А там, где не было родников, приходилось копать глубокие и часто пересыхающие колодцы или собирать зимой дождевую воду в специальные резервуары, высеченные в камне. В русском переводе Библии эти резервуары называются «колодцами» или «водоемами», и то и другое название не точны, но точного у нас просто нет. Естественно, что вода в таких водоемах была не слишком-то чистой, а к концу сухого сезона (дождь идет в Палестине только зимой) и вовсе становилась затхлой. Пить ее было совсем не так приятно, как чистую воду из источника, к тому же малейшая трещина в камне приводила к тому, что вода утекала из резервуара. Пророк Иеремия использует именно этот образ, когда говорит от имени Бога: «Ибо два зла сделал народ Мой: Меня, источник воды живой, оставили, и высекли себе водоемы разбитые, которые не могут держать воды» (Иер. 2:13). С таким разбитым резервуаром сравниваются здесь языческие божества, а Единый Бог — с чистым источником.
При таком положении дел неудивительно, что питьевую воду часто требовалось обеззараживать, и для этого ее смешивали с вином. Вином в Библии называется сухое виноградное вино, никаких более крепких напитков в те времена изготавливать не умели, да и такое вино пили, как правило, разведенным: три-четыре части воды на часть вина. Народы Средиземноморья всегда включали вино в небольших количествах в свое повседневное меню, и к алкоголизму это обычно не приводило.
Но в языках многих народов России нет отдельного слова для сухого вина, есть только общее понятие для спиртных напитков, и люди употребляют его в основном в значении «водка». Если употребить такое слово, получится совершенно неверная картина повального водочного пьянства, к сожалению слишком хорошо знакомого многим из нас.
Поэтому некоторые протестантские проповедники настаивают, что нельзя говорить тут о вине, надо переводить «виноградный сок». Но это будет фактически неточно: в те времена не было ни холодильников, ни консервантов, а виноградный сок сразу начинает бродить. Пить его можно было только свежевыжатым, так что он мог быть доступен только осенью, во время сбора урожая. И следовательно, там, где говорится о вине, речь идет именно об алкогольном напитке, тем более что Библия не раз предостерегает об опасности пьянства и призывает к умеренности — значит, все-таки пили не сок.
Что же может тут сделать переводчик? Иногда ему приходится добавлять уточнения: «хлеб без закваски», «свежая вода из источника», «виноградное вино». А там, где эти выражения употреблены метафорически, они могут быть переданы несколько иначе: «дающая жизнь вода», «опьяняющий напиток». Впрочем, если добавить в текст подробное описание резервуара для сбора дождевой воды, оно слишком утяжелит перевод и переключит внимание читателя на несущественные технические подробности. Вот и приходится, как в синодальном переводе, говорить «колодец» или «водоем», хотя и то и другое слово означает не совсем то, что требуется.
Самый интересный случай — это конечно же «культурная замена». Например, все мы знаем выражение «хлеб наш насущный»: хлеб в нашем языке действительно обозначает главную, самую необходимую пищу. А если подставить конкретные названия хлебобулочных изделий? «Батон насущный» или «буханка насущная» звучат уже нелепо — но именно так и обстоят дела в языках тех народов, основой питания которых традиционно был вовсе не хлеб. Они знают, что такое хлеб, и едят его, но не называют хлебом еду вообще. В таком случае, например, в китайском переводе появился «рис наш насущный», а в переводе на язык алеутов, жителей островов на севере Тихого океана, — «рыба наша насущная».
Не случайно христианская проповедь никогда не ограничивалась прямым провозглашением истин: «Покайтесь, ибо приблизилось Царствие Небесное». Да, нужно сказать и это, но что делать с людьми, для которых само «Царствие» — или абстрактное понятие, или такое место на небесах, где праведники в белых одеждах сидят на облаках и играют на арфах? Если уж с вином и водой не все так просто, как понять смысл слова «Царствие»…
Иисус сталкивался с той же самой проблемой. Даже ближайшие ученики интересовались, как скоро Он воссядет на престоле, прогнав римлян, и кого назначит первыми министрами. А Он в ответ рассказывал им притчи, очень разные, зачастую удивительные, заставляющие людей думать о самой сути Царства, пересматривая свои былые представления. Зачастую именно образная речь помогает человеку усвоить смысл: пусть она лишена терминологической точности, но она проникает в самое сердце человека, заставляет его размышлять и искать свой собственный ответ.
