— Восхотела ли, дево, приять святое крещение? — строже спросила проповедница.
— Да, сестрица, — с таким же поклоном ответила девушка, чувствуя, как, несмотря ни на что, закипает внутри ее всегдашнее озорство.
— Опять хвалю, но внемли: трудом, постом и молитвой взыскуется благоволение спасителя!
— Приказывай, сестрица.
— Тако, раба. Верю, ибо исповедую. Слушай же…
Старуха скособочилась, и голос ее стал жестким.
— Ныне мать-странноприимица и я, местоблюстительница брата пресвитера здесь, благословили тебя на подзвездное послушание. Разумей, дево: первопослушницею станет сестра Агапита, ты же токмо подручною. Верою и любовью приемли научения твоей наставницы Агапиты — и спасет тя Христос… Сестра Агапита, зри: многое тебе нами даровано, за многое же взыщется. Ступайте во Христе. К утренней зорнице кликну.
— Аминь, — с раболепным поклоном произнесла Агапита.
Капитолина знала, что подзвездным послушанием назывались ночные работы во дворе, на огороде и в лесу, где странники тайно косили траву для Минодориной скотины, но никак не верилось, что ее выпустят из подвала. Переступив порог молельни, где Платонида осталась «изгонять беса недуга из болящей сестры Неонилы», Капитолина позабыла все свои треволнения и, шальная от радости, бросилась к себе в келью.
— Сестра Капитолина, стой-ко, — позвала Агапита.
Девушка остановилась.
— До послуха потрапезуем, — строгим тоном старшей заговорила женщина, подходя вплотную, — а как затемнеется, жди брата Прохора; он поведет нас картошку полоть.
Она оглянулась и одними губами произнесла:
— Не прыгай. Заметно. Платок не сымай.
Нахмурившись, Агапита ушла вверх по лестнице.
Озадаченная неожиданным предупреждением странницы девушка стояла возле дверцы кельи, прислушиваясь, как стучит в висках взбудораженная кровь. Мысли путались, будто в испуге шарахаясь одна от другой, вопрос перепрыгивал через вопрос. Неужели Агапита не изменила своему слову и верна дружбе с нею, с Капитолиной? Иначе зачем бы она предупредила ее быть степеннее. Но ведь она же всячески распиналась перед Платонидой и Минодорой? Значит, доносчиком был все-таки Калистрат? Но зачем Агапита сейчас ушла в верхние комнаты? Выходит, Прохор Петрович пойдет в огород, быть может, станет караулить? Значит, одной Агапите все-таки не доверяют? Почему нельзя снимать платок?..
Запутавшись во множестве вопросов, девушка наконец махнула рукой: пускай, лишь бы поскорее на волю, побольше вдохнуть свежего воздуха, а там не удержать ее и десяти Коровиным!.. К принесенной Варёнкою ячменной каше она не притронулась, но не смогла удержаться, чтобы не проследить за Калистратом: подслушала, как, громко сопя, он вышел из кельи, подсмотрела, как, мелькнув голыми ногами, скрылся за дверью на лестнице.
— Дерьмо собачье! — выругалась девушка и, не ожидая, когда позовет Агапита, сама постучала в стенку ее кельи, проговорив: — Я потрапезовала, сестрица!..
Коровин ждал их на дворе.
На плече старика висел темный нагольный тулуп, голова была покрыта топорщащимся черным треухом, в руках он держал длинный и тонкий металлический прут. Видимо, желая показать, насколько остро и опасно его оружие, Коровин приподнял его, глубоко всадил копье в землю и, притянув на себя, отпустил: прут зазвенел.
— Хе-хе, моя оборона-с, — похвастался он, обернувшись к Агапите. — Сим попереша льва и змия!
В темноте копье показалось Капитолине огромной иглою, про которую в сказке часто упоминала мать; и девушка была уверена, что ею можно проткнуть человека насквозь, но, уже чуя свободу, мысленно пошутила над стариком: «На меня страху нагоняет, а у самого храбрости, поди-ка, полные штаны!» Рассмеявшись собственной шутке, она смело шагнула впереди Коровина через подворотню задней калитки двора.
Пройдя по тропке до середины огорода, Коровин остановился возле кучки соломы и сбросил на нее свой тулуп. Потом, как настоящий страж, вытянул шею и из-под руки вгляделся в чернеющие заросли картофеля.
— Ну, с богом, Агапитушка, — прижимая и без того сиплый голос, сказал он, — Чуть подальше капустного рассадника первая грядка, так с нее и начинайте. Да почище, почище, голубица, поаккуратнее. А чуть что, так я здесь, кликни-с.
Капитолина обрадовалась: значит, старик не будет торчать со своей пикой над самой душой.
