Ознакомительная версия.
Речь о градобитии говорил св. Григорий вместо своего отца; он отвечал на вопрос, где причина таких бедствий. Григорий считает оные в порядке вещей, воспитательным средством со стороны Бога и доказательством Божественной любви к улучшению грешников. «Мы согрешили и, к сожалению, нечестиво относились ко всем Твоим заповедям, Господи! Мы недостойным образом унижали себя своей жизнью. Пресвитер и народ — все мы от Тебя отпали; Ты милосерд, но мы творили неправду; Ты — долготерпелив, мы же — достойны ударов. Конечно, было бы лучше, если бы мы не нуждались в таком очищении, но лучше грешнику обратиться, нежели по отпадении не быть прощенным»[875]. Оратор убедительно приглашает к покаянию и оканчивает, прося своего отца молитвой выпросить потерпевшим бедствие от градобития не только духовное питание, но и телесное.
И в Константинополе, как на остальном Востоке, православные распались на две партии: одни держались более Павлина, другие — Мелетия. Св. Григорий хотел быть посредником и сказал три речи о мире. «Дорогой мир, ты — сладостное слово, — говорит он, — за него теперь народ высказался и он от него принят. Дорогой мир, ты — моя ежедневная мысль, мое украшение, ты теснейшим образом связан с самим Божеским существом. Дорогой мир, всеми прославляемое, но немногими сохраняемое благо, как долго ты не приходишь к нам и когда-то ты возвратишься?»[876] Потом оратор показывает, как разрушительны раздоры и как противоположны они Евангелию: «Если бы нас кто-либо спросил, что собственно мы почитаем, то, несомненно, мы бы ответили: любовь, потому что наш Бог есть любовь, и этого рода словам внимает Он лучше, чем каким-либо другим. Каким же образом происходит теперь, что мы друг друга так ненавидим? Каким образом боремся друг с другом? Каким образом здание раздвоилось, будучи построено на одном камне? Каким образом потрясены мы, утверждаясь на утесе?»[877] Это место походит на подобное же у блаженного Августина, где тот говорит на текст се, что добро или что красно (Пс. 132:1); но Григорий превосходит Августина: блестящая похвала миру и его порождениям у св. Григория изливается в олицетворении.
Последняя из этих трех речей (Orat. 6, post silentium praesente patre)[878] особенно пламенна, убедительна и прекрасна, хотя в ней и нет особенного порядка, мысли скучены и изложены в той последовательности, как они приходили на ум святителю, вследствие чего часто он сам себя повторяет. Далее, выражения часто риторичны, доказательства неполны, однако же речь обильна сильными выражениями, счастливыми мыслями, превосходными сравнениями, образами, заимствованными из истории или из язычества.
Речь на память братьев Маккавеев, может быть, между всеми речами Григория более всего отзывает античным духом, и она может быть сопоставлена с речью Лисия над павшими коринфянами. Рассказ течет так приятно, столь легко, почти вся речь представляет собой только рассказ с рассеянными короткими замечаниями, изливавшимися из глубокого чувства, язык не возвышается до выражения сильной беспорядочной печали, но слышится в нем смягчение печали и власть над ней; не встречается смелых образов, ни неожиданных сравнений, но нет никаких и неправильностей, все течет в одном направлении, язык совершенно соответствует лицам и отношениям; язык детей против Антиоха энергичен и, однако же, наивен, разговоры их между собой полны сердечности, речи матери вызывают в нас удивление и благодарность, целое заканчивается кратким напоминанием, потому что частные пункты речи молчаливо, но внятно говорят к сердцу.
Речь in sanctum baptisma[879] содержит много практических деталей, может быть интересной и потому, что она в гл. 15 содержит хотя короткое, но довольно полное исповедание веры, подобно тому как изложили оное в своих творениях и св. Ириней, Тертуллиан, Ориген.
