Мы были уже в нескольких километрах от берега, когда я, неся 2 бутерброда, ожидающей меня матушке, вдруг выронил один. Правая рука как-то вдруг неестественно дрогнула, а попытки удержать бутерброд остались неудачными. Странность происшедшего заставила меня вспомнить, как это началось. И мне удалось отдифференцировать от себя довольно внушительный шарообразный ком энергии, размером с мое полушарие, вошедший в мое левое полушарие в филиал сестры. Без сомнения, он был ее посланием - ответом на мой, спровоцированный ей же самой, поступок. "Сотни километров, и так молниеносно и бесшумно", - подумал я.
В Ванино мы приплыли утром, а поезд был только вечером. Я ходил по городу и играл на безлюдной вокзальной площади каучуковыми мячами. Это несло у меня статус тренировки и было средством заглушения той боли, которая начинала надо мной довлеть.
Когда я один раз прилег отдохнуть на скамье в зале ожидания, я почувствовал нечто, что подсказывало мне делать меньше движений. Но я, привыкший все брать против шерсти, не послушался этого чувства. Я думал боль превозмочь силой полученной от тренировок.
Когда я шел по городу, свое тело я не чувствовал своим. Как поет Игорь Сукачев, я чувствовал себя ни сильным, ни слабым, хотя, наверное, скорее, слабым. Разве может себя чувствовать себя уверенно человек, чувствующий себя не в своей тарелке. Мое тело казалось мне перемешанным конгломератом чувств и красок. Среди последних преобладали красные цвета. Содержимое головы было тождественно содержимому туловища и конечностей. Я казался перемешанным самим в себе. Я не мог утолить жажду и вообще хотел чего-то, а что - понять не мог. Чувства диктовали мне, что я виноват, но я ни в чем не отступил ни от своих обещаний, которые были спровоцированы сестрой, ни от своей совести, а чувства меня принуждали признать свою вину. Однажды я увидел нечто полевое, от чего на меня дохнуло запредельностью. Из моего туловища и головы вверх выходили психические каналы сестры. В какой-то момент я почувствовал себя сжатым словно в каком-то узком тоннеле. У меня перехватило дыхание. А через мгновение канал из тела и головы вышел вверх, а я почувствовал свое сердце освобожденным. Некоторое время эти каналы, переливавшиеся игрой цветов, я видел над собой, а потом я занялся своими делами. Что толку было их созерцать?
Дальше мы с матушкой ехали поездом. Нашей попутчице по купе было около 50-лет. Ее глаза были такими чистыми, что я заработал ее негатив, рассматривая их.
Когда она днем легла поспать, я лежал на верхней полке. Когда она закрыла глаза, я, рассматривая ее лоб, думал, о том, как он, будучи таким маленьким, может вмещать в себя Вселенную. "От человека идут оптические, тепловые и другие излучения", вспомнил я Д.В.Кандыбу. - Интересно, если я и сейчас взглядом излучаю что-то, чувствует она или нет?" Но женщина, похоже, ничего не чувствовала, и я, однако, почувствовав, что израсходовал весомую часть энергии, отвернулся и стал смот реть в окно.
Но едва я отвел взгляд, как она вдруг села так, как подпрыгнула. "Что-то сон не идет", - сказала она с широко раск рытыми глазами как-то перепуганно. Я, перепугавшись, что она сейчас вычислит меня, постарался всем видом показать, что я здесь ни при чем. Нечто, идущее от ее слов показывало, что виной ее бессонницы был я. Это нечто можно было назвать энергией, или (и) несло в себе мою энергию, израсходованную мной на взгляд. Успокоившись, женщина опять легла, а я перестал проводить опыты.
Когда до Благовещенска оставался час езды, и мы подъезжали к местам наших рыбалок детства - к Размыву, ко мне поучением пришла мысль из песни Александра Малинина: "Он наказал любовью всех, чтоб в муках верить научились". Он был любимым певцом Татьяны. Только сейчас я понял смысл этих слов. Тем не менее матушке я виду не показывал, что мне плохо. По крайней мере, старался.
Второй посыл сестры я спровоцировал уже в Благовещенске, открывая банку консервов. Что-то ассоциативно вызвало у меня воспоминание о ней, и через мгновение банка покатилась по полу. Ее энергию, вошедшую мне опять в ее филиал, мне опять удалось оттдифференцировать.
Третий мой опыт получения энергетического ответа дал мне понимание моих странных весенних падений на улице. Этот ответ я получил, придя к знакомому, перед которым недавно болезненно раскрыл свою душу, чтобы закрыть ее - забрать сказанную информацию назад. Выйдя от него, я споткнулся на ровном месте. В это время я не только увидел красно-черный шар его эмоций, пронзивший меня от правого полушария до правой пятки, но и очень осязаемо почувствовал усилия его самого, вложенные в них, его дух. Вернувшись домой и взяв презент в виде чабреца, я пошел к нему заглаживать свою "вину".
