Наконец и посредственным и непосредственным поводом ко злу, во всех его видах, может служить для нас, подобно как служил для прародителей наших, сам первый виновник греха исконный враг человечества, дьявол. Ибо хотя человекоубийца сей связан узами всемогущества Божия, и ничего не может против тех, кои пребывают под сению благодати Христовой, но те кои своим неверием и нечестием уклоняются из-под сего свято го покрова, отверзают ему дверь в свое сердце, на сих несчастных людей дух злобы получает возможность действовать прямо и непосредственно, вдыхая в них от своей полноты зла хульные мысли, зловредные похоти и богопротивные замыслы Ужасный пример сего адского наития представляет злополучный предатель Христов, о коем прямо сказано, что дьявол вложил в сердце его, да предаст своего Учителя. То же слово Божие ясно говорит, что дьявол и доныне ходит, яко лев, некий кого поглотити. Впрочем и здесь мы возымели бы весьма неправильную мысль, если бы подумали, что он поглощает, кого хочет: нет, он поглощает токмо тех, кои сами того хотят, кои небрегут о средствах избегать сего льва и его ужасного поглощения. Доказательство сему тот же несчастный предатель. Мысль о предании была положена в душу его и принята ею: но Божественный Учитель при всем том не оставляет никаких средств, чтобы остановить его на пути предательства. Почему не оставлял? потому, без сомнения, что Иуда мог и принятую, усвоенную мысль о предательстве удалить от себя, отвергнуть и соделаться таки тем, чем был вначале, то есть верным учеником и Апостолом. Та же драгоценная возможность — возвратиться к своему долгу и совести остается и у каждого грешника, и если он не найдет некогда для себя извинения и ответа на суде, то потому, что мог, как говорит Апостол Павел, возникнуть от диавольские сети, и — не восхотел того.
Таково, братие мои, происхождение греха в мире, в роде человеческом и в каждом из нас! Грех, как вначале произошел, так и ныне всегда происходит не от природы, а от злоупотребления воли и свободы. Без свободы нет, и не может быть никакого нового греха. Посему-то всячески должно хранить и укреплять свободу духа, ибо она, как магнит, может и возрастать в силе и умаляться, смотря по тому, как упражняют ее. В чистых Ангелах и праведниках совершенных свобода воли, от непрестанного святого упражнения в добре, дошла до того, что сделалась вовсе непреклонною ко злу, неподвижно утвержденную в добре и законе: а в духах отверженных, от нераскаянности, гордости и непрестанных ниспадений во глубину греха, свобода воли пришла в такое состояние, что потеряла силу обратиться к добру и соделалась одним признаком истинной свободы. Подобно сему и в грешниках, нерадящих о своем исправлении, преданных слепо страстям, свобода, от повторения одних и тех же грехов, умаляется наконец — до того, что они, предоставленные самим себе, без всемощной благодати Божией, никогда не могли бы выйти из бездны греховной.
Памятуя сии непреложные истины, будем, братие мои, дорожить как можно более внутренним произволом свободы нашей, не расточая безумно силу бессмертного духа нашего, по требованию страстей и прихотей. Когда же почувствуем в себе ущербление нашей духовной свободы от грехов наших, то поспешим восполнять слабость воли нашей слезами истинного покаяния благодатными таинствами св. Церкви, подобно как мореходцы немедленно спешат снова намагничивать свой компас, когда заметят, что он теряет силу направляться к северу. Аминь.
Слово о том, чем грех соблазняет человека, и почему так много грешников нераскаянных, и так мало истинно кающихся
И разум, и опыт, и слово Божие уверяют нас, братие, что грех есть зло великое, и предаваться ему значит быть врагом самому себе. Между тем, что видим мы в мире? Что видим вокруг нас и в нас самих? Грех. Малая только часть избранных Божиих, утвердившись на камени заповедей Господних, оградавшись страхом Божиим и благодатию Христовою, блюдет себя чистою от греха, постоянно сражается с ним во всех его видах, и побеждает его в себе и в других. Гораздо большая часть, если и не оставляет совершенно пути правды и истины, то непрестанно уклоняется от него на десно и шуее. Еще большая часть людей и не думает о царском пути правды и долга, спокойно позволяет себя влачить страстям по всем дебрям порока. Есть наконец и такие, кои до того раздружились со всякою добродетелью, до того сроднились со всяким грехом, что подобно духам отверженным, готовы навсегда оставаться во грехе, готовы, если бы было возможно, воцарить его над всем миром.
Есть, значит, в грехе что-либо особенно привлекательное, когда он может так овладевать людьми, несмотря на все предостережения от него разума, опыта и закона Божия. Что бы это было такое? Это, по замечанию Апостола, «временная греха сладость» (Евр. 11, 25), и, можем прибавить мы, временная добродетели горечь. Человек создан для блаженства, и по природе своей неудержимо и постоянно стремится к нему. Поелику же в настоящем состоянии нашем, порок бывает часто сладок, а добродетель напротив горька, то человек, жаждущий блаженства, потому самому и устремляется к пороку — сладкому, и отвращается добродетели — горькой.
