путешествие» в рукописи.
Как нередко бывает, книга, посвященная этой поездке, первая его прозаическая книга, стала и лучшей в ряду многочисленных впоследствии книг и очерков писателя. Прочитанное А. С. Пушкиным «с умилением и невольной завистью», «Путешествие» выдержало за 15 лет 5 изданий и во многом стимулировало в русском читающем обществе – от крестьянских книгочеев до петербургской правящей элиты – живой интерес к Палестине и Христианскому Востоку.
Характерная черта эпохи: интерес к Святой Земле у русского, даже «старомосковского», почти «архивного» юноши пушкинского времени питается не православной традицией (прологами, хождениями, духовными стихами), а источниками европейскими: с одной стороны, это поэзия и проза крестовых походов, Торквато Тассо, «Неистовый Роланд», с другой стороны – Шатобриан с его путешествием в Святую Землю. Образно говоря, Муравьев приехал в Палестину с Шатобрианом в руках, чтобы уехать с русским православным путеводителем, который написал сам.
Итак, если сначала путешествие Муравьева стало помимо его воли политическим фактом, то теперь, когда он рассказывает о своем паломничестве на бумаге, оно становится фактом русской литературы. Теперь он – автор признанной книги, которая стала событием.
Ее читают все. Отнюдь не только высшее общество, не только церковные иерархи и студенты духовных академий (о чем есть свидетельство профессора Московской Духовной академии П. С. Казанского: «Живо помню я, какое громадное впечатление произвела на нас эта книга. Живость языка, картинность образов, горячие чувства благочестия и самый внешний вид книги, напечатанной на хорошей бумаге и хорошим шрифтом, – были чем-то новым, небывалым до того времени. Заполучив книгу, мы не спали ночь, пока не прочли всю ее»), – ее читают и в народе. В. Н. Хитрово в книге «К Животворящему Гробу Господню», написанной от имени крестьянина Василия Никитича, пишет: «Прихожу я за книгами к отцу Иоанну, а он мне говорит: „Вот Вася, какую тебе книгу дам, вся Святая Земля описана, был там, говорит, г. Муравьев и всё, что видел, всё описал“. Взял я книгу да, кажись, в одну неделю всю ее прочитал, а прочитав, решил, что, долго не откладывая, пойду в Иерусалим».
Короче, книга А. Н. Муравьева становится документом эпохи не только для петербургской дворянской аудитории, не только для влиятельных людей из Синода или МИДа, но и для всей России. И с этой точки зрения неизвестно, что важнее – то, что Пушкин ее прочитал «с невольной завистью», или то, что «мальчик Вася» бегал за ней к сельскому батюшке и читал по вечерам эту книгу вслух по складам в своей семье.
Для Муравьева успех его первой книги стал сильнейшим стимулом последующего творчества. Через много лет, вспоминая свое первое путешествие на Восток и осмысливая его значение в своей творческой биографии, Муравьев скажет: «Щедрою рукою вознаградил меня Господь, ибо все, что я ни приобрел впоследствии, как в духовном, так и в вещественном, истекло для меня единственно из Иерусалима, и надо мною оправдались слова Евангелия: „Всяк, иже оставит дом, или братию имени Моего ради, сторицею приимет (Мф 19)“»[1].
Приступая к новым работам, он твердо знал теперь, «куда ж нам плыть». Отблеск святых мест Палестины постоянно присутствовал в описаниях святынь и достопамятностей России, Афона, Кавказа. В предисловии к первому изданию «Путешествия по св. местам русским» (1836; эта книга тоже будет потом неоднократно переиздана, с дополнением все новых исхоженных и изъезженных паломником святых мест, храмов и монастырей) Муравьев писал: «Сие краткое описание некоторых обителей русских может отчасти служить продолжением моему путешествию ко святым местам, потому что в Палестине возникло во мне желание посетить их. Помню, как смутили меня иноки иерусалимские, когда в храме Святого Гроба начали расспрашивать у меня о Троицкой Лавре, и я должен был им признаться, что хотя родился в Москве, но никогда не видел сей родственной святыни, близкой сердцу каждого русского и знаменитой по всем странам. Тогда же дал я обещание сходить в Лавру по возвращении в отечество».
19 февраля 1837 г. А. Н. Муравьев, в уважение к литературным заслугам, был избран в действительные члены Российской Академии, причем, как вспоминал писатель, митрополит Филарет «был так снисходителен, что когда меня сделали членом Российской Академии, то он пожелал сам ввести меня в это собрание».
Впереди были новые книги, описания памятников, издания документов, церковно-исторические исследования… Но начало всему было положено там – в коленопреклоненной молитве у Гроба Господня.
В стремлении обогатить информационное содержание своей книги Муравьев, начиная с третьего издания (1835), включил в нее вступительную статью «Обзор русских путешествий в Святую Землю», а также, в качестве приложения, чин посвящения католических Рыцарей Святого Гроба и выписку из книги архиепископа Тимофея (Габашвили) о грузинских святынях Иерусалима и Святой Земли. К четвертому изданию (1840) Андрей Николаевич добавил также специально по его просьбе написанную справку «О пределах апостольского патриаршего Иерусалимского Престола и о подвластных ему епархиях».
Вступительная статья, призванная, по мысли автора, дать читателю представление – в цитатах и пересказах из древнерусских хождений – о тех местах, где он лично не был, и святынях, которых ему не довелось видеть, вполне соответствует тогдашнему уровню исторической и историко-филологической науки. Для писателя это было своего рода «возвращением долгов» – и возвращением к истокам русской православной традиции: от Торквато Тассо и Шатобриана к игумену Даниилу Андрей Николаевич использует привлекаемые им памятники по новейшим на тот период публикациям, либо делает выписки из рукописей доступных ему библиотек и частных собраний.
Эти дополнительные сведения, помимо того, что впервые открывали широкому читателю историю русского паломничества XII–XVII вв., намного расширили географию и историю представленных в книге святых мест. К сожалению, не имея возможности проверить сообщаемые древними авторами сведения, Муравьев невольно привнес в свою книгу ряд досадных ошибок и неточностей. Скажем лишь о некоторых. Так, вслед за игуменом Даниилом, автором замечательного Хождения 1106–1107 гг., Муравьев сообщает о наличии в городе Тивериаде «дома, где исцелил Господь тещу Петрову». Ошибка тем более странная, что и начитанный в Писании и церковных службах А. Н. Муравьев, и сам игумен Даниил, разумеется знали, что описываемые евангельские события происходили в Капернауме, а не в Тивериаде, в которой Господь и его ученики никогда не были. Очевидно, Даниил вполне зависел в своих рассказах от тех сведений, которые сообщались ему на месте, а греческое духовенство в отсутствии научных данных или устойчивой традиции (Капернаум был раскопан лишь в конце XIX в.) достаточно произвольно подходило к локализации почитаемых евангельских мест.
Другой пример. Даниил говорит о монастыре Предтечи, стоявшем «в ущельях, на пути к Иерусалиму от Иордана, подле горы Ермонской». Мало того что археологи не знают на этом пути никакого монастыря Предтечи, но и гора Ермон находится совершенно в другом месте, на севере Галилеи, на границе с Ливаном. Существует, правда, в географической номенклатуре еще и Малый Ермон, но и он лежит на границе Галилеи и Самарии, весьма далеко от местности, описываемой Даниилом. Возможно, наш древний паломник неверно передал название местности.
Ознакомительная версия.
