Ознакомительная версия.
Высокая ставка
Генерал-майор Трофимов Сергей Николаевич, отложив газету, в задумчивости рассматривал унылый пейзаж казахских степей, проплывающий мимо окна его купе. Поезд уносил генерала все дальше и дальше из России в глубь Средней Азии. Туда, где у подножия вершин заснеженных гор, в раскаленной южным солнцем долине располагалась его дивизия. Почему после отпуска решил вернуться поездом, а не самолетом, он и сам бы не мог ответить на этот вопрос. Нет сомнения, на самолете быстро и удобно. И хотя современный технический прогресс позволяет сэкономить человеку уйму времени, которое он тратил раньше на дорогу, но стало ли от этого у человека больше времени, чтобы побыть с самим собой? Увы, у современного человека этого времени стало еще меньше. В поезде трое суток подумать о жизни – вот, пожалуй, подлинный мотив, возникший в подсознании генерала при выборе транспорта.
Возвращался Трофимов из Москвы, где провел свой отпуск, общаясь с детьми и внуками. Уже в конце отпуска зашел в Генштаб, где повстречал своего однокашника по училищу – генерал-лейтенанта Палатина Константина Петровича. Посидели вечерок за бутылочкой коньяка, вспоминая курсантскую юность. А уж наутро Сергею Николаевичу пришлось уступить настоятельным просьбам друга и согласиться приехать к нему в гости, в подмосковную дивизию. Думал, денька на два, а получилось на неделю. Охота, рыбалка – ну, это все знакомые развлечения. Но вот что поразило Сергея Николаевича, так это древний монастырь рядом с военным городком. Да не столько сам монастырь, сколько его настоятель игумен Даниил, веселый, живой, современный человек. Сергею Николаевичу было очень приятно общаться с умным и обаятельным отцом Даниилом. Так что уезжать сразу не очень-то и хотелось. Отец Даниил восстанавливал полуразрушенный монастырь, в котором раньше была колония для несовершеннолетних. Палатин помогал, чем мог, игумену, а тот, в свою очередь, духовно окормлял офицеров и солдат его дивизии.
Сейчас, когда Сергей Николаевич возвращался в свою дивизию, у него вдруг появилось желание построить храм рядом с военным городком. Офицеры с женами и детьми могли бы туда ходить, да и других русских в городе немало живет. Ему представлялось, что храм в далекой мусульманской стране будет частицей России, как бы неким духовным центром, объединяющим всех русских людей, волею судьбы оторванных от Родины.
Приехав в часть, Сергей Николаевич первым делом позвонил Палатину и попросил его подыскать ему с помощью отца Даниила готовый проект небольшого храма. Константин Петрович одобрил желание своего друга и обещал переговорить с отцом Даниилом. Вскоре проект однокупольного храма был прислан Сергею Николаевичу, и тот стал хлопотать у местных властей о разрешении на строительство. Но тут он встретил неприятие его планов со стороны администрации. «Вот если бы мечеть, – разводили те руками, – а христианский храм нам ни к чему, люди нас не поймут». – «Да у вас же мечетей полно, – возмущался генерал, – а для русских ни одного храма». Но те ни в какую. Сергей Николаевич же прямо заболел своей идеей. «Все равно добьюсь своего», – решил он. Прошел год, а вопрос со строительством храма так и не сдвинулся с мертвой точки. Отец Даниил прислал письмо Трофимову, в котором советовал тому помолиться Богу и попросить Его помощи. Генерал подумал: «Ну вот, еще чего, помолиться. Молиться я не умею, воевать умею, а вот молиться…» И он в который уже раз пошел к местному главе администрации Тулмызову Акаю Бербалтыевичу. Тот принял его радушно, на просьбу о храме, как всегда, сощурив и без того узкие глаза, улыбаясь сказал:
– Дорогой Сергей Николаевич, ты думаешь, мне жалко дать разрешение строить тебе храм? Да мне хоть десять храмов строй, но пойми меня правильно, надо мною тоже есть начальники, что они скажут, я не знаю. Вот если бы сам Муртазов дал такое разрешение, тогда другое дело. Кстати, у него завтра день рождения, тебя тоже приглашают. Может быть, там и решат.
– С Муртазовым я уже разговаривал, – сказал генерал, – он, как и ты, наверх кивает.
На день рождения Муртазова генерал поехал со своим замом – полковником Свириным. Столы были накрыты прямо в саду по новомодной манере а-ля фуршет. По дорожкам сада прогуливались павлины и играла восточная музыка. «И здесь американцам подражают, – подумал генерал, – но, может быть, это лучше, чем сидеть перед низенькими подставками, заменяющими у азиатов столы. Да и ноги еще так не сложишь, как они это делают».
