— Вижу, — рассмеялся Николай.
— Да не я, а этот ну, пресвитер, что ли.
— Пресвитер? — переспросил Николай, чувствуя, как не то подпрыгнуло, не то упало сердце. — Откуда это видно?
— Он не блоха, чтобы без огня не видеть: орясина с деда Демидыча, в пальто, шляпа в лапе, баульчик в другой, космы.
— А, ну так, так, давай, давай!..
— Шагает вот таким манером, — парень потоптался на месте, и Николай по звуку понял, что пресвитер шел не спеша. — Шагает, идиот несчастный, и сморкается почем зря. Сижу я в бузине и сочиняю частушки про нашу электростанцию, а он как фурыгнет в кулак, аж в ушах созвенело. Ничего себе, думаю, культура — и за ним. Он в окно, видно, когтем постучал и молитву отслужил. Потом на крыльцо выплывает кума Прохоровна да на колени и в ноги ему — бах! «Братец», слышь, — а сама опять в ноги; но тут они ушли, а я — сюда!
— Все?
— Так точно… никак нет, товарищ колхозный полевод, с вас беломорку!
— Нету, Арсен, честное слово, сам бы покурил.
— Я слетаю, тряхну дядю Трошу, а?
— Ну самосадка и у меня есть.
«Пришел, — думал Николай, нащупывая в кармане баночку с табаком. — А это, пожалуй, он. Пальто, шляпа, баульчик, а не зипун, шапка и котомка. Да и Минодора перед простым странником на колени не падет. Жаль, но что-нибудь надумаем».
— Эх, и заборист табачок! — вполголоса воскликнул парень, внюхиваясь в крошево самосада. — Бумажку газетную вам, Николай Трофимович, или повежливее имеется? Я докуриваю очерк «Как вешали гестаповцев в Харькове», силен документ!
— Давай и мне с очерком, — сказал Николай, присаживаясь на бережок. — Еще какие новости, Арсен?
— Новость одна: имею агрессию супротив Капитолины Устюговой, решаюсь мобилизовать ее на мельничный фронт. Она специальная крупорушница, да и на охране плотины нам вдвоем с мамой не особенно весело!..
— Что ж, стоющее дело, поговори с Роговым.
После встречи с Капитолиной в глазах Арсена как-то невольно поблекли все узарские красавицы. Девушка привлекала парня не столько своей внешностью, сколько необыкновенным прошлым — кто знает, не удастся ли азинскому селькору написать с ее слов рассказик.
Но на Капитолину имел виды не один Арсен: девушка не выходила из поля зрения ни самой странноприимицы, ни старой проповедницы, не забывал о ней и Калистрат.
Под действием винных паров и от настойчивого подзуживания Минодоры Калистрат, казалось, утрачивал здравый рассудок. Немытый, нечесаный, босой, одна штанина короче другой, в расстегнутой и неподпоясанной рубахе бродил он по дому, по двору и угрюмо мычал одному ему известную не то песню, не то молитву. Встречая Капитолину, он замолкал, провожал ее отупевшим взглядом, а когда девушка исчезала, качал головой, вздыхал и брел к себе в келью.
Окрыленная общением с колхозниками, девушка решила либо перетянуть Калистрата на свою сторону, чтобы лишить Минодору возможной защиты, либо хотя бы выкрасть из-под его топчана ужасающий ее топор. Выждав, когда Минодора отправилась на работу, Прохор Петрович уселся за «святые» письма, а Платонида со странницами и Варёнкой принялись готовить верхние покои к приему пресвитера, Капитолина легонько, чтобы не разбудить Гурия, поскреблась в дверь кельи Калистрата.
Тот ответил «аминем», и девушка вошла.
Страдая от вчерашнего перепоя, Калистрат лежал на топчане. Увидев Капитолину, он вскочил, что-то невнятно промычал и не особенно послушными руками разгладил жесткую подстилку на своем топчане.
— Разрешите к вам присесть, Калистрат Мосеич, — попросила девушка уважительно и степенно.
— Завсегда с нашим почтеньицем, — ответил он, заметно просветлевая лицом, и снова, теперь с подчеркнутой ласковостью, похлопал по топчану ладонью: — Будьте при местичке, только извиняйте: хмельным от нас того-этого…
— Не пили бы вы, Калистрат Мосеич, — проговорила она, усаживаясь все-таки поближе к выходу.
— Так оно, конечно, дело… Покудов не видим — не потребляем, навроде бы и охотки нету, а как только того, так и сызнова того… Прямо сказать: ежели не дразнят, так и без хмельного терпится!
От природы неразговорчивый и до смешного неловкий на слова, Калистрат проговорил все это с очевидной охотой, причем голос его показался сегодня Капитолине каким-то уж очень нежным. Капитолине это понравилось, и в ней шевельнулось всегдашнее озорство: она опустилась на подушку локтями, подбородок — на кулаки, и, глядя на Калистрата снизу вверх, вкрадчиво спросила:
— Калистрат, ты вот в сию минуту про что думаешь?
