— Конечно. Обязательно! У меня есть, например, такое: «Был бы Бог, Он бы увидел, как любила я тебя». Но я же некрещёная тогда была! И всё же, если я и приблизилась к Богу, — то роль поэзии тут очень велика. Она заставляет глубже чувствовать, зорче видеть. Я в молодости работала заведующей читальным залом в библиотеке слепых…
Я видела многих слепых. Слепые меня не видали. Но души упрямые их частицу моей разгадали. И я выбирала свой путь, бродила, искала пределы. Лишь стоило к горю прильнуть — прозрела, прозрела, прозрела…
— Ирэна Андреевна, а есть у вас стихотворение, которое вы любите больше остальных? Есть? Прочтите его пожалуйста.
— С удовольствием.
Горит икона золотая,
не увядает райский сад.
Ах, мама, ты совсем седая
и у тебя печальный взгляд!
Ах мама! Горести растают,
как майский снег, как невский град…
Ведь есть икона золотая
и для страдальцев райский сад.
* * *
Не могу не привести недавнее интервью с ещё одним современным поэтом — Борисом Александровичем Орловым. И снова — вопросы повторяются, ответы — различны…
19. ЖИТЬ, СЛОВНО ПЕСНЮ ПЕТЬ
— …Я ведь из деревни, — из старинной русской деревни на берегах Рыбинского водохранилища. Отец — бригадир, мать — зоотехник… В старину у нас гремели страшные битвы с татарами, — и представьте себе, отголоски этих битв донеслись до современности: за нашей деревней был большой татарский могильник, — русских воинов хоронили на ближайших сельских кладбищах, а убитых татар закапывали подальше от людского жилья. Ребята частенько наведывались на это захоронение и приносили домой то обрывки монгольской кольчуги, то рукоять меча… В детстве я насмотрелся на такие находки, и теперь для меня татаро-монгольское нашествие — не параграф из учебника истории, а что-то живое, прочувствованное, факт из собственной биографии.
Так рассказывает поэт Борис Александрович Орлов, бывший офицер-подводник, а ныне — председатель Санкт-Петербургского отделения Союза Писателей России.
— Русская деревня — удивительное явление. В её почве все русские корни переплетаются, вся русская история видна в ней, как в капле росы. Все войны, вся слава, все беды России… В наши края, например, частенько наведывался Лермонтов: сейчас, когда читаю его, всегда помню, что он ходил по нашей земле, видел то же, что видел и я… Помню свою прабабушку — столетнюю, крепкую старуху, — а она помнила, как отменили крепостное право: вот ещё одна живая ниточка тянется ко мне из глубины минувшего. Мои двоюродные деды служили на флоте — в Первую мировую и гражданскую, — участвовали в Кронштадтском мятеже на стороне восставших, после разгрома ушли в Финляндию, а после амнистии вернулись на Родину. Вот, кстати: сейчас много говорят о расстрелах кронштадтцев, но никто не вспоминает о том, что была и амнистия… Советскую власть рисуют в таких чёрных тонах, а я читаю эти «исторические» писания и только удивляюсь: до чего же написанное не похоже на то, что я видел своими глазами!.. Я жил среди работящих, порядочных, дружных людей, которые трудились на совесть, а в торжественные дни собирали на улице общий стол, и деревня как одна семья встречала свой престольный праздник, Воздвижение Креста Господня или советский Праздник урожая.
— Вы, наверное, и к вере начали приходить именно тогда — в годы своего деревенского детства?
— Двоюродная сестра моей бабушки была монахиней, но жила в деревне, и дом её, весь наполненный иконами, был у наших православных вместо церкви. Частенько родители, уходя на работу, оставляли нас с сестрой у этой бабушки, мы засыпали на печке под дружное чтение акафистов и канонов. Отец нисколько не тревожился, что мы-де отравимся там религиозным дурманом: он был твёрдым атеистом, но при этом к верующим людям относился с уважением и за веру никого не осуждал. Он прошёл всю войну, не раз глядел смерти в лицо, трижды на него приходили похоронки, а он всё-таки вернулся живой, — и в глубине души он понимал, что его не простая случайность хранила. Так я получал первые понятия о вере. Наверное, воспоминаниями о тех днях навеяно такое, написанное ещё в советские годы, стихотворение:
«Белая церковка в березняке,
белая птица на белой руке.
Льётся, смиренной молитвой согрет,
с белого купола ангельский свет.
Словно лампаду, Господь, не гаси
белую жизнь в Православной Руси.
В белые, майские, тёплые дни
белую птицу мою не вспугни».
