Однако говорить об этом было невозможно.
Все это могло быть привязано к естественнонаучному опыту, а не к естественнонаучному мышлению. В этом опыте заключалось нечто, что в отношении истинного, преисполненного духом мышления могло в истинном свете показать мир и человека его собственной душе, нечто, в чем можно было обрести дух, затерявшийся в традиционно оберегаемых догматах веры. Из опыта, основанного на наблюдении природы, я пытался выделить духовное воззрение на природу. Я хотел говорить о том, что можно найти "по эту сторону" как духовно-природное, как сущностно-божественное. Ибо в традиционно оберегаемых догматах это божественное превратилось в "потустороннее", потому что "по эту сторону" дух более не признавали и поэтому отделяли его от воспринимаемого мира. Он превратился в нечто такое, что для человеческого сознания все более погружалось во тьму. Не отрицание божественно-духовного, а обретение его в мире, призыв к нему "по эту сторону" звучал во фразах моих лекций, прочитанных для "Свободного литературного общества": "Я думаю, что естественная наука может принести нам осознание свободы в более привлекательной форме, чем люди обладали им когда-либо прежде. В нашей душевной жизни действуют законы, столь же естественные, что и те, согласно которым небесные тела движутся вокруг Солнца. Но эти законы представляют Нечто более высшее, нежели вся остальная природа. Это Нечто не существует нигде, кроме как в человеке. И в том, что проистекает из этого Нечто, — в этом человек свободен. Он возвышается над жесткой необходимостью неорганической и органической закономерности; он повинуется и следует только самому себе". (Последние фразы выделены впервые здесь; этого не было в "Магазин фюр литератур". Ср. "Магазин фюр литератур" от 12 февраля 1898 года.)
Может показаться, что некоторые из утверждений о христианстве, записанные мной тогда и высказанные в лекциях, находятся в противоречии с более поздними. Здесь следует принять во внимание следующее. Употребляя слово "христианство", я имел в виду такое учение о потустороннем, которое действовало в христианских вероисповеданиях. Всякое содержание религиозного переживания указывало на духовный мир, недостижимый для человека даже при развитых духовных силах. То, что говорит религия и что она может дать как моральные заповеди, восходит к откровениям, приходящим к человеку извне. Мое духовное воззрение восставало против этого. Оно хотело переживать духовный мир таким образом, как переживается в воспринимаемом чувственное в природе и человеке. Против этого восставал и мой этический индивидуализм, желающий жить нравственной жизнью не по данным извне заповедям, а основываясь на развитии душевно-духовного существа человека, в котором живет божественное.
То, что происходило в моей душе при рассмотрении христианства, было для меня серьезным испытанием, которым был заполнен период от окончания моей веймарской работы до разработки моей книги "Христианство как мистический факт"[148]. Подобные испытания даются судьбой (кармой) как препятствия, которые должны преодолеваться духовным развитием.
В мышлении, которое может следовать из познания природы — этого, однако, в то время не происходило, — я видел основу, с помощью которой люди могут достичь прозрения в духовный мир. Поэтому я особое внимание уделял познанию основ природы, которое должно приводить к духо-познанию. Для того, кто не переживает духовный мир, находясь в нем, как я, подобное самопогружение в некий образ мыслей означает просто проявление деятельности мышления. Для того же, кто переживает его, это означает нечто существенно иное. Он приближается в духовном мире к существам, которые стремятся сделать подобный образ мыслей господствующим. Односторонность в познании является в духовном мире не только причиной абстрактных заблуждений; там происходит духовно живое общение с существами, что для человеческого мира является заблуждением. Позднее, затрагивая эту тему, я упоминал об ариманических существах, для которых абсолютной истиной является то, что мир должен стать машиной. Они живут в мире, непосредственно примыкающем к чувственному.
