Змея движется сама по себе — ей не нужны для этого ни руки, ни ноги, ни какие иные конечности. Так и Животворящая Сила — движется сама по себе от одной формы к другой, порождая как отдельные существа, так и весь мир в целом.
Когда египтяне изображали покрытую чешуей змею, кусающую свой собственный хвост, очерчивая, таким образом, замкнутый круг, они подразумевали под этим ничто иное, как проявленную вселенную. Чешуйки — это звезды. То, что змея кусает сама себя, означает самоуничтожение вселенной, неизбежно наступающее после того, как материя оказывается покинутой Духом.
Символизм змеи имеет еще много иных значений, варьирующихся от божественного до дьявольского. Даже в мистериях для него нашлось свое особое место.
В этом тайном ритуале змея олицетворяла Силу, освобождающую душу человека во время посвящения; Силу, постепенно охватывающую тело погружаемого в транс неофита, вползающую в него, подобно змее.
Следовательно, распустившая свой капюшон надо всем древним миром змея имела две головы: дьявольскую, которой следует опасаться и сражаться с ней, и божественную, которую следует почитать и поклоняться ей; ибо змея была Творцом Всего Сущего (включая и все существующее в мире Добро и Зло).
В Луксоре, всего лишь в нескольких милях к западу от Нила, возвышается коричневато-розовая горная цепь, отделяющая возделанную речную долину от Ливийской пустыни. В этих горах затерялась выжженная Солнцем теснина, где нет, да и не может быть никакой растительности; где не увидишь ничего, кроме камней и сухого песка; а единственные ее обитатели — змеи и скорпионы. С незапамятных времен покоились в этом пустынном месте царственные повелители древних Фив, ибо это и есть знаменитая Долина царей. Я сказал «покоились», а не «покоятся», потому что многие из этих мумифицированных тел были не так давно исторгнуты из своих мрачных подземелий и выставлены в душных галереях великих музеев на всеобщее обозрение. Но некоторые гробницы не найдены до сих пор, и вовсе не потому, что для этого не хватило времени, сил или денег.
Я наметил для себя довольно обширную программу исследований: уже давно оставшиеся без крыш храмы в нескольких милях от Долины; развалины древних Фив, ныне едва возвышающиеся над землей; сами гробницы; и даже окраина самой Западной пустыни. Для таких частых и непродолжительных экспедиций из Луксора наилучшим транспортом был, конечно же, осел. Ни одно другое животное не может пробираться такой уверенной поступью меж валунов, среди острых камней или по краю пропасти.
Я нанял «мальчика», чтобы он прислуживал мне, и первым же поручением, которое я ему дал, было найти хорошего поставщика, снабдившего бы меня подходящим для недальних поездок ослом. Моего слугу звали Юсефом, а мальчиком я его назвал, лишь следуя традиционной терминологии путешественников, поскольку «мальчику» уже перевалило за сорок и у него была жена и трое детей. Он часто напоминал мне о том, что у него есть семья; собственно говоря, всякий раз, когда я вытаскивал свой бумажник, чтобы расплатиться с ним. А когда я, шутки ради, делал вид, что хочу повесить ему на шею змею, он начинал возмущенно протестовать, повторяя, что если змея его укусит, то его семью «некому будет кормить»!
Очевидно, выработанная годами привычка кормить ослов способствовала тому, что и свою семью он начал ставить в один ряд с этими животными, видя в своих домочадцах лишь не менее прожорливых едоков, начинающих также громко кричать, если вовремя не задать им корма. Как бы то ни было, он был довольно благовоспитанным человеком с изумительным чувством юмора; одним словом — он мне нравился.
Он нашел «ословладельца», оговорил с ним условия контракта и в назначенный срок явился ко мне, ведя за собой крупного и симпатичного, уже оседланного белого осла. Я забрался в седло, и он тут же тронулся. Все шло хорошо: мы добрались до берега реки, где все трое сели в лодку и, переправившись через широкий мутный Нил, оказались на западном его берегу. Там я снова сел на осла, и наше семимильное путешествие в Долину царей началось.
