Ознакомительная версия.
По верному замечанию Томаса, один из величайших парадоксов христианской истории состоит в том, что библейская традиция постоянно подчеркивает значимость внешних проявлений личности – ее тела, речи, поступков, а вся западная духовность, начиная с Августина и доныне, настаивает на приоритете «внутренней жизни». Не стоит думать, будто священнописатели якобы «не знали» о существовании «внутреннего» и «внешнего» человека. В частности, в учении Христа четко разделяются «сердце» как источник интеллектуальной, эмоциональной энергии и намерений человека и его внешние поступки[272]. Однако в целом, «если проследить священную историю, начиная с призвания Авраама и Моисея, через дарование Десяти заповедей, Синайское откровение, Завет с Давидом, проповедь живших в VIII веке пророков вплоть до Христовой проповеди Царства, станет очевидно, насколько важна в Писании роль “видимого”: вера проявляется в послушании, жертвах и праведных поступках; покаяние – в раздирании одежд и плаче, благодарность – в танце, пении и братской трапезе, о грядущем Царстве свидетельствует проповедь и исцеления, а само Царство уподоблено жемчужине, зерну и пиру»[273].
И далее Оуэн Томас предлагает один из возможных способов восстановить нарушенное равновесие между «внутренним» и «внешним». Прежде всего, полагает он, христианское воспитание не должно сводиться к «заботе о душе», ко внутренней жизни, оно призвано реабилитировать ценность тела, материи, социального действия, экономического, политического, а также исторического измерений жизни. Но прежде христианам нужно заново открыть для себя смысл творения, воплощения, истории, исполнения времен и, безусловно, воскресения плоти как ключевых понятий их веры. Хотя в последнее время проблема телесности все активнее осваивается христианским богословием, тело по-прежнему довольно часто мыслится как что-то вроде временной теплицы для растущей души.
Во-вторых, необходимо вспомнить, что сердцевиной христианской духовности всегда было Царство Божье. Христос не только говорил о Царстве; Своим присутствием, чудесными исцелениями, проповедью Он являл реальность жизни будущего века. Поэтому быть учеником Христовым означает покаяться и принять Царство, всматриваться в его образы и указывать на них другим, наконец, уже здесь и сейчас жить по его законам, свидетельствовать о нем деятельной любовью к ближним, готовностью бороться за справедливость и мир. Царство – не только «внутрь нас есть», начатки его проступают во внешней, в общественной жизни, хотя христианский мир по-прежнему предпочитает об этом не помнить»[274]. Выше я говорила о том, что противопоставление «внешнего» и «внутреннего» не тождественно оппозиции души и тела. Дуальное («душа – тело») представление о личности еще не предполагает обязательного противопоставления внутреннего и внешнего. Именно так мыслили многие великие мистики, например св. Тереза Авилская. Большая часть ее жизни прошла в разъездах; она реформировала старые монастыри, сознавала новые, но все это не мешало ей писать о «внутреннем замке». А с другой стороны, обладая целостным мировоззрением, человек вполне может предпочесть деятельной жизни путь одиночества, созерцания и аскезы. Однако – и это главная мысль, которую я попыталась отстоять, – религиозный материализм, подкрепленный надеждой на воскресение плоти, дает куда более убедительные основания для заботы о материальном мире, чем дуализм, каким бы он ни был.
И что дальше?
В кратком сообщении невозможно рассказать обо всех прикладных достоинствах целостного жизнеутверждающего богословия, так что в завершение – несколько, смею надеяться, провокационных вопросов. Итак, не научи нас неоплатоники тому, что цель жизни – подготовить душу к блаженным обителям вечности, разве не стали бы христиане гораздо усерднее трудиться ради созидания Царства Божьего на земле? Разве не старались бы они вернее следовать Божьему замыслу о земном граде? Разве могли бы ни словом не упомянуть в Символе веры о земном служении и проповеди Иисуса? Разве не стали бы глубже понимать искупительный смысл пришествия Мессии? Каким был бы современный мир, если бы христиане и впрямь научились отзываться на чужие беды, делиться имением и любить врагов хотя бы настолько, чтобы не лишать их жизни? Наконец, что делали бы все эти 2000 лет христиане, не будь у них надобности «спасать душу»?
