Иоанн Креститель — неистово горяч горячностью Христа. Илья Пророк называется в еврейской легенде "спорщиком, бурным, безжалостным". В одной проповеди, когда-то неправильно приписанной св. Иоанну Златоусту[356], Бог забирает Илью Пророка на небо и говорит ему:
."Взойди в рай, а Я сделаюсь странником на земле. Потому что, если ты останешься на земле, человеческий род, столь часто тобой наказуемый, совсем исчезнет". В кармелитской традиции агрессивность Ильи Пророка смягчается кротостью Пресвятой Девы [Деисис трактует эти черты, как общие для линии духовности "Пресвятая Дева — Иоанн Предтеча"), а св. Бонавентура наоборот говорил, что св. Франциск Ассизский был послан в этот мир "в духе ... Ильи" (Лк.1.17). Неудержимость Иоанна Крестителя есть неудержимость Того, Кто "кроток и смирен сердцем" (Мф.11.29); во взгляде Шарля де Фуко отражается Иоанн Миротворец.
Остатки кумранской библиотеки позволяют догадываться о существовании в этой среде дохристианского монашества и говорят нам о том, до какой степени мощный менталитет пустыни близок библейской традиции. Известно, что для этой общины характерно отрешения от богатства, соблюдение целомудрия, упражнение в молитве и изучении Библии. Здесь господствовали порядок и строгая дисциплина, в частности, правило молчания, имели место ритуальные омовения, совместное принятие пищи. В уставе общины можно прочесть: "Тогда предстоит выйти из среды испорченных людей и пойти в пустыню, чтобы приготовить Ему путь". Это монашеское призвание восходит, следовательно, к традиции Кармила, к твердому убеждению, что Илья Пророк — основатель библейского монашества; иконописцы следуют этому преданию, изображая Илью Пророка в образе монаха-аскета.
Возможно, что Иоанн Креститель был послушником у ессеев: Он "был в пустынях" (Лк. 1.80). Бог извлекает его из этой среды и делает новым "учителем правды", "учителем последних вещей". Из его школы выходят первые ученики Христа (Ин. 1.35-37). Его проповедь содержит радикальный призыв к metano'ia — покаянию, или обращению (ср. Лк.3.3-8), чтобы родиться в эон Духа; и поэтому его облик, его слова, его краткое пребывание на земле отмечены огненными чертами (что активно подчеркивается на иконах). Глас вопиет в пустыне (Лк.3.4), и именно зов пустыни наложит свой неизгладимый отпечаток на все виды монашеского подвижничества. С преп. Антонием Великим[357] и преп. Пахоми-ем Великим традиция Ильи Пророка и Иоанна Крестителя, отцов монашества, расцветает в христианском монашестве[358]. Монашество — переживаемый Апокалипсис; оно указывает на христианское сознание, сжигаемое нетерпением, ибо "пришло время жатвы; ибо жатва на земле созрела" (Откр. 14.15). Пришло время, когда надо обрезать грозья винограда на земле: потому что созрели на нем ягоды (Откр. 14.18). Провозвестие монашества сливается с голосом "душ убиенных", "погребенных под жертвенником", которые вопиют: "Доколе?" Владыка говорит им, "чтобы они успокоились еще на малое время" (Откр.6.9-11). Это время терпения состоит в том, чтобы имеющие ... были, как не имеющие (1 Кор. 7.30-31), чтобы они претворили свою жизнь в пророчество и живую притчу о будущем зоне. Для св. Иоанна Златоуста даже супружеская жизнь есть по существу образ не земных вещей, но Царствия Божьего.
Из традиции пустыни приходит преп. Исаак Сирин, чтобы сказать, что настоящая молитва есть видение "пламени вещей". Но времена изменились. Теперь наши большие перенаселенные города становятся той грозной пустыней одиночества, в которой Христос и Сатана продолжают свой потрясающий диалог, и именно здесь проповедь Иоанна Предтечи должна звучать с присущей ему силой (Лк. 1.17) — более, чем когда бы то ни было. Мистическая действительность Хоггара (центральная Сахара), дорогая сердцу Шарля де Фуко, перенесена его учениками в наши города. Хорив и берега Мертвого моря становятся всемирными, и Благодать последних времен нисходит и касается всякой живой души. Молитва воспевает Бога, но она имеет также свое апокалиптическое завершение. Она ускоряет события, выявляет "единое на потребу", приближает будущие времена и делает предельно актуальными бессмертные ответы Господа на три искушения в пустыне. Молитва Господня, истолкованная в духе Иоанна Предтечи, раскрывает свой тайный смысл: она ожидает Царства Божьего; она приглашает к освящению Имени Божьего даже ценой мученичества; она говорит об искушении последних времен; она молит о евхаристическом хлебе, так как может наступить время, когда он станет недоступным; она умоляет ниспослать Духа Святого. Именно этому учил Иоанн Предтеча своих учеников. Сводя историческую длительность к ее ядру, эсхатологический максимализм великих подвижников пустыни претворяет начало Евангелия от Марка в возвещение Пришествия, в керигму — проповедь о нем гласом, вопиющем в мире, чтобы этот мир был пронзен кайросом — временем радикального решения, освобождающего наступления Парусии (Мк. 1.1 -4). В день Усекновения главы Иоанна Предтечи Церковь воспевает его мученичество и раскрывает его подлинное значение: "Ирод безумный отсекает твою главу..., но Христос сделал тебя главой Церкви." Речь здесь идет не о наделении властью, но об его архетипическом значении; это Откровение о том созвездии Святости, в котором всякое призвание находит свой источник, ибо любое призвание и в любой форме не может иметь никакой другой цели, кроме эсхатологического свидетельства. Вот почему молитва, обращенная к Иоанну Предтече, называет его пророком, предтечей, священником, чудотворцем, ангелом", созвездием всех призваний, интегрированных в "единое на потребу" Царствия Божьего.