Но откуда сия, хотя временная, сладость порока, и эта, хотя временная, горечь добродетели? Ужели первый сладок, а последняя горька по самому существу их? Нет, этого быть не может. Грех по существу своему есть горечь адская, добродетель по самому существу своему есть сладость райская: но это по существу их, для ощущения сей горечи греха, сей сладости добродетели необходим вкус чистый и здравый, в нас нет сего вкуса, посему добродетель кажется нам иногда горькою, а порок сладким, точно так как это бывает в отношении к яствам, во время некоторых болезней.
Такое превращение вкуса душевного бывает не вдруг. В юных летах, когда сей вкус обыкновенно бывает чище (совершенного чистого вкуса к добродетели и пороку мы, как существа падшие, не приносим с собою в мир сей), все доброе для нас бывает гораздо приятнее, и потому легче к совершению, и все порочное гораздо горче, и потому отвратительнее. Но с продолжением времени, когда чувственность наша берет верх над рассудком, когда примеры и обычаи заглушают совесть, когда грех от повторения обращается в привычку, духовный вкус наш, портясь более и более, наконец совершенно превращается, так что добродетель становится для нас горькою, а порок сладким и приятным.
Все сие проясняет отчасти темное владычество греха над нами, но чтобы видеть все приемы, коими уловляет он человека, все узы и оковы, коими он удерживает нас в своем плену, рассмотрим дело подробнее.
Мы являемся на свет сей, как показывает опыт, не с первобытными совершенствами и невинностью, а с составом души и тела поврежденным, с силами и способностями, не имеющими между собой надлежащего согласия, с видимою наклонностью к чувственному, и отвращением от закона и обязанностей наших. Для исцеления нас от сей проказы, для выправления всех членов природы нашей, для возвращения нам первобытной жизни, здравия и целости, потребно продолжительное врачевание, чем и занимаются вера и добродетель, благодать и Евангелие. Человек, предавшись им, как больной предавшись в руки искусному врачу, по необходимости теряет большую часта своей свободы, должен жить и действовать не как хочется, а как велят, должен терпеть разные лишения, принимать много горьких капель, доколе не освободится от наклонности ко греху и чувственности. Все это тяжело, иногда весьма больно для нашего плотского человека, для самого воображения, воли и свободы нашей. И вот является человеку грех и говорит: к чему сии принуждения, все эти лишения? Что тебе мучить себя? Ты таков, каким должен быть, по крайней мере, совсем не так худ, как изображают тебя вера и религия. Живи как хочется, пользуйся всем, чем можно, лови радости и удовольствия, коих и без того не много. Бедный человек внемлет обаятельному голосу, сбрасывает с себя все пластыри и обязания, кои возлагали на него вера и добродетель, и переходит на сторону порока, который предлагает полную свободу, все виды наслаждений и радостей земных.
Во-вторых, вера и добродетель подвергая человека, хотя для его же блага, разным принуждениям и ограничениям, требуя от него нередко важных жертв и усилий, награду за это обещает не столько в настоящем, сколько в будущем, нередко отдаленном, а полного плода и возмездия за все труды и лишения и не обещают в этом мире, а велят ожидать его по смерти. Человек, озаренный светом благодати и решительно утвердившийся в добре, вполне довольствуется сим обещанием: ибо видит ясно, что дело иначе и не может быть, что доколе падшая природа его вся не обновится и не освятится благодатию, дотоле она не может и вместить полного блаженства, что caмая жизнь настоящая, самая земля наша в настоящем их состоянии неспособны к сему блаженству. Но человек, водящийся мудрованием земным, не отрешившийся чувственности, не может возвыситься до сего святого взора на вещи, он, не смотря на все свои недостатки, на всю свою болезнь, хотел бы сделаться блаженным здесь, и как можно скорее. Грех пользуется всем сим, и во первых наводит сомнения на будущие награды за добродетель, на самую жизнь будущую, что и не трудно делать для него, ибо то и другое невидимо, во-вторых, преувеличивает злонамеренно жертвы, требуемые законом и совестью, выставляя в то же время полную картину своих удовольствий. Зачем, говорит он человеку, опускать верное — настоящее и гнаться за будущим неизвестным и едва ли возможным? Яне маню тем, чего у меня нет: мои все блага и радости налицо. Они все к твоим услугам, только предайся мне. Бедный грешник посмотрит в даль будущности, обещаемой за добродетель, — и своими близорукими очами не видит ничего, или весьма мало посмотрит на область греха, она кипит пред ним утехами и наслаждением, и вот, — он на стороне греха, в плену страстей!..
