Ознакомительная версия.
Идеологическое манипулирование как раз и состоит в том, что вместо помощи по разгадке тебе подсовывают общую разгадку-клише. Отгадку-заслонку, мешающую тебе увидеть себя.
Помогая человеку расшифровать его прообраз личности, церковь должна дать ему не готовое решение, а некоторые ориентиры и навыки ориентации, которые позволяют искать и находить свои ответы. Но бывает и по-другому. Бывает, что духовное наставничество впрямую выводит к пониманию жизненной задачи. Это происходит тогда, когда наставник сумел увидеть прообраз твоей личности, а ты сумел довериться его взгляду.
Если призвание человека лежит в области религиозной деятельности, церковного служения, участие церкви в определении этого призвания происходит вполне органично. Однако содействие обычному, мирскому самоопределению имеет свои особенности.
Церковь (или ориентатор, действующий от её имени) не всегда располагает опытом, связанным с тем кругом интересов, к которому расположен ищущий себя человек. Вряд ли священник скажет тебе, достаточно ли у тебя таланта, чтобы взяться за перо или за кисть. Вряд ли церковь определит, обладаешь ли ты способностями, необходимыми для исследований в области дифференциальных уравнений. Здесь религия может лишь укрепить личность и не мешать ей искать наиболее верное приложение своих сил, разгадывать своё призвание.
Не мешать в выборе направления, но вместе с тем и помогать укреплением связи с Высшим.
Церковь построена вокруг тайны, в смысл которой она старается вникать и которую оберегает от вульгаризации. Она помогает человеку прикоснуться к этой тайне и наполнить её смыслом свою жизнь. Но и в человеке заключена тайна: тайна личности. На взаимодействии этих двух тайн – тайны Высшего и тайны идущего к Высшему – основаны взаимоотношения церкви и личности. Ни к той, ни к другой тайне нельзя относиться пренебрежительно: они слишком связаны друг с другом. Ни ту, ни другую невозможно исчерпать до конца.
Сложно разграничить усилия по разгадке прообраза личности и усилия по его осуществлению, да и не может существовать между ними чёткой границы. Наоборот: только из попыток осуществления начинает вырисовываться догадка о себе. Только осуществлением она проверяется и уточняется. Но всё же постепенно происходит перемещение точки приложения сил – от определения своих главных задач к их решению.
Когда наше чувство призвания развито и требует своего, когда наше чувство веры развито и требует своего, всё дело в том, насколько совпадает это "своё" у того чувства и у другого.
Чем глубже у человека чувство веры, тем острее для него необходимость в духовной ориентации своих усилий и в духовной поддержке своего делания.
Чем острее у человека чувство призвания, тем самостоятельнее он в его раскрытии.
Здесь часто возникает поле особого напряжения. Чувство призвания и само по себе несёт человеку энергию, необходимую для своего осуществления. Оно в силах ради этого вступить в конфликт с другими чувствами. При неточном понимании прообраза личности это ведёт к большим внутренним противоречиям.
Церкви тоже не всегда просто поддержать человека в его определившемся призвании. По-настоящему это возможно лишь при условии, что тем, через кого идёт церковное участие в жизни творческого человека, удаётся в достаточной степени понять прообраз его личности. Без этого он в лучшем случае получит лишь стандартизированную помощь, которая может оказаться вовсе и не помощью. Если же церковь в отношении к личности будет исходить не из духовной, а из корпоративно-догматической точки зрения, то к внутреннему конфликту может добавиться и внешний.
Здесь важно, чтобы церковный ориентатор, имеющий дело с тем, в ком развито личностное начало и чувство призвания, тоже оказался личностью.
Легче, разумеется, поддерживать и укреплять тех, чьё жизненное осуществление идёт устоявшимися путями. Но чем больше в осуществлении творчества, чем ярче обновлённый взгляд личности на мир, тем важнее помочь такому человеку, даже если для этого необходимо обновление церковных навыков поддержки. Культивировать духовное творчество поддержки творческих людей – это задача для той церкви, которая чувствует свою ответственность за созидание завтрашнего дня человечества.
Если этого не происходит, вполне может развиваться обратный процесс, и примеров тому в истории предостаточно. Отсутствие духовной поддержки со стороны церкви, хранительницы духовных ориентиров, может приводить человека к странному выбору: или отказаться от осуществления своего прообраза, отчуждающего его от церкви, или идти по своему пути дальше на свой страх и риск, теряя прежнее ощущение соборности.
