Ознакомительная версия.
На Боге зиждется ваше могущество, а не на золоте и легионах. И вы, окружающие князей, не гордитесь своей властью. Вы, хвастающиеся своим благородством, облагораживайте свои нравы, или я скажу нечто такое, что хотя неприятно, но все же благородно. Вы были бы воистину благородны, если бы не принимали в свое общество и не возвышали до почестей людей, того не достойных. И вы, мудрецы и философы, и вы, ораторы, гоняющиеся за одобрением народа, поистине я не знаю, каким образом можно назвать вас мудрыми, если вы незнакомы с основами и началами всякой мудрости. И вы, богатые, помните, что опираетесь на зыбкое нечто; освободи твой корабль хотя немного от тяжести, чтобы легче было плыть ему. И вы, живущие в довольстве, уделите от своих избытков и бедным что-нибудь, вы ведь оба страдаете: одни — отягощая тем свои желудки, другие — от голода; ты — от пьянства, он — от жажды. Не презри Лазаря, чтобы не случилось с тобою некогда того же, что сталось с богачом (Лк. 16:20–31). И вы, жители великого города, первого после первого [Рима], первенствуйте не в дурном, а в добродетели. Как гнусно над городами властвовать и в то же время быть рабом вожделений. Первый из городов, который для других должен был бы быть образцом во всем добром, гоняется только за удовольствиями. О, если бы вы отрешились от этих пристрастий и представили из себя град Божий!»[889] Так говорил и так действовал св. Григорий.
Переходим теперь к прощальной речи святого отца, относящейся к отличнейшим произведениям его ума и сердца. Действовав в Константинополе три года, св. Григорий захотел сложить с себя бремя правления обширной паствой и в церкви св. Софии надумал проститься с обществом. Желание святого отца возвратиться в уединение было совершенно искренне, и не только бесконечные споры, ссоры, пустая ревность, подозрения, даже оскорбления и угрозы смертью, но и ослабевшее здоровье побуждали св. Григория просить об увольнении от епископской кафедры, занятой им только за несколько недель перед тем, — но все же отдается он глубокой печали при прощании с обществом, которое при столь многих неприятностях было для него и столь дорого. Он чувствует, что значит оставить столь обширный круг деятельности, такой город, общину, им же основанную и умноженную; воспоминание обо всем пережитом здесь вливает в оратора новую силу и сообщает его речи новый огонь. Сначала перед собранием епископов изображает он общество, каким оно было, когда он пришел, малое, без пастыря, рассеянное, преследуемое, бесправное, и указывает потом на теперешнее состояние его: «Оглянись вокруг и посмотри на венок, тебя обвивающий; взгляни на это славное собрание опытных пресвитеров, на этот сонм дьяконов, на жаждущий учения народ, на мужей и жен; этот венок помогал вить отчасти и я. Не великое ли нечто представляет собою — укрепить через распространение в нем здравых учений город, который служит глазом мира, состоит владычицей суши и моря, посредствует между Востоком и Западом, к которому все стремится со всех сторон и из которого все исходит, укрепить его в такое притом время, когда он раздираем был разнообразнейшими мнениями. И если это умирение относится к обязанностям епископа, то способствовал ему несколько и я»[890]. Святой отец защищает бескорыстие своих расположений и желает увольнения от должности как награды за свои труды: «Позвольте мне успокоиться от моих трудов; почтите эту седую голову, выберите другого, который наследовал бы мне — разумного речью, дельного, вам угодного. Вы видите ведь: мое тело изнурено старостью и болезнями, что пользы вам от слабого старца, который каждый день чуть не умирает не только телесно, но и от забот?»[891] Затем св. Григорий горько жалуется на сварливость епископов, оправдывается, что не пышно содержал себя, и, наконец, кончает речь такими трогательными словами, обращаясь к различным местам и лицам: «Итак, прости, моя Анастасия, получившая от благочестия наименование, потому что ты воскресила нам учение, до того времени презираемое. Ты новый Силом (Нав. 18), где мы вернее всего снова поставили ковчег Завета, после того как в течение сорока лет он скитался по распутиям пустыни. Прости и ты, новое наследие, великий и славный храм Софийский, и остальные все домы Божий, по красоте на этот походящие. Прости, мое епископское положение, составляющее предмет зависти и полное опасностей, и вы, сонм пресвитеров, досточтимых за смирение и возраст. Прости, гармония псаломских песней, вы, честные девы, вы, очи бедных, обращавшиеся к Богу и ко мне. Простите, вы, ревностные слушатели моих речей, толпившиеся массами, среди которых я видал сверкание тайного грифеля, записывавшего мои слова. Простите, вы, царедворцы, верные вашему владыке, но неверные Богу [большей частью — ариане и македониане]. Аплодируйте, кричите громче, выше поднимайте своих напыщенных ораторов [проповедников сектантства]: нем теперь этот мой злой и подвижный язык, столь ненавистный вам. Прости, ты, великий город, приближайся к истине, чти Бога более, нежели как привык. Простите, вы, Ангелы церквей, бодрствовавшие над ними во время моего здесь пребывания, бодрствующие и при моем отсюда отшествии. Прости меня, Пресвятая Троица, единственная моя мысль и мое украшение. Сохрани этот мой народ, мой, хотя и другими опекаемый. О, если бы привелось мне слышать, что ты, Пресвятая Троица, славима от него учением и жизнью. Возлюбленные мои дети! Сохраните предания веры (1 Тим. 6:20), сокровище, которое я вам оставляю, и вспомните огорчения, которыми я здесь был забрасываем!»[892] Такова прощальная речь св. Григория, дышащая местами истинным и возвышеннейшим красноречием. И после долгого времени, протекшего по произнесении ее, она все еще живо трогает наше сердце, как бы вчера написанная.