Уже через четверть часа стало понятно, что симпатичный внешний вид животного вовсе не соответствовал его деловым качествам. Мы не проехали еще и половины пути, как мне пришлось пожаловаться Юсефу на то, что на сей раз его признанный талант разбираться в ослах явно подвел его, или же стадо «ословладельца», у которого он позаимствовал это животное, настолько мало, что в нем не нашлось ничего получше. Я добавил еще, что в жизни не видел такого ленивого осла, поскольку ему, похоже, гораздо больше нравилось спать, чем двигаться. Юсеф всплеснул руками и, воздев очи горе, удивленно воскликнул:
— Ин-ша-Аллах! Кто мы такие, чтобы вмешиваться в промысел Всемогущего?
На этот вопрос я не смог найти ответа и потому решил более к нему не возвращаться. Оставив позади кукурузные поля, мы задержались, чтобы посмотреть на Колоссы Мемнона — пару гигантских статуй-близнецов, чьи изувеченные лица теперь невозможно реконструировать даже мысленно и чьи обветшавшие тела, сидящие на тронах, когда-то были установлены как часовые перед пилоном ныне не существующего храма-дворца, построенного Аменхотепом III, а теперь возвышаются на пятьдесят футов над пшеничным полем, расположенным на месте этого старого храма. Лишенные ртов, носов, глаз и ушей, Колоссы сидят на своих местах, как и сотни лет назад, сожалея, быть может, лишь о тех повреждениях, что нанесли им персидские захватчики царя Камбиза (судя по надписи, нацарапанной на постаменте римлянином Петронианом). Когда-то за ними была проложена мощеная дорога длиной свыше тысячи футов, обрамленная по бокам статуями и сфинксами, причем пары одинаковых статуй стояли друг напротив друга. От них сейчас тоже ничего не осталось. Свернув в сторону от щедрой растительности, покрывавшей пологий берег Нила, и избрав путь, уводивший нас прочь от реки, мы устремились прямо к Фиванским горам, время от времени встречая по дороге обычных для этих мест путников — мужчин в долгополых белых рубахах и женщин в черных платьях.
Затем мимо проплыла такая же обычная деревня — несколько низеньких побеленных глинобитных домишек, миниатюрный минарет, пристроенный к такой же крошечной мечети с белым куполом, и, конечно же, непременная пальмовая роща
— эти деревья высаживают здесь специально ради их приятной тени.
Я задержался возле деревенского колодца, чтобы напоить томимого жаждой осла, а заодно и его пассажира. Осел немедленно погрузил свой нос в необычное корыто, в котором я сразу же узнал разбитый каменный саркофаг, возможно, служивший некогда какому-то покойному древнеегипетскому властителю!
Дальнейшее наше путешествие проходило без остановок. Нас не соблазнили ни полуразрушенные храмы Курны, ни раскопанные погребения фиванской знати в Абд-Аль-Курне, ни даже величественный некрополь Дира Абун Нага.
Я хотел добраться до ведущей к горам маленькой пустынной долины прежде, чем раскаленное Солнце вознесется над нашими головами. Мы отправились в путь еще на рассвете, что вовсе не было излишней поспешностью в этот летний месяц. Ибо я знал, что на этих каменистых вершинах любая жара немедленно удваивается из-за того, что солнечные лучи здесь льют свое тепло не только сверху, но и снизу, отражаясь от скал.
Шаг за шагом мы продвигались на запад по древней дороге, затем обогнули большую россыпь валунов самой причудливой формы и, достигнув, наконец, подножия гор, въехали в первое узкое ущелье.
А вскоре мой едва плетущийся по песчаной, окруженной с двух сторон острыми камнями дороге ишак вступил в пределы знаменитой Долины, куда в древности приносили могущественных при жизни, а теперь беспомощно скорчившихся в объятиях неизбежной смерти фараонов.
Островерхие розовые скалы, возвышающиеся подобно стражам по обе стороны узкого ущелья, великолепно смотрелись на фоне кобальтового небосвода вдоль всего нашего пути, насколько его можно было охватить взглядом. Их вершины сияли, отражая льющийся с небес ослепительно белый солнечный свет, а разбросанные на дне ущелья раскаленные камни пылали отраженным солнечным теплом. Сжатое с обеих сторон отвесными известняковыми стенами, это уединенное и лишенное какой бы то ни было растительности ущелье наилучшим образом соответствовало своему скорбному предназначению — служить местом последнего упокоения мумифицированных египетских фараонов. А по другую сторону ущелья сооружались гробницы для знати и высшего жречества.
