105
Данное выражение (ή Э–ερμη ή ε<χη) предполагает снисхождение благодати Божией в душу человека. Ср. у преп. Иоанна Лествичника: «Когда душа, предающая саму себя, погубит блаженную и вожделенную теплоту, тогда пусть усердно взыскует, по какой причине она лишилась ее, и против этой причины она должна направить всю брань и все усердие свое. Ибо теплота возвращается только через те врата, через которые она вышла» (ΤΟΥ ΟΣΙΟΥ ΠΑΤΡΟΣ ΗΜΩΝ ΙΩΑΝΝΟΥ ΤΟΥ ΣΙΝΑΙΤΟΥ ΚΛΙΜΑΞ. Εχδ. ΙΕΡΑΣ ΜΟΝΗΣ ΠΑΡΑΚΛΗΤΟΥ, 1992. Σ. 43).
Св. Аммон говорит здесь о даре «духовного различения» (δίάχρίσίς, мсгео); это понятие иногда переводится как «рассудительность». Обычно оно обозначает добродетель, являющуюся «существенным и важным моментом трезвения» или, частнее, енмжанмя. По словам преп. Макария Египетского, «любителю добродетели должно позаботиться о рассудительности (τς δίαχρί'σεως), чтобы не обманываться в различении добра и зла»; «Из всех добродетелей самая большая есть рассудительность». По словам аввы Пимена, «хранение, внимание к самому себе и рассуждение — вот три действия души» (Зармн С. Аскетизм по православно–христианскому учению. Т. I, кн. 2. СПб., 1907. С. 585).
Ср. Рим. 8, 15. Св. Григорий Двоеслов на сей счет замечает: Творец [всего] видимого и невидимого, Единородный Сын Отца, пришел для спасения рода человеческого (а Амжат generis reempfionem) и послал Святого Духа в сердца наши. Оживотворенные (oioicafi) Им, мы верой постигли то, что до сих пор не можем познать опытным путем (scire ejxpenmenfo). И в той мере, в какой мы «приняли Духа усыновления» (Рим. 8, 15), мы уже не сомневаемся относительно того, что [мир] незримых тварей существует (e oifa moisiMem). См.: Cregoire e Cran. Dialogues. T. III / Ed. рar A. de Vogue et P. Antin // Sources chre‑tiennes. № 265. Paris, 1980. P. 21.
Для обозначения такого видения св. Аммон использует термин άνάβλεψις (буке.: взгляд, устремленный горe). Примечательно, что преп. Макарий, ведя речь о духовном возрождении человека, связанном с «обновлением ума», также говорит о «здравии и видении мысли» (ΰγιότητα χα< άνάβλεψίν διανο<ας). См.: Maanos/ Symeon. Reden und Briefen. Bd. II. S. 121.
Св. Аммон цитирует очень свободно, вероятно по памяти; мы переводим так, как он цитирует. Слова «широта» и т. д. «суть образное обозначение не широты и всесторонности познания, а вечности и неизмеримости предмета познаваемого», то есть «неизмеримым предметом христианского познания служит любовь Христова, явленная на кресте, а следовательно, и любовь Бога, пославшего Сына Своего для спасения мира» (Бодамеескмм Д. Послание святого апостола Павла к Ефесянам. Исагогико–экзегетическое исследование. Киев, 1904. С. 479–481).
Для обозначения духовного видения св. Аммон на этот раз употребляет выражение το διορατιχον τοΰτο χάρισμα, которое, вероятно, здесь имеет смысл «духовной проницательности». Ею обладал, например, св. Пахомий Великий. По словам архимандрита Палладия, «в великом деле духовного руководительства во многочисленном братстве, рассеянном по девяти монастырям, Пахомий мог успевать именно потому, что Господь даровал ему особую проницательность. Этот дар он более и более развивал в себе. Он умел с первого свидания узнавать человека» (Арлжжан–дрмж Палладмм. Святый Пахомий Великий и первое иноческое общежитие по новооткрытым коптским документам. Казань, 1899. С. 137).
Выражение τοίς ^ελ^μασιν εαυτών άχολοΰ^ουσίν предполагает себялюбие (эгоизм), которое православные подвижники считали корнем и основой всякого греха, ибо «себялюбивое возведение своего «я» в цель своей жизнедеятельности» имело результатом «расторжение мировой гармонии, разрыв союза с Богом и людьми и постоянную борьбу за существование. Такова сущность жизни греховной. Весьма ясно, что жизнь по Богу, истинно человеческая и христианская жизнь, должна быть противоположной греховной. Если там, в грехе, мы поставляем свое «я» жизненным принципом — выше всего и свою волю мировым законом, единственно для нас обязательным, то здесь, в жизни силы и духа, мы должны поставить в жизненный принцип отречение от своего «я» и от своей воли, от того и другого отказаться и принять на себя иго Христово, принять Его волю за закон своей жизнедеятельности. В греховной жизни мы вели борьбу с людьми из‑за своего «я», одушевляясь взаимной ненавистью; здесь, в духовно–христианской жизни, мы должны стремиться к соединению с людьми, руководясь не ненавистью, а любовью к ним. Итак, вот два начала, из которых слагается духовная жизнь: отречение от своего «я» и своей воли — начало отрицательное, любовь к Богу и ближним — начало положительное, созидающее» (Соколое Л. Психологический элемент в аскетических творениях и его значение для пастырей Церкви. Вологда, 1898. С. 45–46).