Перевела с английского Светлана Панич
Тайна шестого дня творения и проблемы современного антропогенеза
Проблема происхождения человека является, вероятно, одной из наиболее труднопостигаемых в современном естествознании. И наибольшая сложность состоит в том, что она принадлежит не только научному дискурсу. Протоиерей Василий Зеньковский в работе «Апологетика» подчеркивал, что этот вопрос «имеет исключительное значение для нашего религиозного сознания – и потому, что Библия определяет и точно учит об особом творении человека, – и потому, что человек связан не только с природой, но и с Богом» [1]. От того, какой ответ мы даем себе, многое зависит. Еще древние философы полагали, что человек есть мера всех вещей, духовный центр Вселенной, ее стабилизирующий фактор (если иметь в виду антропный принцип). Зоолог Н. Страхов в XIX веке писал, что «объяснить происхождение организмов – значит объяснить все их свойства, всю их сущность». Эта мысль вполне относится и к проблеме происхождения человека.
Вопрос этот нельзя назвать праздным еще по одной причине. Для человека, ищущего Бога, рано или поздно он встает во всей своей полноте. Вынесенное со школьных лет представление о том, что «человек произошел от обезьяны», и этому, якобы, существуют строгие научные доказательства, для многих становится тем камнем преткновения, который мешает переступить порог Храма.
Действительно, в новоевропейском учении о человеке рассматривались два альтернативных сценария: 1) человек сотворен Богом – картина его творения описана в 1–2 главах Книги Бытия; 2) человек, подобно другим видам живых организмов, возник в процессе биологической эволюции от обезьяноподобного предка. Неизбежен ли выбор: наука или Священное Писание, знание или вера? Если принять идею Божественного творения человека, то надо отвергнуть данные науки. А если наука – сфера профессиональной деятельности? Если ей отдана значительная часть жизни, трудов? Неужели все напрасно, и надо все перечеркнуть, от всего отречься, признать, что всю жизнь служил ложной идее? Или, делая выбор в пользу науки, закрыть себе путь к Богу? Для многих этот выбор оказывается поистине драматическим. А нужен ли он в столь жесткой форме? Или могут быть найдены точки соприкосновения между двумя альтернативами? Полагаю, что можно избегнуть столь радикального размежевания и при некоторых допущениях, о которых будет сказано ниже, возможен третий вариант, предполагающий парадигмальный синтез. Этот подход не только позволяет снять противоречия между концепциями творения и биологического происхождения человека, но и в значительно большей мере соответствует современному состоянию этой проблемы в недрах современной науки.
* * *
История научного поиска в этой области весьма любопытна, однако многие важные детали остаются малоизвестными или искаженными. Так бытует мнение, что автор симиальной гипотезы происхождения человека – Чарлз Дарвин. Но это не так. В XVII веке итальянский врач и натурфилософ Луцилио Ванини впервые высказал «крамольную» мысль о том, что люди – потомки обезьян. В 1619 г. по решению суда инквизиции он был сожжен в Тулузе. Однако в конце XVIII столетия известный французский натуралист Ж.-Л. де Бюффон опубликовал многотомный труд «История земли», в котором вновь озвучил идею происхождения человека от обезьяны. Последовала весьма негативная реакция Сорбонны. Один из участников возникшей дискуссии заявил, что подобные книги надо публично сжигать вместе с их авторами. Но аутодафе не последовало. Бюффона спас преклонный возраст и былые заслуги перед наукой. Да и костры инквизиции в это время в Европе уже не пылали.
Однако слово о родстве человека и обезьян было произнесено, симиальная гипотеза, сколь бы непривлекательной она ни казалась, стала обретать не только противников, но и сторонников.
Впервые вопрос о механизме возникновения человека в процессе биологической эволюции был поставлен Ламарком. Великий эволюционист признавал, что по своим физическим особенностям человек ближе всего стоит к человекообразным обезьянам, в частности к шимпанзе, поэтому вполне допускал его происхождение от какой-нибудь разновидности «четвероруких». Может показаться, что предложенная им схема эволюции человека не отличается от эволюции других видов живых существ. Однако это – лишь кажущееся сходство. В «Философии зоологии» Ламарк писал: «Вот к каким выводам можно было бы прийти, если бы человек отличался от животных только признаками своей организации и если бы его происхождение не было другим» [2] (выделено мной. – Г.М.).
Ознакомительная версия.
