На первом месте в Париже оказалась, конечно, Англия. Лэнсдоун просил Делькассэ устроить так, чтобы русские только "заговорили" в Лондоне и дали хоть "какие-нибудь объяснения своих действий" на Дальнем Востоке, которыми ему можно было бы "воспользоваться" при объяснении с китайцами и японцами, требующими вмешательства Англии. А затем, соглашаясь с Камбоном, Лэнсдоун совсем неожиданно прибавил: "Мы тоже хотим поддержания status quo (в Корее), ибо мы не заинтересованы видеть японцев на обоих берегах Корейского пролива", - и создал этим у французского посла впечатление, что Англия "примирилась бы с русской оккупацией в Маньчжурии", будь у нее "какой-нибудь правдоподобный довод для предъявления своим союзникам". Когда на другой день Ламсдорфу сообщили о такой установке Лэнсдоуна и посоветовали "быть немножко откровеннее" в "разговорах" с Лондоном, Ламсдорф охотно обещал дать соответствующие инструкции Бенкендорфу; зато о японцах он уже выразился так: "...пусть они не забывают, что на севере Кореи есть русские интересы - и все может устроиться": когда "у японцев присоединится к этому впечатление, что они изолированы, благоразумие возьмет верх" +44.
Так был понят демарш Лэнсдоуна Ламсдорфом (который, конечно, не знал, что, когда все уже совершилось, Лэнсдоун поспешил подчеркнуть, однако, что Делькассэ тут оказал услугу "лично ему", а не кабинету): можно попытаться "изолировать" Японию в дальнейших токийских переговорах! Но и то, что теперь же сообщил в Париже Мотоно, гнало ветер в тот же парус: "затруднения" у Японии с Россией в части Кореи уже устранены (признание Россией "экономических интересов Японии, отказ Японии от укрепления корейских берегов"); что же касается Маньчжурии, то Япония просит только обязательства "в будущем не наносить ущерба торговым трактатным правам Японии". Если дело только в этом, Ламсдорф обещал тотчас же доложить царю. И Делькассэ мог констатировать у него "действительное желание мирным путем покончить разногласие с Японией" +45.
Все аранжировано было в Париже так, как будто "новый курс" даже и не оспаривался ни в Лондоне, ни в Токио. Но теперь и самый "новый курс" как-то расползался по швам. Николай был совсем разлучен с безобразовской шайкой; балашовские лесные операции на Ялу явственно пришли к финансовому краху; посланный к Алексееву самим Безобразовым генерал Вогак и тот констатировал полный развал дела; Алексеев никак не соглашался выполнить требование Безобразова о "передаче" КВЖД, Русско-Китайского банка и его предприятий компании Безобразова, очевидно понимая, что эта авантюра затеяна в отсутствие Николая самим Безобразовым. В результате Ламсдорф в Париже производил впечатление человека, который "все еще способен оказывать полезное влияние на царя". Сам же Ламсдорф впоследствии рассказывал, что именно после Дармштадта "царь не относился с прежней горячностью к делам Дальнего Востока" и на замечание, что "вопрос о войне и мире может уйти из его рук", Николай ответил Ламсдорфу: "Тогда надо повесить Безобразова" +46.
С Николаем, однако, приходилось "serier les questions" (решать вопросы не сразу, а в очередь). На первом месте и тут оказалась Англия. Инструкция Бенкендорфу была дана Ламсдорфом лично теперь же в Париже, и тот (после трехмесячного отсутствия в такое время!) явился к Лэнсдоуну 7 ноября, "готовый приступить к совместному изучению вопросов, интересующих обе стороны", но он "держался общих мест, и пока мы ничего не уточнили" (жаловался Лэнсдоун 11 ноября). Бенкендорф, не знавший даже о вторичной оккупации Мукдена, мог только сослаться на "особливое" положение, созданное наместничеством. Но "как же мы можем прийти к удовлетворительному соглашению с министерством иностранных дел, внутри которого работают два самостоятельных и, может быть, враждующих влияния?" - спросил Лэнсдоун. Бенкендорф спохватился и "многозначительно сказал, что, по его мнению, это уже пройденная фаза". Разговоры все же продолжались, и в течение месяца "по разным вопросам, стоящим между Россией и Англией", полностью успел изложить свою точку зрения Лэнсдоун, а 22 декабря между Ламсдорфом и английским послом в Петербурге Ч. Скоттом было установлено, что теперь очередь будет за Россией. Но так как Бенкендорф предполагал приехать в Петербург за подробными инструкциями только к новому году, то Скотт напомнил Ламсдорфу, что английский парламент соберется 2 февраля 1904 г. Таким образом, английские переговоры на первых порах пошли было параллельно с японскими, но вскоре затем, скрестившись с ними, продолжались уже как необходимая составная часть переговоров с Японией, а не как средство ее изоляции +47.
