Что они всякий худой помысл и всякое другое худое движение, внутри происходящее, производят от врага – в этом нет ошибки. Так есть на самом деле. Вмешательство врага в наши внутренние и внешние дела шире и многообъятнее, нежели как думается вообще даже и без особых ограничений признающими его. И Писание Святое этому учит, и опыты святых подтверждают. Вообще у христиан брань не есть к плоти и крови, но к духам злобы (Евр. 6: 12); а в монашествующих она ожесточается до крайности. Так не монахини, рассуждающие сообразно с сим, достойны укора, а вы, судящие противно сему.
Извольте принять и содержать следующие положения святых отцев: в сумме роящихся внутри нас помыслов есть ангельские, есть человеческие и есть бесовские. Человеческие помыслы, когда думают о вещах, как они есть по естеству, например, о золоте как золоте, его виде, свойствах, добывании и подобное. Ангельские, когда при сем привходят добрые наведения, к добру располагающие, например, прославление Творца при взгляде на золото. Бесовские, когда порождаются наведения страстные, на зло ведущие, например, при взгляде на золото мысль повеселиться на него и подобное. К бесовским же должно отнести премножество мыслей пустых, праздных и кажущихся добрыми, но могущих привести не к добру, особенно, когда они рождаются во время добрых занятий, – во время молитвы и чтения душеполезного и подобное, и отвлекают от них. Примите это за начала и по ним начинайте обсуждать свое внутреннее. Я же приложу только: посудите теперь вы, все мыслимое, вами относящее к своему уму, сколько бесовских помыслов вы лелеете, и не просто лелеете, но и ратуете за них, как за самые верные взгляды. Пример недалеко – ваше суждение о монахинях навеяно врагом.
Не удовольствовались вы сказанным – подрисовываете и еще свою излюбленную картинку; «безграмотность и неестественная жизнь, – труд телесный, непосильный, питание скудное и плохое, жизни умственной никакой, духовного назидания нет».
Ни одного приговора тут нет верного. Безграмотных ныне вы почти не встретите. Многие и поступают в монастырь уже грамотными, другие в монастыре скоро выучиваются читать, и уж разве какая-какая остается безграмотною. Но безграмотные не лишены добрых плодов грамотности, слушая читаемое в церкви и в келлиях грамотными. К тому же грамотность вообще есть средство. Ставить ее в существенные отличия не приходится. И безграмотность может все иметь, что нужно для спасения, если имеет веру и смысленно действует по вере; и грамотность одна ничего существенно доброго не дает. У вас ученых безграмотность то же, что проказа, а грамотность – нечто священное. Это вашей касты грубый предрассудок.
Неестественной жизнью что вы называете? Если монашество вообще, то это еретическая мысль. Монашество естественно, ибо прямо требуется пробужденным в нас духом нашим; существо же веры Христовой дает ему настоящий строй, направление и дух. Извольте заучить сии положения. Когда установитесь в монашестве, тогда осяжете, как сие есть истинно. Если же неестественностью называете то, что вслед за сим говорится, то являете ошибочное суждение, происходящее от грубого неведения дела монашества.
Телесный труд – хорошее дело; плохое и скудное питание под масть монашеству: хлеб да вода – мудрых еда. Да и что тут можно видеть неестественного?! Постничество и труд – средства монашеские. Судить об их уместности или неуместности надо по их приспособленности или неприспособленности к цели. Если цель монашества естественна, постничество же и труд пособствуют достижению сей цели, то и они естественны. Цель монашества какая? Та, чтоб быть всегда с Богом, что и есть единое на потребу. Быть с Богом мешает, не менее другого многого, пространное питание и покоение тела. Тогда тело дебелеет и, как тяжелая гиря, тянет к земле. А когда его плохо питают и томят трудом, тогда оно утончается и дает духу свободу возноситься горе к Богу и с Ним пребывать неотлучно. Видите, как труд и плохое питание стоят в монашестве на своем месте? Извольте же бросить ту пустую мысль, будто они неестественны.
«Жизни умственной и деятельной никакой». – Что ум у монахинь не спит, об этом была речь. Он у них занят своего рода предметами. Здесь вы, кажется, разумеете научность. Как наук монахини не проходили, то и предметами научными теперь не занимаются, не читают о том и не думают. Это совершенная правда. Даже и проходившие науки бросают их в сторону. Но это не значит, что у них деятельности умовой нет. Есть, только обращена не на научные предметы. Если стать взвешивать, какие предметы выше и ценнее, то преимущество, бесспорно, окажется на стороне тех, коими занимают ум свой монахини. Одно укажу – эти предметы вечны и к вечному спасению ведут, а научные предметы временны и вместе с временем совсем исчезнут, спасению же могут только не мешать, – и если способствовать, то очень косвенно и притом под условием полного и беспрекословного подчинения первым.
