Человеческая мысль, если не приходит к Богу, остается ущербной, несовершенной. Поэтому постепенно сохнет, вянет, до тех пор пока, наконец, совсем не увянет. Что относится к человеческой мысли, то относится и к человеческому ощущению. Если оно не прикасается к Богу, то довольно быстро утрачивается, замирает, пока совсем не умрет. Этот же закон имеет силу и для человека как целого. Если его бытие не завершается Богом, он остается калекой и недоконченным; в нем постепенно умирает все великое и возвышенное, а остается лишь пустяковое и ничтожное.
Что простерто между человеком и всем, что над ним? А что – между человеком и тем, что под ним? Не стоит ли человек в каком-то средоточии, в каком-то центре, чьи радиусы расходятся во все стороны и во все бескрайности? Если же человеческая мысль – единственный свет и всюду вокруг нее тьма, сплошная тьма, густая, тяжелая, непроглядная, то не есть ли человеческое ощущение – единственная живая бабочка в целом мире, вокруг которой, над которой и под которой – сплошная пустыня, только одна пустыня, серая, сухая, смертная.
Кто может проследить человека во всех его путях? А тем более его мысль? Но человеческую мысль крадет сметь, куда же она ее уносит? Кто может проследить смерть на всех ее путях? А возможно ли проследить ощущение? Ах, человеческое ощущение еще слабее человеческой мысли, ибо оно со всех сторон окружено небытием. Некая жуткая язва теснит человека со всех сторон, и он немеет и безумствует в одиночестве, а вокруг него пустая, серая земля и холодный пепел морского бесконечного пространства. А мысль, этот самый проклинаемый рок человеческий, как голодная и обезумевшая гиена, несется и безумствует по безводной пепельной пустыне нашей сумрачной планеты.
Можно ли причинить боль человеческой мысли? Если до, то я хочу смягчить эту боль вопросом: не является ли мысль самым интересным и самым загадочным даром человеку? Мы ею ориентируемся, но не знаем, что она в сущности такое. Мы ею проверяем все, а чем можем проверить ее, таинственную, беспокойную, неохватную? Разве она не бросала нас бесчисленное количество раз в трагической безвыходности и не заводила нас в непроходимые пустыни – она, неодолимая обольстительница?.. О мысль, ты для нас невыносимое ярмо и тяжелое бремя. Как же нам твое ярмо может стать благим и твое бремя – легким? И снова грустно спросим тебя: как ты можешь стать для человека радостью и благовестием?
***
Философия – это своеобразное мученичество. Здесь мысль ломается в темных безднах и диких обрывах небытия и всебытия. Поэтому философы одновременно и грустные, и восторженные люди. Какой-то всепобеждающий инстинкт гонит мысль из тайны в тайну. А что не тайна в этом мире и над этим миром?!
Философы – часто трагичные люди. Ибо их мысль долго и упорно бежит вслед за космическими тайнами, до тех пор пока, как птица, не упадет перед их последними оплотами.
Философы иногда – это отчаянные люди. Ибо мысль заводит их в такие лабиринты, из которых нет ни хода назад, ни движения вперед.
Философы, так или иначе, - это мятежные люди. Ибо для них мысль свирепее самых страшных загадок этого мира.
Философы иногда – люди саркастические. Ибо мысль не в состоянии найти для них хоть одну каплю меда, что скрывается в криницах многих существ и вещей. И они питают себя горькими листьями жестоких тайн, что так обильно и буйно растут на лугу наших печальных земных реальностей. А тот, кто питает себя горечью, разве не имеете права на сарказм, на сарказм как на временный modus vivendi и cognoscendi [образ жизни и сознания (лат)].
Я и сам нахожусь с философами в плутающем по бескрайним пустыням караване. И нам не хватает воды, чтобы освежить душу, ибо наша мысль устала, изголодалась и жаждет. А мы ее питаем и поим песком. О, песком соленых, горьких, страшных тайн… Тяжело быть философом. Ибо та находишься в караване, который никак не может выбраться из пустыни. Здесь человеческая мысль в конце концов издыхает в страшных муках от голода и жажды. А человек? Отчаянный печальник подле серого, песчаного кургана своего вождя и путеводителя…
***
Но и для человеческой мысли, измученной в пустыне этого мира, существует один выход. Да, только один выход! Это Он, Тот, Кто человеческую мысль завершил Богом, Творцом мысли; Тот, Кто человека – это самое трагичное существо – усовершил, завершил и довершил Богом. Это чудесный и чудотворный Богочеловек – Бог человеческой мысли, Логос человеческой мысли, Смысл человеческой мысли.