А ведь нередко христианская проповедь сводится к повторению стандартных вопросов и заученных правильных ответов. И что это дает? Некое чувство надежности, правильности… но вдруг встанет перед человеком нестандартный вопрос, возникнет непредусмотренная ситуация, и вера его может увянуть, потому что не имеет корня. Вот и мне приходится сейчас объяснять свою мысль через образ.
Образы могут быть не только словесными, не случайно во все времена христиане выражали свою веру в красках, в камне, в песнопениях. Конечно, здесь есть опасность, что люди начнут почитать сам образ вместо Бога, но к самым точным богословским формулировкам это относится в той же самой мере: люди могут даже убивать друг друга за них, и тому в истории немало примеров.
И сегодня христианская проповедь может быть выражена в новых формах, например в кино. Да, существуют экранизации библейских историй, далеко не всегда удачные, но разговор о вере совершенно не обязательно должен сводиться к пересказу Библии. Приведу только один недавний пример: фильм «Петя по дороге в Царствие Небесное». В самом фильме ничего не говорится о Боге, он вообще показывает нам мир, откуда это понятие было, казалось, изгнано: 1953 год, заполярный рабочий поселок, по улицам которого водят на работу заключенных. И в этом поселке слабоумный и беззлобный паренек по имени Петя живет, по сути, по заповедям Евангелия, которых он никогда не читал. И, посмотрев этот фильм, мы можем сказать себе: оказывается, требования Нагорной проповеди вполне исполнимы, даже в таких тяжелых условиях, и вовсе не нужно тут обладать великим интеллектом или могучей силой!
Конечно, при столь творческом подходе нужны чувство меры и подлинное смирение, чтобы говорить о Евангелии, а не самовыражаться за его счет. Впрочем, это касается любой проповеди, только в случае с произведением искусства больше соблазна для самовыражения.
Но так мы подошли к еще одному сложному вопросу: а до какой степени должен проповедник приспосабливаться к понятиям и обычаям аудитории, переходить на ее язык? Когда-то Церковь стремилась сохранять особый, священный язык: в Западной Европе это была латынь, заимствованная из Римской империи, в России — церковнославянский язык. Создатели славянской азбуки братья Кирилл и Мефодий в свое время не только придумали буквы, но и заимствовали из греческого языка множество слов и конструкций. Церковнославянский, по сути, был специально созданным для нужд Церкви языком. В таком подходе есть свои преимущества: для всех явлений и понятий находятся свои, особые слова, они наделяются нужным смыслом и не смешиваются с простым, разговорным языком. Скажешь «оправдание верой» или «благоволение» — и это уже точный термин со строго определенным значением. Правда, об истинном значении многих таких терминов богословы до сих пор продолжают спорить.
Но такой язык не всегда понятен людям, а главное, он может увести разговор о вере в некие заоблачные выси, не имеющие прямого отношения к жизни на земле. Поэтому в последнее время все большее распространение получают переводы Библии на простой разговорный язык, а также проповеди, произнесенные на таком языке. На Западе выпускаются уже переводы на «базовые» версии английского, немецкого, французского и других языков с очень ограниченным словарным запасом и упрощенными синтаксическими конструкциями. Они предназначены для тех людей, которые не владеют в должной мере языком своей страны: недавних иммигрантов, умственно ограниченных людей и т. д. Они тоже нуждаются в Слове Божьем, но здесь можно задуматься: а нужен ли им перевод полной Библии, не лучше ли подготовить для них краткий пересказ самых главных ее частей? Ведь подобный «базовый» подход неизбежно ведет к упрощению, а порой и к достаточно спорным трактовкам неоднозначного библейского текста.
Наверное, тут невозможно предложить один рецепт для всех и навсегда. Многообразие человеческого опыта, разница в характерах, происхождении, образовании требует, чтобы разговор с разными людьми шел на разных языках, и не только в лингвистическом смысле этого слова. В этом разнообразии — еще одна грань удивительной свободы, которую открывает человеку христианский взгляд на мир.