Дискуссия в Токио должна была возобновиться на другой день после парижских бесед, так как японский ответ на русские предложения был дан 30 октября. Но Розен заявил, что содержание ответа "превышает данные ему инструкции", и ограничился передачей его текста своему правительству. Японцы вновь требовали признания "неприкосновенности" Китая и своих трактатных прав в Маньчжурии (ст. 1 и 9); в Корее они приняли "зону" в 50 км от корейско-маньчжурской границы в обе стороны и отвергли первую часть ст. 5 русского проекта о "неиспользовании" Кореи "в стратегических целях". Для Розена камнем преткновения был по-прежнему маньчжурский вопрос.
Японские предложения были пересланы в Дармштадт, когда Ламсдорф только что направил Николая в английский фарватер. Затем Николай (4 - 5 ноября) попал в объятия Вильгельма в Висбадене, где "новый курс" и безобразовщина вообще почитались лучшим средством развязать войну и где было сделано все, чтобы подновить у Николая впечатление, что "Вильгельм так был дружески расположен ко мне и к России, как никогда". Из Висбадена Ламсдорф двинулся в Петербург, а царь - в Скерневицы, где и прожил месяц, недосягаемый для своих министров в связи с болезнью жены (до 5 декабря). Японские предложения были возвращены Николаем на рассмотрение Алексеева и Розена, и дело совсем выскользнуло из рук Ламсдорфа. На все запросы из Токио он мог только отвечать, что "пока Китай все еще настаивает на своем отказе" от переговоров о "гарантиях", "Россия не может прийти ни к какому соглашению с третьей державой о Маньчжурии", что русский ответ "обсуждается", что царица больна и т.п. Одновременно Алексеев, видимо, решил еще раз понудить Китай к переговорам, и через посредство того же Делькассэ на китайское правительство было оказано соответствующее давление в Пекине, результатом которого было возрождение и в Париже надежды на "возобновление переговоров с Китаем". Англо-французские рычаги, как видим, каждый по-своему, поднимали шансы "нового курса", - и по приезде в Петербург Николай дал распоряжение "продолжить переговоры" в Токио на основе предложений, средактированных Алексеевым. А они снова касались только Кореи, и уступка была сделана лишь относительно соединения железных дорог и выпущена ст. 7 о незаинтересованности Японии в Маньчжурии. Это хотя и являлось уступкой, но далеко еще не было тем, что как будто наметилось у Ламсдорфа в Париже.
Англия толкнула Японию в октябре в Париж, сама получив Николая в Лондон, где машина завертелась, и Бенкендорф мог слушать Лэнсдоуна, сам не входя пока ни в какие объяснения со своей стороны. Париж дал Японии 40 дней дипломатически бесплодной оттяжки. Переговоры описали круг, и все начиналось опять сначала. Лондон чувствовал себя теперь крепче в Париже, Токио - крепче в Лондоне.
Накануне предъявления Розеном в Токио русского ответа (12 декабря) Лэнсдоун, ссылаясь на пущенный агентством Рейтер слух о заходе четырех русских военных судов в Чемульпо, заявил Камбону, что "английское общественное мнение может сделать для нас крайне трудным остаться пассивными, если Россия найдет предлог напасть на Японию и попытается уничтожить ее", хотя "строго говоря, мы вправе оставаться нейтральными". Иными словами, как Франции угодно, а Англия не остановится в случае чего перед войной.
Лэнсдоун просил Делькассэ умиротворяюще подействовать в Петербурге, "в то время как сам он будет действовать так же в Токио" и в дальнейшем "следить внимательно за ходом событий" с той же целью. Что якобы возможное "нападение" России притянуто было здесь за волосы, ясно уже из того, что далее Лэнсдоун больше жаловался на то, что "русские не ответили японцам немедленно", что "дали открыться сессии японского парламента", а между тем "японцы удовлетворились бы одной декларацией относительно уважения трактатных прав в Китае": инструментом войны здесь оказывался опять-таки японский парламент +48. Да и Курино в Петербурге теперь имел вид человека, "старающегося рекомендовать в Токио мирное решение". "Алармистские же телеграммы из английского источника, - по оценке французского посла в Петербурге, - производили впечатление предпринятой в Лондоне кампании с целью вызвать войну, благодаря которой предпринятая англичанами под шумок Тибетская экспедиция могла бы протекать без особой оглядки на Россию" +49.