Разве человеческая мысль не есть самое кровожадное чудовище, если не заканчивается, не завершается Логосом мысли, Логикой мысли? Мысли без Логоса, мысли без Смысла, такие человеческие мысли – это великое бессмыслие. Разве вы это не почувствовали? Вы должны были это почувствовать, если серьезно думали о том, что такое мысль. Знаете, тогда от ужаса леденеют кости, а мысль, размышляя о природе мысли, впадает в горячку и бред. Истина, человечески реальная истина в том, что только с Богочеловеком и в Богочеловеке человеческая мысль становится для человека благим ярмом и легким бременем. Богочеловек – единственный, Кто открыл настоящую стезю для человеческой мысли. Стезю, ведущую к бессмертному совершенству и жизни вечной. Так случается, если человеческая мысль с помощью богочеловеческих средств развивается в богомыслие, а человеческое ощущение – в богоощущение.
А там, на таинственных границах, где совершается переход ощущений в мысли и мыслей в ощущения, там сгущаются тайны. Там разбиваются сердца. Так погибли Ницше и Метерлинк. Миры затуманились над человеком. По ним непрерывно роятся какие-то тайны, какие-то бескрайности. Сориентироваться среди них – это искусство из искусств. Этому искусству обучает только Он, таинственный и непобедимый Иисус.
***
Наши люди, если и занимаются философскими размышлениями, обычно боятся того, что из мысль встретится с Богом. А это происходит от того, что они любят мыслить короткими мыслями и чувствовать узкими ощущениями. Ведь если бы их мысль встретилась с Богом, то должна была бы рухнуть в божественные бескрайности и утонуть в нежданных мирах. Наш же «мыслящий» человек в большинстве случаев похож на шелкопряда, который ревниво скукоживается в свой маленький кокон, чтобы никогда из него не выпорхнуть, а отличие от бабочки, желающей видеть широкие горизонты и бескрайние пространства.
Человек коротких, вялых мыслей весь зарылся в кору этой планеты, как клещ в овечью шерсть. И ничего не видит, кроме этой коры. А над ним пылают бесчисленные светила, около ста миллиардов только в Млечном пути, и светила иных бесчисленных миров…. Человеческая мысль? О, тонкая белая нить в бескрайности вселенной, слабая молния в непроглядной тьме бесчисленного, таинственного, неопознанного…
Чем лечится мысль от мелочности, от мелкости, от смертности? Богом, Его бескрайностью, Его бездонностью, Его безмерностью. В соприкосновении с Ним мысль обесконечивается, обездонивается, обессмерчивается. И тогда нет смерти для нее ни в одном из существующих миров. Вся бессмертная, вся бескрайняя, вся вечная. Тайны миров больше не пугают. Напротив, они становятся для нее неиссякаемым источником вечных радостей и трогательного возбуждения: лазоревые – лазурных, золотые – золотистых. Неисчислимо много тайн, сладких и волшебных, поднимаются из бесчисленных Божиих миров и восхищенно обнимают ее – неодолимую обольстительницу.
Серна в потерянном рае. Исповедь.
Я серна. Во вселенной я – чувство грусти. Давным-давно кто-то изгнал на землю все грустное во всех мирах и из этого отлил мое сердце. И с тех пор я – чувство грусти. Я живу тем, что из всякого существа и твари высасываю печаль. Черной каплей печали капает мне в сердце всякое существо, лишь только я к нему приступаю. Черная роса скорби тоненьким потоком струится по моим венам. И там, в моем сердце, черная роса скорби становится бледной и голубоватой.
По моему существу разлита некая магнетическая сила грусти. И все печальное в мире она неуклонно привлекает и складывает в моем сердце. Поэтому я самое грустное существо из всех созданий. У меня есть слезы на всякую боль… Не смейтесь надо мною, о насмешники! У меня даже в голове не укладывается, что в этом горестном мире есть существа, которые смеются. О проклятый, самый проклятый дар – смеяться в мире, в котором кипит скорбь, клокочет боль, в мире, который опустошается смертью! Какой предосудительный дар!.. Я никогда не смеюсь от грусти. Как же мне смеяться, если вы так грубы и суровы, вы – насмешники?! Если вы так злы и безобразны! А безобразны – от зла. Ибо только зло разрушает красоту земных и небесных созданий… Мне вспоминается, как эта земля некогда была раем, а я – райской серной. О, воспоминание, от которого я восхищенно скольжу из радости в радость, из бессмертия в бессмертие, из вечности в вечность!..