— А так… про жисть, про баб еще….
Капитолина тотчас распрямилась.
— Я думала, что ты лучше, — резко произнесла она, оправляя подушку. — А ты оказываешься… факт налицо! Про баб помнишь, а про военкомат забыл!
Калистрат стушевался, перестал улыбаться.
— Про баб-то мы, слышь мол, страшенно подвидный народ, — проговорил он, подавшись лицом к Капитолине и для большей выразительности до шепота прижимая голос: — Примерно как Минодорья… А про военный райкомат сильно думавши!
— Думал?!
— После того разу, как с вами потолковавши, бесперечь кажииный день.
Капитолина пододвинулась ближе.
— А на что решился? — прошептала она.
— Покудов только одно вырешается, — полушепотом ответил он, — крадучи бы на фронт-от уехать, мимо райкомата. Залезти под вагон либо сверху к трубе привязаться — и айда до самой до битвы. А тамо заявиться к самоглавному и давай, мол, ружье.
Капитолина прыснула со смеху.
— Чудак Гаврило смолено рыло, — все-таки серьезно сказала она. — Как ты неученый стрелять-то станешь?
— А мы спервоначалу другим концом, — не сморгнув глазом объяснил Калистрат. — Как молотилой… Потом сутки за две либо за три и стрелять ребята научут!
По тому, как блестели его конопатые глаза, Капитолина поняла, что мужик говорит искренне; однако, не зная, как возразить против его сумасбродной, но, по-видимому, твердо решенной затеи, перевела разговор на другое:
— А как бы ты с Гурием — он ведь созлый дезертир?
Калистрат сурово запыхтел.
— Я вот свяжу его, как кутя, кляп ему в глотку да в омут, — прохрипел он, встряхнув кулаками. — Они с Минодорьей злодейство удумали супротив тебя да меня. Ихний потайной разговор я учул, тогда и решился… Пудовую гирю в погребу возьму, за шею Гурьке-то — да понижай плотины в тартарары!
Капитолина едва отлепила язык от гортани.
— Когда, Калистрат? — спросила она, помолчав.
— Завтра ночью на разъезд побегу и его с собой, — шепнул он просто, затем предупредил: — Никому не сказывай!
Девушка энергично потрясла головой.
Она ушла твердо уверенная, что Калистрат надежен; но вечером того же дня мужик снова заплыл в расставленные Минодорою сети. Выпроводив сестринство на подзвездные работы, Платонида тотчас отослала Калистрата к матери-странноприимице для «тайной вечери», а он не прочь был опохмелиться. Как и в прошлые разы, быстро споив угарной настойкой и раздразнив мужика притворными ласками, Минодора сама проводила его в обитель. Ополоумевший, он потянулся все-таки в свое жилье. Странноприимица распахнула перед ним дверцу Капитолининой кельи, схватила его за рукав и втащила вовнутрь.
— Привыкай, теля, к новому стойлу! — засмеялась она, толкнула Калистрата на топчанок и заговорила вкрадчиво: — Да ты приляжь, приляжь, вот сюда, на подушечку… Тут, тут Капынька почивает, добра молодца поджидает… Дверца не скрипнет, кроватка не звякнет, соседушек дома нету. А крикнет, так руки-то на что бог дал?.. Заступы не окажется… Да ты приляжь, приляжь вот так, дурачок!..
Калистрат зарычал, скребя ногтями соломенную подушку, топчан заскрипел под ним, будто разваливаясь на части. Минодора вышла из кельи и тотчас постучалась в дверцу к Гурию.
Неонилу пробрал ужас.
Будучи на подзвездной работе — они втроем чистили колодец, — старая странница вошла в подвал переобуться за минутку до прихода туда Минодоры с пьяным Калистратом. Невольно выслушав через стенку подстрекательские речи странноприимицы, она без труда поняла, какая западня готовится для молодой девушки. Но, войдя во двор, ни словом не обмолвилась об услышанном даже со своей неизменной спутницей Агапитой и только спросила, сколько ведер грязи вынуто из колодца.
— Двадцать осьмое, — ответила Агапита; она склонилась над колодцем и прокричала вниз: — Давай, давай, девушка, пошевеливайся!.. Еще двадцать два ведра до уроку осталось!
Но Капитолины в колодце уже не было. Пока Неонила ходила в подвал, Агапита вытащила окоченевшую в ледяной жиже девушку на поверхность и отослала ее на реку. Капитолина выкупалась, прополоскала свое пропитавшееся колодезной грязью платье, напялила его на себя и было отправилась к камню за письмом Арсена, но вдруг увидела парня сидящим в бузине.