Письма св. Григория точно так же отличаются ораторским достоинством, дышат умом, язык их легок, содержание далеко от напыщенности. Св. Василий Великий сожалеет только о лаконизме их; это значит, что он желал бы большей длинноты от них — так приятно читать их. В письме 51 св. Григория дело идет даже и о самом стиле писем, потому что Никовул, к которому это письмо адресовано, просил св. Григория изложить, что требуется от стиля писем. Григорий исполняет это желание и требует от письма четырех свойств: оно должно быть ясным, далеким от всякой надутости и сухости, потом приятным, украшенным сентенциями и образностью выражений, антитезы же из него должны быть исключены. Выражение должно быть естественным и искусственность прикрыта. Но особенно св. Григорий желает от письма краткости, хотя длиннота его и может обуславливаться важностью предмета. Эти правила выполняются в письмах и самого св. Григория, составленных с таким искусством и тщательностью, что он, можно думать, подобно Плинию, при издании их в свет назначал для более обширного круга читателей. Письмо 236 может служить образцом лаконичного письма. Это письмо св. Григорий писал для одной матери, посылавшей своего сына к ритору Либанию: «Я, мать, посылаю своего сына к тебе, отцу, родная мать к отцу красноречия; как я о нем заботилась, так позаботься и ты о нем»[893]. К некоему Сакердоту, искренно преданному св. Григорию, позднее же подвергавшемуся преследованиям, писал он много превосходных писем о важности страданий и о терпении (ср. письма 212–216). В письме 222 в трогательных выражениях святой отец утешает сестру Сакердота по случаю смерти ее брата; в письмах 87 и 92 к Филагрию точно так же прекрасно говорится о телесных страданиях. Письмо 12 остроумно. Никовул презирает свою жену, племянницу св. Григория, за ее малый рост, и святой отец пишет: «Ты насмехаешься над Алипианой, показывая тем, как будто бы она недостойна тебя при твоем осанистом росте; о, ты велик, силен и необычаен по росту и крепости. Теперь только узнаю я, что душа подлежит измерениям и взвешивается, что скала дороже перлов[894] и вороны превосходят соловьев»[895]. Особенно нежны письма к св. Василию Великому — 20, 40, 45, 58-е. Одно из них оканчивается так: «Кто на земле относился к чему-нибудь с удивлением столь же высоким, с каким Григорий относится к тебе? Одна весна между временами года, одно солнце между звездами, одно небо, всех нас объемлющее; так и для меня существует один только голос, и это твой!»[896] В письме 80 св. Григорий с грустью пишет к ритору Евдоксию: «Ты спрашиваешь меня, как я себя чувствую. Очень дурно. Я не имею Василия более, я потерял Кесария, моих духовного и плотского братьев. Отец мой и мать моя меня покинули, мог бы я сказать с Давидом. Телесно я также болен; старость начинает тяготить, заботы становятся запутаннее, занятия скученнее, друзья неверными; Церковь остается без способных пастырей, добро гибнет, зло обнажает свою голову.
Путешествие ночное, а ни с какой стороны не видится освещающего факела. Христос спит. Что делать? О, для меня одно только спасение среди этих зол — в смерти. Но и та сторона гроба страшила бы меня, если бы я судил о ней по этой»[897].
Ознакомительная версия.