Из рассуждений св. Григория особенно известны две речи против Юлиана, отличающиеся огнем, ораторским полетом мысли, силой и тонкой иронией по отношению к язычеству. В первой речи Григорий хочет представить в ясном свете тиранство Юлиана над христианами, во второй — изобразить суд Божий над Юлианом. В Констанции он порицает как «бесчеловечную человечность» то, что он оставил Юлиану жизнь. Поводом к речам послужило отношение Юлиана к христианам: он, по свидетельству даже Аммиана Марцеллина и Ливания, обнаруживал нетерпимость и хотел искоренить христианство, благоприятствуя только одной партии, христиан устранил от государственных должностей, беспокойных из них очень жестоко наказывал, запрещал христианское обучение и свои строгости против них в довершение всего сопровождал еще насмешками. Св. Григорий благодарит Бога, что Он освободил Церковь от такого врага, в конце же своей речи все-таки напоминает о кротости и пощаде, просит не мстить преследователям за то, что они сделали, не привлекать их к суду, не сажать в темницы и заключает, что чрез эту кротость только обнаружится истинная высота, и предлагает в преследованиях, какие вынесли христиане, признать основания для исправления своих недостатков.
Между догматическими речами пять богословских речей занимают первое место, а между этими пятью — особенно вторая. В качестве введения к ним могут рассматриваться две другие превосходные речи — 26-я и 32-я, где св. Григорий развивает мысль, что не каждый может и должен дискутировать по поводу богословских вопросов, порицает страсть православных спорить с еретиками во всякое время, во всех местах и с каждым; высказывает желание, чтобы его слушатели в тех случаях, где вопрос превышает силы человеческого рассудка, смирялись, внутренне очищались и предоставляли себя Святому Духу. В речи 26-й выражает он в трогательных словах свою сердечную любовь к обществу: «Я страстно стремился к вам, дети мои, и в равной мере был вами ожидаем… я не мог долее выдерживать долгой разлуки с вами»[880] — и доказывает свою любовь к обществу, желая от своих слушателей получить отчет в том, сохранили ли они во время его отсутствия чистоту веры и упражнялись ли в любви. Св. Григорий изображает свои чувства через прекрасную картину бушующего моря; он признается, что облечение его епископским саном не доставляет ему особенной радости. При столь многих превосходных местах речи встречаются в ней и колкие нападки на Максима, домогавшегося епископства: «Я страшусь ночных волков, которые, лишь только заметят темноту, раздирают стадо соблазнительными речами; они ожидают только благоприятного мгновения для того, потому что не могут действовать открыто; я боюсь собак, которые хотят насильно стать пастырями, которые ни собаками не остались бы, ни пастырями не сделались бы, кроме разве того, что они разодрали бы и разрушили чужую работу»[881].
В 32-й речи говорит он убедительно и прекрасно о страсти обвинять друг друга в ереси: «Поистине не одно и то же выдернуть растение, летучий цветок и человека. Ты — образ Божий и имеешь дело в твоем ближнем с образом Божиим, и ты, который судишь, уже тем самым осуждаешь и самого себя. Испытывай своего брата той же мерой, какой меряешь и себя»[882]. Святой отец рекомендует проявлять терпеливую кротость в суждениях о других, признает, что у Бога есть как обители многи (Ин. 14:2), так и многоразличные пути, к Нему ведущие, потому что все выводят на один путь, путь добродетели. Но именно этот кроткий образ мыслей, ценивший живые проявления благочестия, несмотря на несогласие в догматических убеждениях, образ мыслей, который св. Григорий показал и в отношении к македонианам, был причиной для Григория многих неприятностей и упреков, какие делала ему его партия.
Пять догматических речей показывают искреннее одушевление церковным учением и излагают столь чистое вероисповедание столь прекрасно, так возвышенно, что Церковь в этих речах торжествовала истинный триумф над еретиками. Во всех — порядок, краткость, превосходное развитие, ясность и прелесть, но вторая из речей все эти преимущества содержит в совокупности и в совершеннейшем виде, открывает возвышенные надежды и извиняет слабости нашей природы, которая может питать эти надежды только в затемненной форме. Первая из речей служит введением и объясняет, что каждый может и должен философствовать о Боге. Вторая говорит о Божеской природе, которую никто не может постигнуть, которая все наполняет, не знает никаких ограничений, не имеет телесности; далее идет речь о стремлении человека знать Бога, благодаря которому человек уклонился во вздорное идолослужение, о великолепии творения, о блестящих проявлениях человеческого духа, и оканчивает св. Григорий свою речь, благодаря за все прекрасное Пресвятую Троицу. Третья из речей доказывает божество Христа. Четвертая опровергает толкования приводимых еретиками мест Писания. В пятой речи речь идет о Святом Духе. Св. Григорий повсюду говорит не как философ, но как апостол, не вдаваясь в софистические тонкости, но излагая дело просто, как следует христианину, говорит, исходя не из честолюбия, но из намерения наставить.
Ознакомительная версия.
