Только неимоверной силой воли он удержал себя на месте. Аделаида спокойно разговаривала с ней.
— Миленькая, — говорила она, — твой папа любит тебя, он никуда не отправит тебя.
И Элси ответила вполне естественным тоном:
— Но я иду к маме. Милая тетя Аделаида, утешьте моего бедного папу, когда я уйду.
Отец вскочил дрожа от страха и надежды. Ну конечно же, она теперь разумно разговаривает, только ох! Эти прощальные слова! Неужели она уже сейчас оставит его и уйдет к своей матери?
Но она опять заговорила дрожащим от слез голосом:
— Он не поцелует меня! Он сказал, что никогда, если я не подчинюсь, но, ах! Он никогда не нарушает своего слова. Ох, папа, папа! Неужели ты никогда больше не будешь меня любить? Я люблю тебя так сильно! Ты поцелуешь меня, когда я буду умирать? Папочка, милый, поцелуешь?
Мистер Динсмор не мог больше выдержать и быстро поднялся. Он бы приблизился к кровати, если бы не предупредительный знак доктора. Тогда он торопливо покинул комнату.
В коридоре он встретил мистера Травиллу.
Ни один не произнес ни слова, но Эдвард нервно пожал руку своему другу и тут же быстро отвернулся, чтобы скрыть свои чувства. Мистер Динсмор торопливо ушел в свою комнату и заперся.
На обед он не пришел, и Аделаида, узнав от обеспокоенного Джона, как давно он уже без пищи, серьезно стала за него переживать. Взяв кусочек бисквита и чашку кофе, она подошла к двери.
На ее настойчивые уговоры Хорас открыл дверь, но только печально покачал головой, сказав что у него совершенно нет аппетита. Она упрашивала его со слезами на глазах, но все напрасно, он отвечал, что есть он не в состоянии, это просто невозможно.
Вначале Аделаида намеревалась выбранить его за то, что он так долго не возвращался домой, но он выглядел таким несчастным и разбитым под тяжестью своей огромной печали, что у нее не осталось ни одного слова осуждения. Наоборот, ей хотелось утешить его.
Брат попросил, чтобы она села и немного поговорила с ним. Потом он рассказал ей о причине, по которой так долго не отвечал на ее зов, и как он день и ночь находился в дороге с того самого момента, как получил эти письма. Хорас стал подробно расспрашивать сестру о ходе болезни Элси, о каждом изменении в ее состоянии с самого начала, обо всем, что для нее делали, и обо всем, что говорила и делала она.
Аделаида рассказала ему все, прежде всего, о ее тоске по отцу, о ее искреннем желании получить его прощение и ласку, прежде чем она умрет. О ее просьбах, утешить ее дорогого папу, когда ее не будет. Она не забыла и о завещании Элси, о маленьком пакетике, который после ее смерти должен быть вручен ему вместе с ее любимой Библией.
Он был глубоко тронут этим рассказом. Он слушал сестру то с опущенной головой, закрыв лицо руками, то поднимаясь и беспокойно ходя по комнате. Чувства переполняли его сердце, и стон страдания временами вырывался из его груди. Несмотря на все отчаяние и угрызения совести, он все же старался сдерживать себя.
Наконец она закончила, и несколько минут они оба сидели молча. Она тихонько плакала, а он безуспешно боролся с горем, стараясь быть спокойным.
— Дорогая Аделаида, я никогда не смогу отблагодарить тебя так, как ты того достойна, за всю доброту к моему дорогому ребенку, — проговорил он хриплым голосом.
— Ох, брат! — всхлипнула Аделаида, — я ей столько должна, что никогда и ничем не смогу отплатить. Она была моим единственным утешением в моих собственных страданиях, она показала мне путь на небо, а теперь она идет туда сама. — И безутешно разрыдавшись, она воскликнула:
— Ох, Элси, Элси! Милое мое дитя! Как я могу с тобой расстаться?
Мистер Динсмор закрыл лицо, и все тело его сотрясалось от сдерживаемых рыданий.
— Наказание мое больше, чем можно выдержать! — воскликнул он сдавленным голосом. — Аделаида, разве ты не презираешь и не ненавидишь меня за всю мою жестокость к этому ангелочку?
— Мой бедный брат, мне очень жаль тебя, — ответила она, положив свою руку на его и смотря на него глазами, полными слез.
Послышался тихий стук в дверь. Это был доктор Бартон.
— Мистер Динсмор, она так просит своего папу, может быть, сейчас будет неплохо показаться ей. Может быть, она и узнает вас.
Мистер Динсмор не медлил ни одной секунды, торопливо последовав за доктором, в следующее мгновение он был уже у постели больной.