Муртазов встретил его с распростертыми объятиями, как старого друга. Но когда тот заикнулся о своей просьбе, Муртазов дипломатично ушел в сторону от вопроса:
– Ну что мы, дорогой Сергей Николаевич, будем с вами говорить о серьезном, давайте отдыхать и веселиться. Не желаете ли сыграть со мной партию в бильярд?
Надо заметить, что Муртазов был страстный любитель бильярда и играл превосходно, не имея достойных себе соперников. Трофимову раньше не раз доводилось играть с Муртазовым, и, естественно, он каждый раз проигрывал. А так как проигрывать никому не нравится, особенно генералам, то он всякий раз старался уклониться от игры с Муртазовым. В этот раз также стал отнекиваться, а Муртазов настойчиво уговаривал Сергея Николаевича. Очень уж хотелось ему показать при всех гостях, как он обыгрывает русского генерала.
– Что же вы, дорогой Сергей Николаевич, не хотите мне в день рождения сделать удовольствие.
– Хорошо, – вдруг согласился генерал, – я буду с вами играть, но только на интерес.
– Отлично, – обрадовался Муртазов, – что за игра без интереса? На что будем играть?
– Если я выиграю, вы мне разрешите построить храм. Муртазов удивленно поднял брови и задумался. Потом вдруг разулыбался:
– Ставка высокая, а что ставите вы на случай проигрыша?
– Свои генеральские погоны, – с отчаянной решимостью выпалил генерал.
Все зааплодировали. А Муртазов обвел гостей торжествующим взглядом и поднял указательный палец вверх:
– Все слышали, господа. Если я проиграю, то разрешу построить храм да еще помогу стройматериалами, а если проиграет генерал, он подает в отставку. Так ли я вас понял, Сергей Николаевич?
– Вы меня правильно поняли, даю слово русского офицера, так и будет.
– Что же вы делаете, Сергей Николаевич, – испуганно зашептал полковник Свирин, подойдя сбоку к генералу, – ведь вы же проиграете, неужели это стоит генеральских погон?
– Знаешь, Игорь Александрович, я думаю, никакие, даже все маршальские погоны мира не стоят хотя бы одного храма.
Муртазов снисходительно уступил генералу право начинать партию. Трофимов, взяв кий, вспомнил, как в училище инструктор по стрельбе капитан Кращенко говорил курсантам: «Если ты взял в руки оружие, то забудь, что оно отдельный от тебя предмет. Оружие – часть тебя, и если ты это почувствуешь, то уже никогда не промахнешься». Теперь, взяв в руки кий, генерал мысленно представил себе, что кий – это естественное продолжение его руки. Уже подойдя к бильярдному столу, сказал шепотом: «Господи, помоги победить – не ради собственной славы, а ради славы Твоей». Он уже хотел нанести удар, но тут вдруг остановился, переложил кий в левую руку, а правой осенил себя крестным знамением и тогда уже снова, взяв кий, нанес удар. Треугольник из шаров рассыпался по всему бильярдному столу, и семь шаров закатились в лузы при оцепенелом молчании окружающих. Восьмой шар генерал вкатил без всяких усилий.
Скрывая досаду, Муртазов бросил кий на стол и засмеялся:
– Ну, Сергей Николаевич, шайтан тебе помог.
– Не шайтан, а Бог, – сказал генерал и осушил фужер вина, поднесенный ему удивленным и обрадованным полковником Свириным.
Декабрь 2003. Самара
Уже под утро отцу Никифору приснился странный сон, который можно даже назвать страшным. Ему снилось, что его отпевают. Но самое жуткое было не в этом – уж кому, как не монаху, помнить о своем последнем дне, – его ужаснуло то, что, находясь в гробу, он ясно сознавал, что жив, но не мог подать знать об этом братии своего монастыря. Он не мог пошевелить даже пальцем, да что там пальцем, веко над глазом он не мог приподнять. Вот это полное бессилие собственного тела и приводило его в ужас. И хотя он временами понимал, что это всего лишь сон, но другой стороной своего сознания содрогался от мысли, что сейчас его живым опустят в могилу и будут засыпать землей, а он ничего не может изменить.
«Да что же это я паникую, это всего лишь сон, – успокаивал он сам себя. – Надо только проснуться. И весь этот кошмар окончится». Но вот как раз проснуться у него и не получалось, и жуткое ожидание неотвратимого вновь сжимало сердце. Промелькнула мысль: «А может, это не сон?» Странно, но именно эта мысль, которая, по логике вещей, должна была бы еще более удручить отца Никифора, наоборот, успокоила его. «Значит, я действительно умер, а душа моя жива и только не властна уже над телом». От этой мысли ему стало легко и радостно: «Так что же я тогда трепещу в своих бренных останках, пытаясь их расшевелить? Земля – земле, а душа – небу».
Ознакомительная версия.