Под жизнью деятельной, верно, вы разумеете хлопотливую жизнь по семейству, по торговым предприятиям, по делам службы гражданской и военной, по мастерствам и искусствам. Такой хлопотливой жизни, как в миру, у монахинь, конечно, нет; но тем не менее есть жизнь деятельная, только своего рода, как и умовая. Даже скажу, что она по предметам схожа с мирскою. И тут есть деятельность такая же, какая бывает в семье, потому что монастырь есть семья родных по духу сестер. Сюда относятся труды по изготовлению пищи, пития, по мытью, соблюдению чистоты и охране и подобное. Есть деятельность и такая, как у мастеров мирских и художников – это шитье, вязание, ткание, разного рода вышивание, рисование. Все это в совокупности составляет то, что выше вы назвали трудом телесным. Мимоходом спрошу вас, как же это у вас выходит: «труд телесный, непосильный даже, и деятельности никакой»? – Но полагаю, что вы разумели деятельность самоначинательную, т. е. нет такой деятельности, чтоб каждая сама предпринимала, начинала, продолжала и кончала, как ее душе угодно. Деятельность идет, но все по приказу и указу, а не самоначинательно. Это так, и этим существенно отличается деятельная жизнь монастырская от подобной же деятельности мирской. Но в этом не невыгодная, а выгодная сторона деятельности монахинь по приспособленности ее к главной цели монашества – жить всегда в Боге. Главнейший враг жизни в Боге есть многозаботливость, а многозаботливость есть рычаг, приводящий в движение самоначинательную мирскую деятельность. С утра до ночи темной каждый день гоняет она мирских предпринимателей от одного дела к другому и на минуту не дает покоя. Некогда им обратиться к Богу и побыть с Ним в молитвенном к Нему возношении. Эта многозаботливость у монахинь места не имеет. Понимающие дело затем и в монастырь вступают, чтоб избавиться от сей мучительницы. И избавляются. Вступающая в обитель отдает себя в работу обители, а обитель дает ей кров, пищу, одежду и всякую защиту. Как эта сторона совершенно обеспечена, то многопопечительной заботливости места нет; она и отходит. По отпадении же ее ум и сердце остаются совершенно свободными и никакой помехи не имеют в том, чтоб пребывать в Боге и Богом услаждаться. Те, которые с разумом ведут свое дело монашества, скоро и преуспевают в этом, и установляются у своей цели. Затем остается только блюсти сие сокровище. И блюдут. Каждая инокиня имеет свой урок сделать в сутки то и то. Как эти работы привычные, то не требуют особого внимания. И бывает, что руки работают, а ум с Богом беседует и питает тем сердце. Такую норму внутреннего строя прописал еще святой Антоний Великий. Так видите, что и у монахинь есть деятельная жизнь, похожая на деятельность мирянок; только нет у них при сем многозаботливости, грызущей мирянок, свобода от которой по порядкам монастырской жизни и дает им способ быть у своей цели или пребывать неотходно с Богом и в Боге.
Вы слишком много даете цены душевной деятельности, то есть знательной, предпринимательной и художественной, и особенно знательной. Но ведайте, что для духовной жизни, какую проводить берутся монахини, развитие душевной стороны совсем не требуется. Духовная спасительная жизнь зачинается и развивается независимо от душевного развития. Отсутствие последнего никакого ущерба не причиняет первой и достоинства ее не умаляет. Душевность вся, и в самом лучшем ее виде, цену получает только тогда, когда вполне подчиняется духовности, сама же по себе ничто для вечности. В будущем веке все будет духовно, душевное же все отпадет и здесь останется, как временное. И видим, какие светлые личности выходят из простых монахинь, когда они возьмутся за дело как следует! Нам с вами труднее так успеть, как они. Ибо у нас душа слишком тучна. Когда-то успеем мы переделать ее и утончить; а у них она готова, и они действием духа вдруг делают из ней, что находят потребным. Ваше положение для цели, вами избранной, гораздо хуже, чем положение монастырок, которых вы дурно понимаете.
