23. Здесь упоминаются популярные в древнем Китае музыкальные мелодии.
24. Отсечение ступни было в Китае традиционным видом наказания. Образ «Полководца правой руки» вкупе с рассказом о поваре Дине заставляет вспомнить хромоногих мастеровых в других мифологиях мира (ср. образ Гефеста в античных мифах). Возможно, перед нами вариация одной общей темы человеческой культуры: «очеловечивание человека», его выделение из природного мира неизменно сопровождается его увечьем.
25. Воображаемые диалоги, собранные в этой главе, посвящены проблеме отношения даосского мудреца к миру. В диалогах, где главным действующим лицом выступает Конфуций, дается ответ на вопрос вопросов «странствующих ученых»: как совместить государственную службу с духовной свободой и даосским идеалом «вскармливания жизни»? Другая серия рассказов, разъясняет достоинства «бесполезности» мудреца для мира. Разумеется, эта «бесполезность» вовсе не означает отсутствия способностей или нарочитый уход от мира. Она — неизбежное следствие «внутреннего постижения», безупречной цельности духа, прикровенно отличающих мудрого.
26. Данная фраза — одно из немногих в книге Чжуан-цзы мест, где уточняется значение очень емкого термина ци, изначально связанного с образом «испарений» и переводимого в западной литературе словами «эфир», «пвевма», «жизненная энергия», «энергетическая конфигурация» и т. п., в данном случае — «духовные токи». Чжуан-цзы говорит также о «едином ци Неба и Земли» и определяет жизнь как «скопление ци». В даосской литературе ци трактуется как единая духовно-материальная субстанция мира, в пределе своего бытия совпадающая с Великой Пустотой. Вместе с тем она есть реальность, обладающая качественным своеобразием и потому воплощающая неисчерпаемое разнообразие Хаоса. Наконец, ци относится к внутреннему измерению реальности: «слушать посредством ци» — значит «внимать внутреннему в себе».
27. Это высказывание лишний раз напоминает о том, что вопреки распространенному мнению Чжуан-цзы считал возможным находиться на службе, если служба оказалась «неизбежной», а мудрец, связанный с правителем узами долга, не теряет своей внутренней свободы.
28. Феникс в древности слыл в Китае благим знамением, предвещавшим появление великого мудреца. Песня чуского безумца, однако, проникнута саркастической иронией.
Глава V. Знак полноты свойств
29. «Полнота жизненных свойств» — одно из определений реальности у Чжуан-цзы и вместе с тем главнейшая характеристика «просветленного сердца» в даосской традиции. Что же касается «знака» (фу), то речь в данном случае — о печатях, которыми в Китае наделялись государственные чиновники. Такие печати обычно состояли из двух половинок и являлись для служилых людей своеобразными опознавательными знаками. Таким образом, Чжуан-цзы говорит о предмете, весьма сходном с понятием символа в его изначальном греческом смысле — как тайном опознавательном знаке. Что же, согласно Чжуан-цзы, является верным признаком «полноты жизненных свойств» в человеке? Прежде всего ненаигранно покойное отношение ко всяким жизненным невзгодам или кажущимся «несправедливостям» — например, к собственному уродству или увечью. Похвала мудрым уродам или калекам — популярная тема «внутренних глав» книги Чжуан-цзы.
30. Отсечение ступни было в древнем Китае распространенным видом наказания.
31. По преданию, Конфуций в молодые годы встречался с патриархом даосской традиции и расспрашивал его о смысле древних ритуалов.
32. Волшебная Кладовая — метафорическое обозначение человеческого сердца, которое для Чжуан-цзы воистину есть сосуд, «вместилище духа» (пояснение Го Сяна) и в особенности — хранилище неисчерпаемых превращений мира. Данное понятие сопоставимо с выражением «Небесная Кладовая» из второй главы книги.
33. Имеется в виду клей, с помощью которого древние китайцы склеивали свои долговые обязательства.