Второй раз глас Божий я слышал (не впрямую, конечно) много позже, когда был уже офицером и служил на атомной подводной лодке. В походах, постоянно ощущая близость страшного, разрушительного, смертоносного оружия, я не раз задумывался о том, на каком тонком волоске держится человечество: чей-то безумный приказ, чья-то ошибка, неточность приборов, — и всему конец! Кто же удерживает нас? Кто нас спасает? Не может быть, чтобы всё держалось само собой!.. «С мечом играли и с огнём, смешали быль и небыль. Наш век — наш дом. Мы сами в нём переставляли мебель. Но стал бездомен человек, мир внутренний разрушен. Мы обустраиваем век, не обустроив души» …
— Наверное, многие удивятся: как это служба на военной подлодке сочеталась у вас с поэзией…
— А что же тут удивительного? Разве мало было поэтов среди русских офицеров? И Лермонтов, и Фет, и Гумилёв… Не подумайте, что я ставлю себя в ряд с великими, — просто хочу сказать, что военная служба отнюдь не убивает в человеке любовь к поэзии. Что до меня, то мне она только помогала. Я заочно учился в Литературном институте, и командир нашей подлодки, — человек суровый, деловой и очень справедливый, — всегда беспрекословно отпускал меня на сессию. А вы представьте, что это значит: отпустить с подводной лодки офицера, командира отсека, отвечающего за работу атомных энергетических установок!.. Я очень благодарен флоту; он — жизнь моя. Недавно написал стихотворение:
«Умирал великий флот Союза —
флаги со звездой срывал приказ.
Скатывались якоря из клюзов,
словно слёзы из ослепших глаз.
Уходили с палуб офицеры
на причалы, как на эшафот.
И надежды рушились, и нервы
рвались. Погибал без боя флот.
Выбросили — и на барахолку,
и в металлолом, и под волну…
Умирал великий флот, поскольку
был не в силах пережить страну».
— Так значит, вы и сейчас находите время для сочинения стихов? Руководящая работа, как будто, не располагает к занятиям поэзией…
— Пишу и сейчас, — и не меньше, чем раньше. И потом, что такое — «занятия поэзией»? Поэзия — это не занятие, это состояние души, а душа — она найдёт возможность взять своё. Я живу в Кронштадте, у меня на дорогу в Петербург и обратно каждый день уходит по четыре часа, — вот в дороге и приходят стихи. «В чашке чёрный кофе. Ломтик хлеба. Благодать. Душа летит в зенит. Синее фарфоровое небо ласточкою в воздухе звенит. Выпью кофе. И глаза закрою. Лучик солнца задрожит на лбу. Птичий май весёлою листвою, как водою окатил избу. Не хочу ни шума, ни участья. В шуме — этим душу не согреть. Милое доверчивое счастье — жить открыто, словно песню петь». Другое дело: не хватает времени аккуратно переписать собственные стихи, рассортировать, набрать на компьютере… А руководящая работа? Тут мне флотский опыт помогает.
— Как глава Санкт-Петербургской писательской организации, посоветуйте читателям, что из написанного в последнее время стоит почитать?
— Посоветовать-то я могу многое: люди пишут, пишут интересно, глубоко, красиво… Да как читателю найти эти книги? Тиражи-то мизерные! По 500, по 100 экземпляров… Вот, разве что в Книжной лавке писателя… Недавно Людмила Разумовская написала прекрасный роман «Русский остаток». Иван Михайлович Леонтьев издал книгу «Грядущее — по делам твоим» — сборник повестей и рассказов… Вячеслав Овсянников, Владимир Алексеев — замечательно пишут! Очень много талантливых писателей, — всех не перечислишь. Нельзя не вспомнить и такого члена Союза писателей, как Александр Григорьевич Раков и семь его прекрасных книг. Великая русская литература живёт, — но беда в том, что денежные мешки поставили между писателем и читателем железный занавес, через который пробиться очень тяжело. В советское время наши книги читали бы в метро, о них бы спорили, они имели бы какой-то отклик в людских душах, — а сейчас о них просто никто не знает. Наши писатели лишены возможности влиять на молодёжь, — теперь на молодёжь влияют телевизор и интернет, а нас аккуратно отодвинули в сторону. Слава Богу, что сохранился сам Союз Писателей! Ведь в начале преобразований многие говорили: нам не нужно никакое объединение, это-де пережиток тоталитаризма!.. Сейчас все понимают: в современных условиях писателю без союза не выжить. Раньше говорили, что бизнес станет помогать культуре… Кто сейчас питает подобные надежды? — все поняли, что бизнес зациклен только сам на себя. Раньше говорили, что писатели могут группироваться вокруг издательств. Но издательства — это тоже коммерческие организации, и, по большому счёту, до творчества им дела нет. «Ты-то откуда? А ты-то откуда? Неразбериха — гнилая вода. Горе не горе. Беда не беда. Из ниоткуда бежим в никуда. Будет ли лучше? Не стало бы хуже! Смутное время — мутная лужа». Сегодня всем ясно: только объединившись в союз, творческие люди могут отстаивать культуру, защищать наследие классиков, воспитывать себе достойную смену.