Девочка беспокойно металась, бормоча:
— Ох, папа, папа, неужели ты никогда не приедешь?
— Я здесь, миленькая, — ответил он самым любящим и нежным тоном. — Я приехал к моей маленькой девочке.
Она повернула головку, посмотрела на него:
— Нет, нет! Я хочу видеть своего папу.
— Радость моя, разве ты не узнаешь меня? — спросил он дрожащим от волнения голосом.
— Нет, нет! Не заставляй! Я никогда этого не сделаю, никогда! Ох, уберите его! — закричала она, прижимаясь к миссис Травилле и бросая на него взгляд, полный ужаса. — Он пришел чтобы замучить меня, потому что я не хочу поклониться деве.
— Это бесполезно, вздохнул доктор, печально качая головой, — она, без сомнения, не узнает вас.
Несчастный отец повернулся и вышел из комнаты, чтобы опять запереться один на один со своим отчаянием и угрызениями совести.
В этот вечер его никто больше не видел, и когда служанка вошла утром в комнату, чтобы навести там порядок, она была удивлена и встревожена, увидев, что кровать осталась нетронутой.
Если бы спросили мистера Травиллу, который, занимал комнату в нижнем этаже, то он бы сказал, что в эту ночь едва ли на одно мгновение прекращался звук шагов над его головой. Это была ночь мучения и самоанализа, через которые Хорас Динсмор никогда раньше не проходил. Впервые в жизни он увидел себя таким, каким он на самом деле был в очах Божиих — виновный, достойный ада грешник, потерянный и погибший. Никогда раньше он бы этому не поверил, а молитвы, которые он произносил по временам, были в духе фарисейства: «Благодарю Тебя, что я не таков, как прочие люди» (Лк. 18:11).
У него была богобоязненная мать, которой он лишился очень рано, но не настолько, чтобы ее влияние не сказалось на формировании его характера. Слабые, но нежные воспоминания о материнских молитвах и наставлениях оказались его стражами от многих искушений. Они оберегли его от многих пороков, в которых погрязали его не всегда хорошие друзья. Хорас очень гордился своей праведной моральной жизнью, незапятнанной ни единым недостойным поступком. Он всегда считал себя достойным благосостояния, которым он был благословлен, по мнению этого мира, и возможно, ему повезет быть счастливым и в будущем мире.
Новость о болезни Элси впервые открыла ему глаза на ненормальность его отношения к ней. Он увидел теперь ее чистую жизнь, её постоянное стремление поступать правильно, ее глубокое смирение. Она любила Иисуса, проявляя стойкость и самоотверженность в том, что она считала своей обязанностью. Она готова была расстаться со всем, что для нее было близко и дорого только бы не быть виновной в том, что для других кажется лишь легким нарушением Божьего закона. Когда он обо всем этом думал, то невольно сравнивал со своей собственной мирской мудростью и со своим абсолютным пренебрежением к Спасителю. Хорас вспоминал свои решительные попытки сделать своего ребенка таким же мирским, как и он сам, и содрогнулся. Из глубины души рвался крик: «Боже, Будь милостив ко мне грешнику!» (Лк. 18:13).
Это была первая, настоящая молитва в его жизни. Он бы с радостью умолял о жизни своего ребенка, но не решался, чувствуя, что немилосердно обращался с вверенным ему сокровищем, и теперь достоин того, чтобы оно было отобрано у него. Сама мысль об этом причиняла ему неимоверные страдания, но уста не дерзали просить о чем-либо.
Он потерял всякую надежду, что она будет спасена для него, только умолял искренне, от всего сердца, чтобы ей был подарен хотя бы момент сознания, в котором он мог бы признаться ей, как сильно он сожалеет о своем обращении с ней, и попросить у нее прощения.
На завтрак он не пошел. Аделаида опять принесла поднос ему в комнату, и после долгих уговоров он наконец уступил и пообещал, что попытается поесть.
Она поставила поднос и отвернулась, чтобы спрятать слезы, которые не могла сдержать. Сердце ее сжималось при взгляде на брата. Она никогда не видела, чтобы такие изменения, какие произошли с ним, могли случиться всего за несколько часов. Казалось, что за одну эту ночь он постарел лет на десять. Он был бледным и изможденным, глаза ввалились, и глубокие, четкие морщины страданий пролегли через его лоб и вокруг рта.
Еду он скоро отодвинул.
— Как она, Аделаида? — спросил мистер Динсмор, тщетно пытаясь говорить спокойно и уверенно.
— Почти так же, изменений, кажется, совсем нет, — ответила сестра, вытирая глаза. Затем, вытащив из кармана маленькую Библию Элси, она подала ему, со словами:
