— Я думаю, что это поможет и утешит тебя, мой бедный брат, — и не в силах больше сдерживать слез, она торопливо вышла из комнаты и пошла к себе. Ей хотелось хоть несколько минут провести в молитве, умоляя за него, чтобы эти тяжелые переживания
привели бы его ко Христу.
А он? Ах! Вначале он не решался даже взглянуть на этот маленький томик, который постоянно был в руках его маленького сокровища и казался частью ее самой.
Он прижал его к себе с нежной любовью, а устремленные в недосягаемую для постороннего взгляда даль глаза, затуманились непролитыми слезами. Но наконец, проведя по ним рукой, чтобы смахнуть слепящую туманность, он открыл маленькую Книгу и дрожащими пальцами стал переворачивать страницы. От переполнявших его чувств в груди не хватало воздуха.
Многие места в Библии были помечены ее карандашом, и на многих страничках виднелись следы ее слез. Ах, какую боль вызывало все это в отцовском сердце! Заметно было, что некоторые места привлекали ее внимание более часто, чем другие. В Ветхом Завете это были Псалмы, Плач Иеремии, Книга Иова и Исайи, в Новом Завете - Евангелие от Иоанна и вторая половина Послания к евреям.
Проходили часы, а он все сидел и читал эту маленькую книжечку, сначала только потому, что это было то,
что любила его маленькая Элси, свет его очей. Но потом он стал чувствовать и понимать важность этого учения, и как точно оно отвечает его нуждам. По мере чтения он все больше и глубже убеждался в том, что без святости «никто не увидит Господа» (Евр.12:14) и торжественное предупреждение: «Смотрите, не отвратитесь и вы от Говорящего. Если те не послушавши глаголавшего на земле, не избегли наказания, то тем более не избежим мы, если отвратимся от Глаголющего с небес» (Евр. 12:25). Сердце его вдруг стало наполняться страхом перед грядущим гневом, ведь он прекрасно помнил, как всю жизнь старался отдалиться как можно дальше от Спасителя грешников. Он пренебрегал этой кровью кропления, отвергая предлагаемую благодать, а теперь трепетал от ясного сознания, что избежать этого гнева невозможно.
Несколько раз в течение этого дня и вечера он откладывал книгу в сторону, и тихонько проникая в комнату Элси, интересовался, нет ли какого изменения. Но изменений не было, и наконец, изможденный от переутомления и переживаний - ведь уже несколько суток он не отдыхал - несчастный отец тяжело опустился на диван и забылся в тревожном сне.
Приблизительно в полночь Аделаида разбудила его, чтобы сказать, что Элси стала спокойнее, температура спала и она уснула.
— Доктор, — добавила она, — говорит, что это кризис, и у него появилась, хотя и очень слабая надежда, что она может очнуться от этого сна и тогда пойдет на поправку. А может быть, он так же боится, что это только предвестник смерти.
Последние слова были произнесены почти беззвучно, но мистера Динсмора охватило сильное волнение.
— Я пойду к ней, — решительно произнес он. — Она не будет знать о моем присутствии, ведь она спит, и я хотя бы взгляну на ее милое маленькое личико.
Но Аделаида отрицательно покачала головой.
— Нет, нет, этого нельзя делать, ведь мы представления не имеем, в какое мгновение она проснется, и
волнение, которое она испытает при твоем появлении, может оказаться роковым. Не лучше ли тебе остаться здесь? Я позову тебя в тот самый момент, как она проснется.
Мистер Динсмор глубоко вздохнул, и она вернулась на свое место.
Проходили часы, а миссис Травилла, Аделаида, доктор и бедная, старенькая Хлоя сидели молча, как статуи, не сводя глаз со спящего ребенка. Они напряженно прислушивались к слабому дыханию больной. Оно было настолько тихим, что время от времени сердца их наполнялись страхом, что оно прекратилось навсегда. Совершенно бесшумно поднимались они по очереди и наклонялись над маленьким тельцем в безмолвной тревоге, пока опять не убеждались, что она все еще дышала.
На востоке появился слабый отблеск рассвета, когда доктор, который уже несколько минут стоял, склонившись над ней, неожиданно стал щупать ее пульс, затем повернулся к окружающим его с выражением, в котором нельзя было усомниться.
В комнате мгновенно послышались плач и причитания, нарушая так долго царившую там гробовую тишину.
— Милое, драгоценное дитя! Славный ягненочек присоединился к пастве Спасителя, — проговорила миссис Травилла дрожащим голосом, осторожно кладя руку на закрытые глазки и распрямляя тельце так нежно, словно оно было живое и дышало.
— Ох, Элси, Элси! Дорогая моя, милая маленькая Элси! — громко причитала Аделаида, распростершись на кровати и прижимаясь губами к холодной щеке. — Я только что стала понимать, как ты дорога мне, и теперь ты ушла от меня. Ох, Элси! Милое, дорогое создание! Если бы я раньше узнала, как много ты для меня значишь! Я бы постаралась сделать все возможное, чтобы твоя короткая жизнь стала счастливее!
Тетушка Хлоя стояла в ногах кровати.
— Ох! Дитя мое! Милое мое дитя! Теперь это старое сердце наверняка разорвется! — В это время доктор только глубоко вздыхал, молча вытирая глаза.
— Бедный отец! — наконец воскликнула миссис Травилла.
— Да, да, я пойду к нему, — быстро проговорила Аделаида. — Я обещала позвать его в тот момент, как она проснется, а теперь... А теперь я должна сказать ему, что она больше никогда не проснется!
— Нет! — ответила миссис Травилла, — лучше скажи ему, что она проснется на небе, где уже сейчас звучит песня для примиренных.
Аделаида повернулась к письменному столу Элси и, взяв из него пакетик, который ребенок предназначил отцу после своей смерти, понесла его к нему.
На ее тихий стук дверь быстро открылась, так как он ожидал ее прихода в мучительных предчувствиях. Она не могла на него смотреть, а только торопливо сунув пакетик ему в руку, с рыданиями ушла.
Хорас прекрасно понял смысл ее слез и с мучительным стоном, который Аделаида никогда не могла забыть, запер дверь. Аделаида ушла в свою комнату, чтобы в одиночестве предаться горю, предоставив миссис Травилле и тетушке Хлое оказать последние, печальные знаки любви своей любимой ушедшей в вечность крошке.
Новость распространилась по дому очень быстро, и в каждом углу можно было слышать всхлипывания и горькие рыдания, потому что Элси любили все.
Тетушка Хлоя помогала миссис Травилле.
Неожиданно леди прекратила свою работу и взволнованно произнесла:
— Скорее, скорее! Тетушка Хлоя! Скорее открой окно! Мне показалось, что я почувствовала тепло в области сердца, и... Да! Да!
Да! Я не ошиблась, ее веки слегка дрожат! Скорее, Хлоя, позовите доктора! Она, может, еще жива!
Доктор оказался в комнате внизу. Через мгновение он уже был возле больной, делая все возможное, чтобы
поддержать слабую искорку жизни. И старания были ненапрасными. Через несколько минут эти глазки, которые, как они думали, закрылись навеки, открылись опять, и слабый, еле слышный голосок попросил воды.
Доктор вынужден был выслать тетушку Хлою из комнаты, чтобы шумное выражение ее радости не повредило ее питомице, жизнь которой все еще находилась в большой опасности. Выпроводив ее, он предупредил, чтобы она повременила распространять новость, чтобы шум радости не достиг слуха больной и не побеспокоил раньше времени.
Вот и снова доктор и пожилая женщина заняли свое место возле постели. В абсолютной тишине они наблюдали за больной, применяя каждые несколько минут стимулятор, поддерживая еле теплящийся огонек жизни, чтоб он не угас опять. Элси была слабой, как новорожденный младенец. Прошло не меньше часа, прежде чем их надежда стала немножко крепнуть и они убедились, что девочка будет жить. Их внимание было настолько поглощено критическим состоянием маленькой пациентки, что они совершенно забыли о ее отце и тете.
Прошло немало времени, с тех пор как Аделаида оставила мистера Динсмора одного. Он не в состоянии был думать ни о чем, как только об ужасном, сокрушительном ударе, который его постиг, и его мучительные страдания вылились в стонах, которые могли бы растопить и каменное сердце. Постепенно он стал успокаиваться, и взгляд его упал на маленький пакетик, который был предсмертным подарком его маленькой дочери. Глубоко вздохнув, Хорас взял его в руки и открыл.
Там лежала миниатюра его жены, та самая, которую Элси всегда носила у себя на груди на золотой цепочке, локон блестящих волос, срезанных с головки его милого дитя ее собственными руками за день до того, как она заболела, и письмо, подписанное ему ее рукой.
Он прижал драгоценный локон к своим губам, затем осторожно положив его, открыл письмо.
«Дорогой мой, милый папочка! Мне очень печально сегодня. В сердце у меня постоянная щемящая боль, которая не пройдет до тех пор, пока я не положу свою голову тебе на грудь, не почувствую, как твои руки крепко прижимают меня к себе. Я хочу чувствовать твой нежный поцелуй у меня на щеке. Ах, папа! Как часто я хочу, чтобы ты заглянул в мое сердце и увидел, как оно переполнено любовью к тебе. Я всегда думаю о тебе, и мне так хочется быть рядом с тобой. Ты просил меня пойти и посмотреть дом, который ты приготовил, я послушалась тебя. Ты сказал, что если только я буду слушаться, то мы будем жить там и будем очень счастливы вместе... Я не могу даже выразить, как я жажду такой жизни с тобой в этом милом, милом доме или как я могу быть счастлива там или в любом другом месте рядом с тобой. Только бы ты позволил, чтобы Божий закон был правилом моей жизни, дорогой мой, родной отец, если я чувствую, как ужасно твое недовольство, как трудно его переживать, то насколько ужаснее может быть недовольство моего Небесного Отца? Ох, папа, это, без сомнения, сделает меня очень несчастной! Но я не могу и подумать о том, чтобы быть отосланной из дома и жить среди чужих! Дорогой мой, милый папа, не избавишь ли ты свою маленькую доченьку от этого испытания? Я постараюсь быть очень хорошей и послушной тебе во всем, что позволит мне моя совесть. Мне так грустно, папа, так ужасно грустно, как будто должно произойти что-то страшное, и моя голова какая-то очень странная. Мне кажется, что я заболею, а может быть, и умру. Ох, папа, неужели я никогда не увижу тебя опять? Я хочу просить тебя простить мне все нехорошие мысли, которые когда-либо у меня появлялись по отношению к тебе. Мне кажется, я никогда не была непослушной в поступках, кроме тех случаев, о которых ты знаешь, когда я забыла или думала, что ты настаиваешь, чтобы я нарушила Божью заповедь. Но дважды я восставала против тебя в своем сердце. Один раз, когда ты не дал мне письмо от мисс