После этого я вспомнил, как весной произошли 2 падения на улице, как будто от подскальзывания. В это время я гулял с двумя девушками, с которыми недавно познакомился. Падениям предшествовало как будто возникновение пустоты в правом полушарии и я, оказавшись на земле, вставал, отряхивался и шел дальше. Это вызвало у моих знакомых подозрения, что я эпилептик. Кроме этих двух падений, меня дважды вело правым пле чом назад, и я сам чувствовал что-то неладное. Мысль о том, что это могли вызвать мысли, отношение и отзывы Вадима в разговоре своим близким или простое им вспоминание меня, мне просто тогда не пришли в голову, так как я не настолько слаб, чтобы допустить мысль о том, что от чьей-то мысли можно упасть. Хотя было и нечто, что могло меня подтолкнуть к этому: некое присутствие духа моего друга детства. Сейчас все становилось на свои места. После такие откровенные падения прекратились и руки вроде не дрожали, но желание свести счеты со своими посыла телями мне своих "объективностей" у меня не отпало, так как оно было аналогично желанию изменить мир. Они - посылатели - ведь часть жизни. А как можно проходить мимо нее.
Приехав домой, я чувствовал себя плохо. Я находился если не при смерти, то недалеко от нее. Чувство подсказывало мне, что в этом виновата сестра, но просить у нее прощения я не собирался, так как то, что я сделал, она меня попросила сделать сама, предупредив после моими словами о том, что психическая энергия всегда возвращается в излученном виде. Я был согласен с этим, так как все негативы, которые я до этого от нее получал, я не заслуживал.
Однажды нечто пришедшее ко мне из биссектрисы свода правого полушария подсказало мне сходить в магазин "Мелодия". "Привезли пластинку Натальи Ветлицкой? - подумал я. -Или что-то другое?" Чувство мне говорило, что меня ожидает сюрприз в книжном киоске на пути к этому магазину. Так оно и было. Едва я взглянул сквозь стекло киоска, как глаза мои увидели того, кто помог мне попасть в больницу, тем не менее именем которого я жил. Я купил 4 книги, после чего они исчезли из продажи. Одну подарил матушке на день рождения, одну -дяде Вале, одну - себе, одну оставил для общего пользования.
Книга, которой я жил до этого, стала моей проблемой. Я не мог продолжить ее писать, так как написанное после прочтения выглядело или глупостью или чрезмерным сарказмом. Восприятие плавало.
Я плюнул на все и решил просто жить куда кривая вывезет. Я чувствовал, что перевернута вся моя духовная структура не столько собственно ссорой с сестрой, сколько моей активностью после ссоры, что, позволив до конца разрушиться моему духовному гомеостазу, не дает моим духовным структурам встать на место, и я открыт всем внешним влияниям как никогда. Я плюнул даже на ответственность перед Богом. Я поставил себя в противопоставление всему человечеству.
Где-то через день после этого решения я шел по улице, как услышал в себе вроде голос: "А как же книга, которую хотел ты написать?" Возможно, это я спрашивал себя сам от лица Бога.
"Черт с книгой!" - ответил Ему я. "А люди? Они ведь не виноваты, что ты поссорился с сестрой. Ты ведь для них писал книгу. Она же им нужна". "Действительно нужна, - подумал я. Действительно, они ни в чем не виноваты". "Ты извинись перед сестрой ради них", - попросил Он. Извиниться перед Татьяной ради людей? Сейчас это ничего не стоило. Спасение человечества с головой оправдывало мои унижения. Я пришел домой и написал то, что само по себе очищало мою внутреннюю полость в голове, делая ее изнутри мягкой. Сама выстилка полости подсказывала мне то, что я должен написать:
"Таня, извини меня, пожалуйста, за все мои поступки, ко торые я сделал перед тобой и Катериной".
По полчаса я стоял у почтового ящика, не зная, как подпи сать конверт и не решаясь его отправить.
Это было проблемой всего этого года. Официальное написание фамилии, имени и отчества человека, которому я писал письмо, несло мне боль своей жесткостью. Жесткостью написанного. Называние на конверте человека просто по фамилии и имени казалось фамильярностью. Ничего третьего дано не было. Конечно, в другом случае, подчиняясь простому отношению к самому факту написания, я бы отправил это письмо, просто закрыв себе на боль глаза и зная, что она скоро пройдет. Но здесь мне нужно было, чтобы мне поверили и меня простили. Я отправлял это письмо 2 раза. В первый раз я пожалел чувств и опустил в почтовый ящик открытку с сухим прошением прощения. В результате я остался зацикленным на боли от воспоминания этой жесткости и сомнениях в том, что я буду прощенным. Во второй же открытке я выложился не только перед Татьяной, но и перед Катериной.
