— Отчего эта болезнь? — спросила я. — Может быть, мы после ангины рано выпустили ребёнка на улицу?
Пожилой, необычайно симпатичный врач сказал так:
— Нет, это не от инфекции. Это была сильная нервная нагрузка на неокрепший ещё детский организм. Вы говорите, что он пошёл в школу? Вот так оно и бывает, когда из мирной, тихой, ласковой семьи ребёнок вдруг попадает в новое шумное общество, где окрики, ругань, грубость и постоянное нервное напряжение. Он мог вам и не жаловаться, переносил терпеливо в себе перемену жизненной обстановки, но вот результат! Ребёнок слишком напрягался, теперь ему требуются продолжительный отдых и лечение. Не загружайте его ничем.
Мы поблагодарили врача, он уехал, а мы с Володей многое поняли: излишнее внимание к ребёнку пагубно действует на его здоровье. А Коленька наш на самом деле был перегружен: легко ли было семилетнему малышу постоянно владеть вниманием класса, чтобы не вызвать у детей памяти о том, кто он, чтобы предохранить от насмешек и себя, и свою веру!
У постели больного ребёнка наша жизнь потекла ещё тише прежнего, были отменены (даже на Рождество) всякие праздники, дни рождения и т. п. Как я была этому рада! Как тяжелы для меня были эти гости с прихода отца Владимира, ведь я с детства не привыкла готовить застолья и угощенья. Но мой батюшка считал, что если он посещает своих сослуживцев в дни их семейных праздников, то и он должен, в свою очередь, приглашать к себе батюшек с матушками. А за ними ехали в наш дом и алтарники с дьяконом, и уборщицы, да и все, кому не лень. Счастье, что мы жили далеко от Лосинки, а то бы я пропала. Любопытные так и лезли к нам с подарками, а мне кроме тишины и покоя ничего не надо было. Ведь своя семья состояла уже из восьми человек (это со свекровью и нянькой), да три племянника постоянно прорывались в наш дом. Итого одиннадцать человек надо было три раза в день накормить. А уголь, вода, дрова и стирка — все это было на мне. Зимой беспрестанное поддерживание огня в котле для отопления — это было для меня как работа истопника. От шлака и угля мои руки были заскорузлыми и не отмывались, а концы пальцев часто трескались до крови. Слава Богу, Он помогал мне все терпеть с радостью. С прихода приезжали две-три простые женщины, которые носили воду, стирали белье, кололи и пилили дрова, но это было временами, не часто. Я им была рада. А вот когда праздная, любопытная публика приезжала «поздравить с праздником», то это меня раздражало. Хотелось ответить: «У меня нет ни праздников, ни отпусков, ни дней отдыха. Ежедневная топка печи, ежедневная кухня на десять-двенадцать человек, ежедневный уход за детьми, которых надо одеть, раздеть, девочек причесать и т. п.».
Да, это был обычный крест семейной жизни, глядя на который со стороны, люди говорили мне: «Счастливая матушка!» А я, матушка, еле ноги волочила, так как кроме семейных дел была то беременна, то больна; частые ангины очень меня ослабляли, а грипп тоже раза три-четыре за зиму переходил в семье от одного к другому. Так вот я и сказала тогда мужу, что пока Коленька болен, мы не будем устраивать дома никаких застолий. Надо усилить молитвы, надо принести Богу покаяние и вымолить у Него снова здоровье нашему первенцу. Отец согласился. Так тихо протекла зима 1956-57 годов, а в следующую зиму... Там был другой крест.
«Если по плоти живёте, то умрёте...» Мы решаемся на пятое дитя
На следующий год в школу из нашего дома пошли уже четверо — Симе и двоюродному брату Вите исполнилось семь лет. Осенью мы отказались от поездок за грибами: утром — школа, вечером — уроки. Я предлагала Володе ходить одному в лес, но он ответил: «Это неинтересно, вблизи грибы все обобраны, а далеко ехать не с кем. Один я ничего не принесу». Однако Коленька нас удивлял. Отпросится у меня один на полчасика до уроков «в ближние берёзки», а возвращается точно по бою часов на колокольне и, к всеобщему удивлению, приносит в корзиночке столько, что и на обед хватало. «Да ты как с грядки рвёшь», — говорили мы ему. Болезнь сердца у него, по милости Божией, прошла, мальчик был по-прежнему оживлён и весел. Господь услышал наши молитвы, вернул здоровье нашему первенцу, простил наши согрешения. О, как благодарить нам Господа? Но мы с Володей знали как: если Господь благословляет нас детьми, то нечего нам отстранять от себя Его благословляющую руку. Как ни трудно, но надо ещё раз поднять посылаемый нам труд, то есть наш крест ко спасению душ и... решиться ещё раз на (пятого уже) ребёнка. И стала я просить у Господа: «Отче, пошли нам ещё дитя -во славу Твою. Если Ты нам простил наше нежелание (в предыдущие четыре года) иметь ещё дитя, то, в знак Твоего прощения, дай нам сыночка Федора (а имя Федор — дар Божий). И дай нам, Боже, черноволосенького, как дед его Николай, да ещё бы кудрявенького хотелось...» Так я молилась и верила, что Бог даст.
А в конце июля на именины отца Владимира к нам опять приехало на машинах много гостей. Стояла жара, и мы все пошли гулять в рощу. Одна дама (А. И., хозяйка дома священника) донимала меня передачей всех толков и сплетён, распространяемых о нашей семье. Да что греха таить — я и сама порой любила поболтать и посмеяться. Я рассказала А. И. о том, что меня многие жалеют, подозревая, что мне муж изменяет, потому что видят, как Володя подвозит в нашей машине Наталию Ивановну. А эта милая дама, хотя и была когда-то прекрасна собой, но жила уже седьмой десяток лет... Мы с А. И. от души смеялись, потом я сказала:
— Про меня говорят: «Вот матушка Наталия и в храм-то теперь стыдится ходить». А я и на самом деле почти не хожу... Мы ждём Федю.
— Это ваш брат — Федя? — спросила А. И.
— Нет, сын!
— Как, сын? У вас разве кроме Коли и Симы есть ещё сын? Этого не может быть...
— Почему не может быть? Сейчас — нет, потом — будет!
— Откуда сын Федя будет? — спросила А. И.
Тут уж я рассмеялась:
— Вы не знаете?! Федор — Дар Божий — будет у нас зимой.
— Ах, какая я дура! — воскликнула А. И. — Так поздравляю вас!
— Нет, поздравлять будете на крестинах... — возразила я.
Мне надо было дать понять этой даме, любительнице праздников, что мне стало уже тяжело принимать гостей и собирать столы... Мы были с ней одни среди берёзок и сосенок, разговора нашего никто не слышал, однако весь приход батюшки скоро узнал, что я беременна. «Вот и хорошо, перестанут нас осаждать», — решила я.
Видит Бог, мне было всегда совестно собирать эти застолья, своих именин я старалась не справлять. Накормить голодного — это дело Божие. Но накупать для потехи горы колбас, ветчин и т. п. — это грех! Сколько людей нуждается, а тут у священника в доме какая-то «обжираловка» устраивается: и торты, и пироги, и вино! А Володя мой без конца бывал на подобных праздниках и потому считал своим долгом тоже устраивать у себя нечто подобное, хотя пьяных у нас никогда не бывало. Моего отца эти застолья очень огорчали, но составить серьёзный разговор ему не удавалось. Я была с ним согласна, как всегда. Смех, шутки — разве это образец компании в доме священника? Я просила родителей на эти часы уводить детей подальше от дома, что мама и делала. А папу просила сидеть с гостями за столом, но это ему было так тяжело! «Будем молиться, чтобы таких гулянок в доме у нас не было», — утешала я папочку. И вот эти застолья опять надолго прекратились — Господь послал нам труды да болезни. Зимой, когда в школу пошёл Серафим, посыпались на детей инфекционные заболевания.
Серафиму школа не понравилась с первых же дней. Впереди него за партой сидел озорник, голова которого
была так чисто обрита, что казалась лысой. Так этот «лысый» неожиданно поворачивался назад и, махнув рукой, скидывал на пол все находившееся на Симиной парте. Сима смиренно слезал со скамейки, подбирал свои тетради, карандаши и все другое, раскладывал снова все на парте. Но через три минуты «лысый» снова скидывал вниз все учебные принадлежности Симы. Так повторялось раза четыре. Прерывать речь учительницы и жаловаться Сима не хотел, решил сам проучить озорника. Сима вытянул из своих подтяжек резинку, натянул её и щёлкнул резинкой по голове «лысого». Тот от неожиданности громко закричал, схватился за голову. «Сима, встань в угол», — скомандовала учительница. Сима молча пошёл в угол. На перемене он собрал в ранец свои вещи и ушёл из школы. «Нет тут справедливости, — решил он. — Почему Людмила Васильевна даже не спросила меня, за что я щёлкнул "лысого"? Не буду учиться!»
Сима дошёл до ручья, сел под деревья и начал уплетать свой завтрак. К нему подплыли утки. Сима кидал им корочки, они ловили, ныряли, крякали от радости. Солнце ярко светило, был тихий осенний день, жёлтые листья украшали кусты. «Как тут тихо и хорошо», — с наслаждением думал Сима. Но вот вдали показались дети, возвращавшиеся из школы. Сима присоединился к братьям, взял с них слово, что они дома ничего не расскажут. На следующее утро обида на школу у Симы прошла, и он решил: «Ладно, буду терпеть».