Фраза οά δύνασ^ε λαβεΓν προσ^^χην ^περ το μετρον άμων предполагает, скорее всего, именно такой смысл. Преп. Антоний, учитель св. Аммона, также считал, что «искушения, посылаемые Господом, необходимы нам для нашего нравственного очищения и усовершенствования, ибо как золото очищается огнем, так и человек — искушениями. Кого благость Божия не испытывает искушениями, трудами и несчастиями, чтобы научить его терпению и усовершить в добродетели, тот, по словам Антония, не получит от Бога славы» (Ло^а^еескмм С. Святый Антоний Великий (его жизнь, писания и нравственно–подвижническое учение). Одесса, 1906. С. 234).
Под «благословением» (εΰλογί'αν) здесь, вероятно, подразумевается любой дар Божий.
Ср. у преп. Макария: «Господь, видя мужество и стойкость в искушениях души, а также то, что, подвергаемая искушениям, она оказалась испытанной (δόχ<μος εύρεση), является в доброте Своей, открывая Себя и ее озаряя сверхсиянным Светом Своим» (Рзем^о–Мястге. Oeuvres spirituelles. P. 88).
Именно в таком смысле употребляет слово νό^ος («внебрачный», «незаконнорожденный», «чужеземный», «поддельный», «подложный») и Климент Александрийский (см.: С/етеиз ^/ехяи^пимз. Pro‑trepticus und Paedagogus. S. 69). Мысль же св. Аммона совершенно прозрачна: искушения являются неотъемлемой частью духовной жизни и своего рода признаком Божия благоволения.
Монашеские одежды имеют глубокий символический смысл. Под τ^ν εσ&^τα св. Аммон подразумевает, вероятно, милоть — верхнюю одежду из козлиной или овечьей шкуры, в которую облачались еще ветхозаветные пророки. «Милоть была самой древней и первой одеждой иноков, отличавшей их на первых порах от мирян. Ее носил сам отец монашествующих св. Антоний; в милоть одел он и ученика своего Илариона. «Козлиная одежда внушала монахам, — по словам Кассиана, — что они, умертвив плотские страсти, постоянно должны прилежать добродетелям и не допускать, чтобы в теле их оставались свойственные юношеским летам горячность и непостоянство». Таким образом, уже и в то время ношение милоти имело символический характер, указывающий на уничтожение в иноке плотских порывов и на сосредоточение всего внимания его на добродетелях» (Иннокенжмм, арлмжянсрмт. Пострижение в монашество. Опыт историко–литургического исследования обрядов и чинопоследований пострижения в монашество в Греческой и Русской Церквах до XVII века включительно. Вильна, 1899. С. 86). Избрание первыми иноками милоти в качестве своего облачения намекало, возможно, еще и на то, что монашество взяло на себя пророческое служение в Церкви.
Эти слова св. Антония встречаются и в сборнике «Изречений святых отцов» («Апофтегмах»), только здесь вместо «Царства Божия» стоит «Царство Небесное» (см.: ΤΟ ΓΕΡΟΝΤΙΚΟΝ. Σ. 1). Согласно этому великому основателю монашества, «Бог при создании одарил нас свободной волей, поэтому мы должны по своей воле отражать нападения врага и побеждать его. Искушения, по словам Антония, дают возможность иноку показать доброе направление своей воли и утвердить ее в добре при возможности избирать злое. Только жизнь, исполненная борьбы со злом, покажет нашу веру и любовь к Богу и искреннее стремление к единению с Ним» (Лобачеескмм С. Указ соч. С. 233234). Св. Аммон, прямо апеллируя к своему учителю (ελεγεν ήμ<ν), в этом аспекте своего аскетического богословия, как и во многих других, являет себя подлинным преемником преп. Антония.
Опыт моления об утерянной радости Божией запечатлевается в одном из «Гимнов» преп. Симеона Нового Богослова: «Объятый желанием к Тебе и связанный любовью, я недоумеваю, изумляюсь и не могу понять, почему скорбь [и теперь] касается жалкой души моей, отчего вкрадывается печаль и всего меня волнует, почему скорбь о земном (ή των γη'νων 9λ<ψίς — или: «стеснение [угнетение] земных вещей») лишает меня Твоей сладости, Боже мой, и разлучает от радости. Зачем Ты, Блаже, оставляешь меня, столь [глубоко] падшего и согрешившего или чем прогневавшего Тебя более, Христе мой, чтобы я еще сильнее печалился, чем прежде, когда душа моя была одержима страстями? Скажи и научи меня ныне глубине судеб (κριμάτων) Твоих, скажи, Владыко, и не возгнушайся меня говорящего, [хотя] и недостоин я» (Божественные гимны преподобного Симеона Нового Богослова / Перевод с греческого иеромонаха Пантелеимона (Успенского). Сергиев Посад, 1917. С. 140. Текст: Symeon /e NoMoeaM 7%eo/ogien. Hymnes. T. III / Ed. par J. Koder // Sources chretiennes. № 196. Paris, 1973. P. 12–14).