"Через крещение, — возвещает апостол Павел (Рим.6.4), — мы привились ко Христу, мы стали причастниками сока Маслины" (ср. Рим.11.17); мы — "во Христе". Корень нашего существа уходит вглубь плодородной земли — во Христа. Библейский реализм противится всякой метафоре. Недостаточно сказать, что мы соединены: во Христе мы составляем одно (Еф.4.5). Господь обращается к Своему народу: "...любовью вечною Я возлюбил тебя, ...дева Израилева" (Иер.31.3-4).
Церковь есть супруга; Бог заключает брачный союз, и эта неизреченная тайна навсегда запечатлена в Песне Песней: "Имя твое, — говорит невеста своему возлюбленному, — миро излиянное" (1.2), елейрадо-ванця (Пс.44.8); это имя естьмашиах-мессия, оно означает "Помазанный", на Которого Дух сходит и пребывает на Нем (ср. Ин.1.33); и Дух говорит вместе с Невестой: "...прииди," Господи! (Откр. 22.17). Свидетель брака Агнца, друг Жениха, посвящает нас в свою радость — радость всякой души, которая уже не принадлежит самой себе. Как замечательно говорит Гертуда фон ле Форт: "Там, где женщина более всего является самой собой, она уже — не "она сама", так как она отдалась"[359]. Здесь женщина есть образ всякой души. Радость вспыхивает именно в тот момент, когда каждый из нас может сказать "в духе и силе" Иоанна Предтечи: "Мне должно умаляться, а ему расти" (ср. Ин.3.30).
Пророк трансцендирует настоящее; кажется, что он его разрывает, но в действительности он есть связь, которая соединяет феноменологию настоящего с ее ноуменом. Пророческая харизма — это чувствительность к присутствию Божьему; она свидетельствует о том, что в сердце истории — "неопалимая купина". Дух Божий избрал некогда, в эпоху Ветхого Завета, целое облако свидетелей Своих вторжений в мир. В Новом Завете это звание является всеобщим: его получает каждый в таинстве Миропомазания, которое делает из человека харизматическое существо, запечатленное Духом Святым.
Пророк не предсказывает будущее, но он видит события с точки зрения эсхатологии; точка, с которой он смотрит, находится не в будущем отрезке исторического времени, но в последнем дне. Его харизма есть дар служения Церкви, так как непосредственный опыт богообще-ния неудержимо влечет его к апостольскому служению свидетельства. Это не наставление и не катехизическое епископское учительство, но толкование тайн веры через посредство того живого "богословского места", которым является сам человек. Отец Ив Конгар предлагает удачное различение двух видов пророчества в Церкви: священническое пророчество ex-officio (по должности) и пророчество верных ex-spiritu (по духу). Священство епископов относится к структуре Церкви, к иерархической функции; здесь профетизм проявляется в области церковных таинств и пастырства. Пророчество верных относится к жизни Церкви, к вечному таинству присутствия Божьего в человеческой душе, к живому ответу на Любовь Бога. Обращенное к миру, всеобщее священство находится между структурой Церкви и профанной реальностью мира и является единственной связью между ними. Само это положение уже есть служение, призыв к тому, чтобы свидетельствовать в этом мире, в котором, по словам Романо Гвардини, — как это ни трагично — "мысль о Парусии уже не играет никакой роли в христианском сознании". Пророческая харизма именно вводит опыт Бога в ткань истории и взрывает ее изнутри, создавая новое измерение. Пророчество ex-spiritu должно видеть "отставание" церковной жизни по сравнению со все нарастающей скоростью мирской жизни, оно должно замечать самые революционные изменения в экономических, политических и социальных структурах, чтобы опыт Бога разбивал, разрывал эфемерную непрозрачность этого мира. Его свидетельство подобно персту Предтечи, указывающему на Грядущего; его ревность отрицает прежде всего время этого мира, если оно не раскрывается для ожидания. Церковь в своей тайносовер-шительной практике есть переход к Царству; возвещать это же в мире — в этом смысл пророческой харизмы.