Благодаря моим собственным идеям я ни на мгновение не подпадал под влияние этого мира. Даже и в бессознательном. Ибо я тщательно следил за тем, чтобы весь процесс моего познания происходил в ясном сознании. И тем сознательнее была моя внутренняя борьба против демонических сил, приводящих к духовному созерцанию не из природопознания, а из механически-материалистического образа мышления.
Ищущий духовного познания должен переживать эти миры; просто лишь теоретического размышления о них недостаточно. Мне пришлось тогда спасать свое духовное воззрение во внутренних битвах, которые стояли за моими внешними переживаниями.
В этот период испытаний я мог продвигаться дальше только тогда, когда благодаря духовному созерцанию перед моей душой представало развитие христианства. Это привело к познанию, нашедшему выражение в книге "Христианство как мистический факт". Прежде я указывал лишь на христианское содержание, жившее в вероучениях. Так поступал и Ницше.
В одном из предыдущих мест настоящей книги (с. 93) приводится разговор о Христе, который состоялся у меня с ученым-цистерцианцем и профессором Венского богословско-католического факультета. Тогда я был настроен скептически. Я не находил в догматах того христианства, которого искал. После периода тяжелых испытаний и трудной душевной борьбы мне пришлось самому погрузиться в христианство, а именно в мир, в котором о христианстве говорит духовное.
Из моего отношения к христианству становится очевидным, что я ничего не искал и не нашел на том пути, который многие приписывают мне в духовной науке. Они представляют дело так, будто духо-познание скомпоновано мной из древних преданий, что я просто переработал гностические и другие учения. Духо-познание, изложенное мной в книге "Христианство как мистический факт", вынесено непосредственно из духовного мира. Только для того, чтобы показать читателям книги и слушателям лекций созвучие духовно созерцаемого с историческими преданиями, я воспользовался последними и описал их в своей книге. Но то, что содержится в этих документах, я включал в книгу лишь после того, как все это имел перед собой в духе.
В тот период, когда появились мои суждения о христианстве, текстуально противоречившие моим более поздним суждениям на этот счет, в моей душе начало зарождаться истинное понимание христианства как явления внутреннего познания. В конце столетия это понимание все более развивалось. Именно в этот период происходило описанное мной испытание души. Это духовное стояние перед Мистерией Голгофы, самым серьезным образом осознаваемое мной как праздник познания, имело для моего душевного развития огромное значение.
Я полагал тогда, что новое столетие должно принести человечеству новый духовный свет. Мне казалось, что оторванность человеческой мысли и воли от духа достигла кульминационного пункта. Я ощущал необходимость изменений в процессе развития человечества.
Многие говорили об этом. Но они не видели, что человек будет пытаться направить свое внимание на действительный духовный мир, подобно тому, как он направляет свое внимание посредством органов чувств на природу. Однако им казалось, что перелому подвергнется субъективное духовное состояние душ. Мысль о том, что может открыться действительно новый объективный мир, была чужда воззрениям той эпохи.
Ощущения, вытекавшие из моих перспектив на будущее и впечатлений окружающего мира, заставляли меня все чаще обращать духовный взор на развитие XIX столетия.
Я видел, что вместе с эпохой Гете и Гегеля исчезает все то, что через познание воспринимается в образ мышления человека как представления о духовном мире. Впредь познавание не должно было "смущаться" представлениями о духовном мире. Эти представления отдавались на откуп вере и "мистическому" переживанию.
В Гегеле я видел величайшего мыслителя нового времени. Но он был только мыслителем. Духовный мир существовал для него в мышлении. Облик, придаваемый им всякому мышлению, вызывал во мне безграничное изумление, но при этом возникало ощущение, что он не обладает чувством духовного мира, зримого мной и проявляющегося за мышлением, когда оно, укрепившись, достигает некоего переживания, чьим телом некоторым образом является мышление, и это тело воспринимает в себя, как душу, Мировой дух.
В гегельянстве все духовное становится мышлением, и поэтому Гегель представляется мне личностью, внесшей последние проблески древнего духовного света в ту эпоху, когда для человеческого познания дух уже окутывался тьмой.