Агапита миновала капустный рассадник и, засучив рукава, молча опустилась на колени в борозду, тянувшуюся возле тропы. Капитолина поняла, что ей отводится внутренняя борозда, и присела на корточки против странницы. Полоть она умела, но по ночам, хоть и при луне, на ощупь, не полола ни разу. Сначала девушка подумала, что может невзначай навредить, потом вспомнила, для чего, собственно, она здесь, и стала дергать траву как попало. Это сразу же заметила Агапита, приблизилась лицом к подруге и полушепотом предупредила:
— Поли как след быть.
— А мне наплевать! — дрожа от нетерпения, но также тихо отозвалась Капитолина.
— Нет, не наплевать: завтра проверят.
— А я сегодня удеру. Вот вскочу — и айда к реке, и фиг мне его иголка!.
— Удерешь? — приподнявшись, строго спросила Агапита, потом резко кивнула в сторону двора: — А эти змеи останутся?.. Эх ты… Я ночей не спала, ждавши, когда Минодору с прополкой припрет, тебя у Платониды вымолила, а ты… Эх ты!..
В голосе странницы прозвучало негодование.
— Тетя Агапита…
Капитолина торопливо нащупала в ботве холодную руку Агапиты, на мгновение прижалась к ней щекою, затем распрямилась и, словно под струи дождя, запрокинула вмиг погорячевшее лицо к небу. Девушке почудилось, что каждая звездочка смотрит сейчас только в этот огород, на эту грядку и улыбается попеременно то ей, то Агапите.
— Тетя Агапита…
— Поли, — строго произнесла странница, — и больше не дергайся; теперь надо по-сурьезному. Этот дьявол с копьем над нами, вишь сидит, как коршун на голяше! Поли да почаще озирайся на него и хорошенько слушай, чего я говорить стану…
Влажная, но упругая в корнях трава мягко похрустывала под руками полольщиц. Картофельная ботва густо пахла заваренным крахмалом. Под ее широколистную крону не проникал свет молодой луны. В зарослях было настолько темно, что Капитолина лишь ощущала время от времени проворно снующие руки странницы где-то рядом со своими. Ни словом не перебивая спокойный и внятный полушепот Агапиты, девушка то и дело взглядывала в сторону Коровина: не прислушивается ли старик, не подкрадывается ли к ним в темноте? Но Прохор Петрович, по-прежнему чернел на куче соломы, иногда шуршал ею, ворочаясь, и все чаще зевал. Агапита не подавала ему условленного сигнала, а над чернотой огорода мельтешил белый платок Капитолины — и старик был совершенно спокоен.
Полольщицы приближались к рассаднику.
Агапита рассказала, что Капитолина, по словам Платониды, «приуготовлена к вечному успению» как отступница, и Минодора ждет только пресвитера; что неусыпный надзор за смертницей поручен ей, Агапите, поклявшейся на евангелии устеречь девушку до часа расправы; что замысел Капитолины убежать и ее речи об убитом младенце выдал Прохор Петрович, когда-то подслушавший разговор девушки с Калистратом в погребе.
Для Капитолины многое стало понятным, однако, не зная всех замыслов Минодоры, девушка удивлялась, для чего странноприимица, безусловно не доверявшая изменнику Калистрату и, по всей вероятности, злившаяся на него, вдруг снова пригласила бывшего дружка на любовное свидание? Настороженный разум Капитолины рвался проникнуть теперь и в эту тайну.
Минодора же просто спешила: времени до прибытия пресвитера оставалось в обрез, а Калистрат не был подготовлен для задуманной расправы над Капитолиной.
Она встретила его не в пышной постели, как он ожидал, а за столом, на котором стояло блюдце с капустой и знакомый ему графинчик. Пегие глаза Калистрата алчно расширились. Мало-помалу Минодора заговорила об одолевающих ее женских недугах, подвела речь к минувшей молодости, когда она была «точь-в-точь Капочка» и так же дожидалась сильного мужчину. Калистрат прерывисто сопел. Минодора слегка дотрагивалась плечом до его плеча, похлопывала теплой ладонью по его колену и вдруг чмокнула в щеку. Как всегда, быстро захмелевший и разожженный лаской и словами Минодоры, он схватил ее, как прежде, но она вывернулась, отбежала к душнику и громко сказала:
— Отстань!
Платонида явилась тотчас.
Ополоумевший мужик без труда подчинился проповеднице, но, спустившись в свою келью, не лег, как заметила стоящая настороже хитрая старуха, а дважды выходил в коридор и заглядывал в пустую келью Капитолины.
Капитолина же не помышляла о смерти — зачем думать о плохом, когда уже точно известно, что даже среди этой окаянной своры изуверов и убийц она не одинока. Девушка напряженно придумывала, как вместе с подругой ускользнуть из огорода, чтобы не заметил старик, не догнал их и не пустил в ход своего оружия, как быстрее поднять колхозников, чтобы никто не скрылся из обители?