34. Знак «цин», переводимый здесь словами «человеческие наклонности», в позднейших текстах обычно означает просто «чувства». Следует, однако, иметь в виду, что в китайской традиции чувства не противопоставлялись разуму и «жить чувствами» в китайском понимании означало также и «жить разумно».
35. В текстах этой главы, пожалуй, с наибольшей полнотой трактуются характеристики бытия Дао, именуемого здесь «высшим учителем». Термин учитель в данном случае имеет также значение «родовой предок», ибо Дао есть то, благодаря чему всякая вещь есть то, что она есть, и оно предшествует всякому существованию. Впрочем, понятия учителя и предка являются для Чжуан-цзы, как вообще свойственно его философии, только метафорами: Дао есть великий учитель именно потому, что оно не хочет продлевать свое бытие в последователях; оно есть великий предок потому, что ничего не порождает. Но это не мешает Чжуан-цзы обращаться к бесстрастному, безмятежному, оберегающему лишь глубину нежелания учителю-предку в словах, исполненных неподдельного пафоса.
36. В тексте говорится буквально о «Небесной пружине» (тянь цзи). Так в даосской литературе обозначается внутренний импульс саморазвития жизни, символически завершенное бытие, сила «таковости» вещей, соотносившаяся с «Небесным», т. е. предвосхищающим все формы, измерением бытия. Некоторые современные исследователи уподобляют даосский термин «Небесная пружина», или «сокровенная пружина» (сюань цзи), понятию энтелехии у Аристотеля.
37. В оригинале значится: «Для них Небо — это отец». Исправлено в соответствии с предложением китайского комментатора Тао Хун-цина.
38. В оригинале сказано наоборот: «Можно передать, но нельзя воспринять». Исправлено по предложению китайского ученого Вэнь Идо. В памятнике древнекитайской поэзии «Чуские строфы», близком даосской традиции, встречается принятая здесь версия этой фразы.
39. Это выражение Чжуан-цзы стало классическим в даосской традиции обозначением высшей стадии прозрения Дао. Опыт неизбывного одиночества сопряжен, очевидно, с познанием абсолютности, безусловности своего бытия.
Глава VII. Достойные быть владыкой мира
40. В этой последней главе Внутреннего раздела книги собраны сюжеты, которые, по мысли ее составителя, разъясняют природу идеального правления. Ибо мудрость в даосизме — как и в других китайских учениях — неотделима от власти, хотя бы «сокровенной». Однако об управлении как таковом говорится лишь в первых четырех диалогах, причем некоторые из них читаются как вариации ряда диалогов, вошедших в предшествующие главы. В остальных же сюжетах освещаются различные качества даосского мудреца. По-видимому, среди глав Внутреннего раздела данная глава в наибольшей мере обязана своим внешним видом усилиям позднейших переписчиков и редакторов.
41. Предполагается, что участники этого разговора живут во времена царствования Шуня, одного из идеальных царей в конфуцианской традиции, но отдают предпочтение еще более древним временам правления царя Тай, когда еще не существовало различия между «небесным» и «человеческим» и тем более между различными понятиями, данными в языке.
42. В данном диалоге отчетливо прослеживаются две ступени даосского совершенствования: первая — вольное скитание в небесном просторе, делающее человека «другом творца вещей»; вторая — вхождение в «Небесное Единство» за пределами жизни и смерти и всего «человеческого». Таков даосский путь совершенствования как «прекращения прекращения», и путь этот соединяет незыблемую волю с полнейшей Heпроизвольностью.
43. Притча о колдуне Ли Сяне и даосском учителе Ху-цзы помогает отличить Силу даосского мудреца — Силу «Единого превращения» мира — от искусства мага, оперирующего отдельными предметами. Как и в первой главе книги, Ле-цзы в этом рассказе поначалу предстает как не слишком дальновидный поклонник магии.
Глава VIII. Перепонки между пальцами