Но история опять-таки показывает нам, что ярко выраженное призвание – ядро прообраза личности – может стать самостоятельной духовной силой, если соборное сознание на каком-то этапе отторгает его. И тогда соборному сознанию приходится долго и мучительно дорастать до возможности принять в себя эту могучую частицу истины, которой оно когда-то не придало значения или даже пыталось загасить.
Ложно направленное осуществление может, разумеется, привести судьбу личности к крушению. Это происходит гораздо чаще, чем ошибки церкви в целом. Но мы сейчас говорим именно о соборном сознании.
В осуществление себя входит умение постоять за своё дело изо всех сил – вплоть до риска всеобщего неприятия, до риска физической гибели. Но риск потерять духовные ориентиры ещё серьёзнее: он может обессмыслить всякое дело. Без ориентации на Высшее самоосуществление становится чем-то вроде биологического инстинкта. Он может со временем всё-таки вывести наверх, но может и завести в ловушку, искусно рассчитанную на использование этого слепого инстинкта. Да и ориентация на Высшее, использующая исключительно собственный религиозный опыт (его всегда слишком мало), может грозить неожиданным тупиком.
Получается, что и церкви нужна творческая личность с её осуществляемым призванием, и личности в её главном деле нужна церковь с её надёжными ориентирами.
И эта взаимная потребность неотъемлема от соборного сознания.
Может быть, соборное сознание – это разгадка и осуществление некоего прообраза церкви?
Ходил-бродил по свету странствующий художник. Художником его, правда, никто не называл. Рисовал он прекрасно, но куда больше любил делать разные фигурки: зверей, людей и таких чудей, каких и представить себе никто не мог, пока Чудолеп их не сотворит. Такое прозвище у него было: Чудолеп.
А по белу свету он бродил, потому что искал всякие необычные материалы для своих изделий. То камни самоцветные разыскивал, то особую синюю глину в особых местах добывал, то тропическое дерево квебрахо ему понадобилось… Или просто ходил, присматривался, что ещё можно в дело пустить.
Забрёл однажды Чудолеп в одной дальней стране высоко в горы. Так высоко, что до вечных снегов уже пять минут идти. А рядом ледник свой язык спустил.
Подумал Чудолеп: "Может, изо льда что-нибудь вырубить?…"
Зашёл он на ледник, да поскользнулся, упал – и вниз его понесло, как с ледяной горки. Всё быстрее и быстрее. Дыхание перехватило, голова закружилась… Как остановился, не помнил: не сразу в себя пришёл.
Огляделся Чудолеп. Вокруг каменные стены гор, а тут – цветущая долина. Блаженное место! Солнце светит, да деревья его свет притеняют. Речка горная бурлит, да травы её шум приглушают. А неподалёку сидит на берегу старик и что-то из глины лепит. Кивнул старик Чудолепу, к себе подзывает.
Подошёл Чудолеп, смотрит. Лежит перед стариком куча глины, только глина какая-то необычная. Прозрачная, изнутри искорками переливается. Старик лепит из неё человечка, приговаривает:
– Эх, вот это работничек будет! За что ни возьмётся, всё ему удастся. Всякую вещь поймёт: разберёт, соберёт, наладит. И в дружбе мастером будет великим. Повезёт тому, кто с ним подружится… А ты садись, сынок, рядом, раз уж сюда добрался.
Это он уже Чудолепу сказал.
Тот присел рядом, а старик человечка долепил – и в реку бросил. Исчезла прозрачная фигурка в прозрачной воде: не поймёшь, куда и делась.
– Ты ведь, наверное, тоже лепильщик, – говорит старик Чудолепу. – На, попробуй, каков у меня материал. Слепи что-нибудь.
И даёт ему комок прозрачной глины.
Взял Чудолеп глину в руки – и чуть не выронил. Глина, словно электрическая, руки покалывает, да ещё сама по себе сжимается и расширяется, то пружинит, то растекается, то будто вот-вот из ладоней выпрыгнет. Но всё-таки приноровился он понемногу, лепит сам не знает что, а внутри у него всё ходуном ходит от этой работы: и радостно, и тревожно, и хочется слепить это невесть что как можно лучше…
Ознакомительная версия.
