Но в тот день за обедом большие синие глаза Виолетты встретились с мамиными только один раз, и, сразу же, вновь опустились в тарелку. При этом милое личико девочки и ее шея залились краской.
После обеда, когда все собрались в гостиной, Ви была не похожа на саму себя, обычно такую счастливую и радостную, самую веселую щебетунью среди всех малышей — ту, чей милый смех звенел чаще всех. Она стояла одна возле журнального столика, перелистывая гравюры, но ее это явно мало интересовало. Мать, беседуя с другими дамами, украдкой наблюдала за дочкой, немного встревоженная и обеспокоенная, однако решила, что лучше дождаться добровольной открытости со стороны ребенка.
Томительно желая рассказать обо всем маме, и, в то же время, страшась этого, Ви опять озадачила свой юный мозг вопросом о том, была ли права Мета, когда сказала, что такая честность — это проявление эгоизма. Ах, если бы только она могла спросить у мамы, какой путь избрать! Это была первая в жизни Виолетты трудность, с которой она не могла прийти к своей маме.
Помня слова Господа Иисуса: «Освяти их истиною Твоею; слово Твое есть истина», — Элси усердно наполняла разум своих детей благословенными наставлениями и драгоценными обетованиями святой Божьей Книги. Она также учила их приходить к Богу, их небесному Отцу, со всеми заботами, печалями, сомнениями и трудностями.
«Я спрошу у Иисуса, — подумала Ви. — Он поможет мне понять, что правильно, потому что в Библии сказано: «Если же у кого из вас недостает мудрости, да просит у Бога, дающего всем просто и без упреков, — и дастся ему.»
Она выскользнула в смежную комнату, где ей никто не мешал, и, опустившись на колени, прошептала с тихими всхлипываниями и обильными слезами: «Дорогой Отец небесный, я была очень, очень непослушной девочкой. Я не послушалась свою дорогую маму. Пожалуйста, прости меня во имя Иисуса и сделай меня хорошей. Пожалуйста, Господь Иисус, помоги мне понять, должна ли я рассказать обо всем маме».
Как только Ви встала с колен, ей на память пришел стих — один из множества стихов, которые она запоминала наизусть в драгоценные утренние полчаса чтения Библии: «Скрывающий свои преступления не будет иметь успеха; а кто сознается и оставляет их, тот будет помилован».
«Я не скрывала их, — сказала девочка сама себе. — Я рассказала о них Богу, хотя… Бог и без того знал о них. Он видит и знает все. А мама не знает. Возможно, это означает, что я не должна скрывать свои грехи от нее. Наверное, это Иисус подсказал мне».
Вытерев слезы, Виолетта вернулась в гостиную, откуда как раз выходили джентльмены, среди которых был и ее отец. Охваченная внезапной решимостью, Ви бросилась вслед за ним.
— Папа!
От возгласа дочери мистер Травилла обернулся.
— Что, доченька?
— Я… Я только хочу у тебя кое-что спросить.
— В другой раз, дорогая. Папа сейчас немного торопится.
Но, заметив в дорогом личике дочери смятение, он подошел к ней и, с отцовской нежностью положив руку ей на голову, сказал:
— Расскажи папе, что тебя тревожит. Я задержусь, чтобы выслушать тебя.
— Папа, — сказала Виолетта, с трудом сдерживая слезы. — Я… Я не знаю, что мне делать.
— С чем, доченька?
— Папа, если бы… если бы я сделала что-то очень плохое, и… мама, узнав об этом, очень расстроилась, должна ли я рассказать ей о том, что я сделала, и огорчить ее?
— Моя дорогая доченька, — сказал мистер Травилла, наклоняясь и глядя спокойным, нежным взглядом в обеспокоенное лицо девочки, — никогда, никогда не скрывай ничего от твоей мамы. Это для тебя не безопасно, дорогая. Мама намного больше предпочитает боль знания спокойствию неведения. Если наши дети знают, как сильно мы оба любим их, то они никогда не должны скрывать что-либо от нас.
— Папа, я не хочу скрывать, но… кое-кто говорит, что огорчать маму — это эгоизм.
— Эгоизм — проявить непослушание, и потом не исповедовать его. Иди, доченька, и обо всем расскажи маме.
Мистер Травилла поспешил вслед за джентльменами, и Виолетта поплелась обратно в гостиную, откуда как раз выходили другие дети.
— Идем, Ви, — сказали они, — мы собираемся на прогулку.
— Спасибо, на этот раз я не хочу, — ответила Ви спокойно. — Мне нужно кое-что сделать прямо сейчас.
— Что за взрослый тон, маленький лилипут, — засмеялась Мета, и затем, наклонившись к уху Ви, прошептала: — Виолетта Травилла, не вздумай ябедничать, иначе я больше никогда, никогда в жизни не буду с тобой играть.
