В жизни наметился какой-то регламент, который я не мог охватить умом, так как жил сугубо настоящим: с утра я шел печатать книгу, а вечером, если церкви не было, шел на тренировку. Несмотря на то, что я жил только духовной, а не душевной полнотой - без особых чувств жить было интересно. То, что душа моя еще не была спасена, оставляло мне в жизни цель, также как эта неспасенность не мешала тренировать тело, изменения которого продолжали меня радовать.
Летом, когда я ехал с огорода, в автобусе встретил Михаила Михайловича Тетерева -тренера по боксу, к кому я в 8-м классе ходил 3 месяца. Сейчас он 6 раз в неделю вел в доме офицеров ежедневно по 4 часа тренировок.
- Михаил Михайлович, можно к вам ходить? - я был уверен, что он мне должен разрешить ходить бесплатно.
- Мои ребята платят мне за аренду зала по 10 тысяч в месяц.
- Ой, тогда мне легче не ходить.
- Ладно, ладно, - поспешно вдруг сказал Михаил Михайлович. Приходи. Я тебе что-нибудь дам сделать для зала. Этим и рассчитаемся.
На том и порешили. Я сшил ему боксерский мешок для отработки ударов.
В один из моих первых приходов Павитрин, Сережа и я сидели у него на кухне. Сережа что-то рассказывал. Внезапно, не меняя своего тона, он для пояснения своей мысли перескочил на свой личный опыт. Едва он сказал слово "я", как Вадим забухал своим громовым кашлем. Я, не упускавший ни одного момента отношений, чуть не подпрыгнул, несмотря на полярность чувств, которые у меня этот кашель вызвал. Одним этим чувством была боль за Сережу, ничего не замышлявшего, рассказывавшего о себе. Отталкивание он чувствовал не хуже меня. Но с другой стороны я увидел угол понимания Вадима, который он бессознательно делал себе сам этим отталкиванием. Я вспомнил свое сжимание всякий раз, в течение четырех, и особенно двух последних лет, когда я пытался передать ему свой духовный опыт. Ничего сейчас не сказав, я решил дождаться следующего раза.
- Почему ты закашлял в тот раз, когда Сережа начал рассказывать о себе? - набросился я на него, - Он тона не менял, никаких отрицательных мыслей у него не было.
- А теперь подумай, - продолжил я, глядя на его недоуменное лицо. - Как можно передать свой духовный опыт иначе, чем рассказать о себе? Ты говоришь, что в моем присутствии ты начинаешь комплексовать. А что мне эти 2 года оставалось делать, когда я, не успев начать про себя говорить, получал негативы, полные уверенности в своей правоте? Что за отношение к человеческому "я"?
Сказать ему было нечего, и он принял мои слова на обдумывание.
Однажды во время моего провожания был затеян спор по правильности поведения. Я утверждал, что в любой ситуации виноватыми могут быть как оба, так и кто-то один. Сережа и Вадим мне утверждали, что правильным отношение может быть только в случае признания себя виноватым в результате любого конфликта.
-Ну, а если вечером с твоим отцом случилось несчастье, и ты идешь ему на помощь, а к тебе пристают гуляющие парни - кто здесь виноват?
-Ты, конечно. А почему ты до сих пор дома не поставил телефон?Это говорил не Вадим, а Сережа. Вадим же только с заранее взятым предубеждением ко всему, что скажу я, разве что не махал на меня руками и убеждал меня, что моя уверенность в возможной моей непогрешимости результат лишь моего несовершенства.
-А кем ты станешь, если постоянно будешь искать недостатки в себе, даже и в случае откровенной твоей правоты?
-Я останусь собой.
-Сомневаюсь.
Мнение, высказываемое ими, было их проблемой. Но проявляемое ими отношение уже касалось и меня. Тем более, что они оставались уверенными в моем "несовершенстве", что оставляло их свободными для сообщения этого под любым углом кому бы то ни было. Один же скрытый вопрос моего одноклассника, поинтересовавшегося у меня вопросом о моих отношениях с Вадимом, оставил чувствительный след в моей душе. Оставлять же откровенную глупость в их головах, могущую просто так, от нечего делать, продолжать приносить мне боль, было тоже глупостью. Но выразить я мог лишь несогласие с их доводами, сказав и утвердив свою точку зрения, что я и сделал. Но их отношение, понятно, не располагало меня к дружеским чувствам по отношению к ним и в первую очередь Вадиму, так как он претендовал на правильное понимание вопроса. Сережа же просто искренне выражал свою точку зрения.
Неправильность понимания и расстановки своих акцентов при поступках ближнего я вствечал на каждом шагу. Один парень рассказал мне такую историю.
Его жена позвонила к нему на работу и сказала, что заберет ребенка из детского сада домой сама. Обладая тонкой интуицией, уходя с работы, он все-таки решил подстраховаться и зайти в детский сад за ребенком. И сделал это не зря. Жена после звонка к нему прилегла отдохнуть и, заснув, спала до его прихода с ребенком. Он стал ее укорять за ее халатность и рассказывая это мне, этот пример он приводил, как ее действительное лицо.
-Почему ты ей в вину ставишь ее отношение к тебе, когда она по отношению к тебе проявила себя заботливой? Она же сама захотела снять с тебя лишний груз забот. Разве можно ей ставить в вину бессознательность ее промаха? Ты сам можешь гарантировать незыблемую педантичность абсолютно во всем?
Он смутился.
Я шел в больницу, будучи уверенным в том, что меня там примут с распростертыми объятиями. Вызвав одно ответственное лицо, я ждал у входа его приближение.
- Здравствуйте!
- Здравствуй.
- Я написал книгу.
- Кого?
Я поперхнулся от подавляющей, чуть ли не вальяжной интонации этого вопроса и мгновенно подобрал свою открытость. Подействовало.
- Я написал книгу и принес вам ее фрагменты. Помимо них, могу поделиться своим опытом.
Выражение лица этого человека показало мне, что я поспешил с предложением помощи. Мы прошли к нему в кабинет. Он пробежал глазами по написанному, поинтересовался о двойниках. Я почувствовал, что его написанное заинтересовало.
- Давай сделаем так. Ты оставляй свои листы. Я передам их своей сотруднице. А она скажет мне о них свое мнение. Оставь свои координаты. Я написал телефон на автобусном талоне - единственном клочке бумаги под рукой, и свое имя.
- Пиши фамилию.
Было сказано так, что потом я перестал жалеть этого работника за то, что больные вынуждают его заниматься каратэ, и стал жалеть, что не поставил его на место сам.
- Она ведь по имени будет меня спрашивать, - сказал удивленно я.
Он опешил от моей сообразительности.
- Все равно пиши.
Моя интеллигентность и гармония, в которой находилась моя душа, вызвали у меня легкое игнорирование такого обращения. Они же послужили причиной того, что я не мог ему выдать в лицо сказанное. Это было бы энергетическим ударом. А этот человек был еще и старше меня. Я написал и фамилию, чтобы избежать неудобства. Мне было легче отдать. К тому же я еще был дилетантом в видах энергетических ударов в динамике жизни. Каждый выглядел по-своему и степень сознательности его наносящего и необходимость, силу и форму ответа на него я не мог определить точно. Не мог потому, что мой внутренний мир на протяжении этих полутора лет постоянно менялся вместе с суммой и набором моих знаний на единицу времени. То есть каждый новый удар я встречал новым, другим человеком, от старого у которого оставалась только открытость. Иногда как-то удавалось защититься. Иногда удавалось быстро очиститься после удара. Но выработать четкую защиту я просто не мог, так как мое внимание было не моим. А потом шел и переживал вышесказанное.
Шестого января я возвращался домой, когда увидел перед собой целый букет разноцветных полос, выходящих из моей груди. Они были в основном красного, зеленого и голубоватого цветов, каждый из которых переходил в другой посредством гамм оттенков. Одновременно с этим видением присутствовало чувство, что меня ждут в больнице. Такое конкретное чувство вызвало у меня некоторый страх, насколько зависит это чувство от сознания врача, который меня ждет, что проявляется на мне, т.к. я чувствовал, что идти мне надо к ней. Когда я пришел, она встретила меня со словами: "Я как раз изучаю ваши труды".
Я глядел на нее и видел в той любви, которая лилась из ее глаз, себя 8 лет назад, чувство любви Шри Ауробиндо, которое я уловил летом 92 года, читая его работу "Йога и ее цели", Сатью Саи Бабу. Его глаза. Единственное, чего я не мог понять - это почему в течение всего разговора я вижу только хмурящееся ее лицо, а эта любовь предстает передо мной лишь в самом конце разговора, подавая мне надежду, что следующую встречу она будет ласкать меня с самого начала встречи и до конца. Но напрасно я бежал на следующую встречу. Меня ожидал все тот же спартанский сценарий. Таким образом я не терял невинности в боях за любовь. Но, честно говоря, любовь для меня была вторичным делом. На мою беду в тех листах, что я оставил врачам была одна фраза о том, что шизофрении на деле нет. "По-моему, - писал я, - шизофрения только у тех, кто дал и продолжает давать это название болезни больным". Я поздно спохватился, вспомнив, что этот листок уже прочитан. Понятно, что эта моя ошибка не могла не сказаться на отношениях. Но поняв причину вспоминая строки из отданного - эти строки создавали мне общую неуютность, а их воспоминание обжигало мое сознание, в следующий мой приход я постарался ей объяснить то состояние души, при котором они были написаны и сгладить то отношение, которое у нее могло возникнуть после их прочтения.