— Моя мама говорит, что так поступать плохо, — ответила Ви, — и я не ябедничаю.
Мета убежала, и Виолетта подошла к маминому креслу. Элси в этот момент разговаривала с другими дамами, и девочка остановилась в ожидании, поскольку знала, что не должна вмешиваться в разговор взрослых. Она так хотела во всем признаться, но чем больше ждала, тем меньше у нее оставалось храбрости для признания.
Заметив это, Элси, наконец, улучила момент, когда остальные беседовали между собой, и, взяв Ви за руку, привлекла ее к себе.
— Полагаю, моя девочка хочет что-то сказать своей маме, — прошептала она мягко, отводя со лба дочери вьющиеся локоны и с нежностью глядя в маленькое заплаканное лицо.
Виолетта утвердительно кивнула. Ее сердце было настолько переполнено чувствами, что она не смогла бы произнести ни слова, не разразившись слезами.
Осознав это, мама встала и, выведя дочь из комнаты, провела ее в свою гардеробную, где им никто не смог бы помешать. Затем, сев и посадив дочь себе на колени, Элси нежно спросила:
— И что же беспокоит мою дорогую доченьку?
— Ох, мама, мама, я так сожалею, так сожалею! — воскликнула девочка, разражаясь горькими рыданиями. Обхватив мать за шею, она спрятала лицо у нее на плече.
— Мама тоже сожалеет, дорогая, обо всем, что делает ее Ви несчастной. Что случилось? И что мама может сделать, чтобы утешить тебя?
— Мама, я не заслуживаю, чтобы ты была такой доброй ко мне, и ты должна наказать меня, а не утешать. Но я хочу рассказать тебе только о себе. Ты же знаешь, что я не могу ябедничать, мама.
— Конечно, доченька. Я не прошу тебя об этом, но расскажи мне о себе.
— Мама, я тебя расстрою, очень сильно расстрою.
— Да, дорогая, но я должна перенести это ради тебя.
— Ох, мама, я так не хочу тебя расстраивать! Как жаль, что я была такой непослушной, такой непослушной, мама! Я играла некоторыми из игрушек твоей мамы, к которым ты запретила нам прикасаться, и… и одна красивая тарелка упала и разбилась.
— Мне очень жаль слышать это, — ответила Элси, — и еще больше я опечалена грехом моего ребенка. Но каким образом ты открыла дверь шкафа и взяла с полки ту посуду?
— Я этого не делала, мама. Ее уже достали оттуда.
— Значит, это сделал кто-то другой?
— Да, мама, но ты же знаешь, что я не ябеда. Но это были не наши дети. Они все послушные, кроме меня.
— Где ты играла с посудой? Это ты разбила ту тарелку?
— Нет, мама, я к ней не прикасалась, но я одевала одну из кукол. Сейчас их опять сложили на место, и я не думаю, что после этого к ними кто-то прикасался.
После спокойного, серьезного разговора о грехе и опасности непослушания родителям мама опустилась вместе с дочерью на колени и в нескольких простых словах попросила у Бога простить ее. Затем, сказав Виолетте, что та до конца дня должна оставаться одна в своей комнате, Элси вышла, так и не произнеся ни одного резкого или сердитого слова.
Виолетта, юное сердце которой было исполнено пылкой любви к маме, подумала, что заслуживает гораздо более сурового наказания, чем вынужденное одиночество, хотя это тоже было довольно таки утомительно для ее общительного, любящего веселье темперамента.
Необходимость наложить наказание и оставить дочь одну в ее беде причинила Элси боль, но она была не из тех, кто малодушно уступает своим предпочтениям, когда они вступают в конфликт с долгом. Ее любовь была не эгоистична, и потому она могла перенести любую боль в настоящий момент ради того, чтобы защитить будущее благополучие своих детей.
Присоединившись к друзьям в гостиной, она внешне была такой же безмятежно счастливой как и раньше, но весь остаток дня ее сердце стремилось к наказанной и опечаленной малышке, сочувствуя ей с нежнейшей материнской любовью.
Маленькой Элси тоже недоставало сестры, и, вернувшись с прогулки, она отправилась на ее поиски и в конце концов нашла в маминой гардеробной. Виолетта сидела у окна, подперев щеку рукой, и с тоской смотрела на прекрасные поля и восхитительные апельсиновые рощи. По ее щекам медленно катились слезы.
— Ох, моя Ви, моя дорогая сестричка! Что случилось? — спросила Элси, обнимая сестру и целуя ее в мокрую от слез щеку.
Виолетта разразилась горькими рыданиями. Обняв сестру за шею маленькими ручками, она на мгновение опустила свою золотистую голову на плечо Элси и затем ответила:
