блаженное состояние, которое невозможно описать и которого я никогда не
переживал на земле. Думаю: "Как мне теперь необычайно хорошо".
Немного постояв, я решил выйти наружу. Я прохожу через ширму и через
закрытую дверь на балкон. Ничто не мешает моему движению через материальные
тела. В то утро была пасмурная погода. Когда же я вышел на балкон, то вижу
сияющее золотыми лучами солнце и безоблачное небо. Небо не обычное, а
какое-то искрящееся лучезарными блестками. Все время переживаю какую-то
особую радость и думаю: "Как здесь все прекрасно". Вон она - вечность, здесь
нет более времени. Потом я возвращаюсь назад в операционную комнату. Снова
вижу свое мертвое тело и суетящихся около него докторов. Вдруг все
оборвалось..."
Электрическим током сердце заставили биться, и операция прошла
благополучно. Согласно протоколу операции, клиническая смерть длилась семь
минут. То, что этот случай не единичный, подтверждают работы американского
философа и психиатра Рэймонда Муди. Их результаты подытожены в двух книгах:
"Жизнь после жизни" и "Размышления о жизни после жизни" (Moody R. Life after
life. New York, 1977; Reflections on Life after life. New York, 1977). В
течение ряда лет автор опрашивал людей, переживших клиническую смерть. Из
них более ста помнили свои переживания. (Отметим, кстати, что и сновидения
человек запоминает довольно редко, хотя видит их каждую ночь.) Исследователя
поразило сходство рассказов у людей, имевших разные профессии,
вероисповедания, взгляды, характеры и оказавшихся на грани смерти в
результате самых разнообразных причин. Большинство ощущало себя проходящими
через какой-то темный туннель; многие отчетливо видели свое тело со стороны
(как в свидетельстве Я. А. Абрамова) и помещение, где оно лежало, слышали
слова медицинского персонала. Они видели умерших родных, которые, как им
казалось, пришли поддержать их. Главным переживанием клинической смерти была
встреча со "светящимся существом". В соответствии со своими понятиями, они
называли его по-разному, но все свидетельствовали, что из этого средоточения
света изливались потоки невыразимой любви и счастья. От него исходил
безмолвный, но ясно воспринимаемый вопрос: готов ли человек к смерти? Иные,
находившиеся в состоянии клинической смерти дольше, видели целые меры
запредельных существ. Речь в данном случае едва ли может идти о предсмертном
психозе, поскольку переживание оказало стойкое положительное влияние на
нравственную жизнь "воскресших". Все они перестали бояться смерти, изменили
свое отношение к окружающим, осознали важность "любви и познания". Нужно
подчеркнуть, что Р. Муди исключил свидетельства людей с поврежденной
психикой или испытавших воздействие наркотических препаратов.
Независимо от Р. Муди аналогичные результаты получила еще раньше
исследовательница Элизабет Кюблер-Росс (Kuhler-Ross Е. On Death and Dying.
New York, 1976).
Таким образом, новейшая техника реанимации поставила вопрос о
посмертном сознании в плоскости экспериментального изучения. Ибо если раньше
говорили, что "оттуда никто не возвращается", то теперь это утверждение
перестало быть бесспорным.
x x x
В заключение нашего краткого экскурса необходимо отметить, что
бессмертие (как факт духовный) устанавливается не естественнонаучным путем.
Но поскольку неразрушимость "Я" может отражаться в научно познаваемой сфере,
нет причин отвергать значение науки для исследования этого вопроса.
Разумеется, идея сохранения духовного средоточия личности не выводится
из ЭСВ и других парапсихологических явлений. И все же, если эти явления
получат окончательное гражданство в науке, бессмертие будет для нее более
очевидным. Не исключено, однако, что естествознание окажется здесь перед
порогом, который опытное исследование перейти не сможет. В любом случае
учение о неразрушимости "Я" основывается не на науке, а прежде всего на
выводах разума, интуиции, веры в свете Откровения.
10. О ТЕЙЯРЕ ДЕ ШАРДЕНЕ
Годы, которые протекли со дня смерти о. Пьера Тейяра де Шардена
(1881-1955), были наполнены ожесточенными спорами, возникшими вокруг его
имени. Книги этого выдающегося ученого, вышедшие посмертно, вызвали реакции,
зачастую диаметрально противоположные. Если одни видели в нем нового Фому
Аквината, соединившего науку и религию, то другие называли тейярдизм
"мифологией", "пантеизмом", "уступкой материализму". Однако, как бы ни
оценивать Тейяра и его миросозерцание, никто не может отрицать, что он -
явление в высшей степени значительное и симптоматичное для нашего времени.
Он отвечает на многие вопросы, которые волнуют сегодня мыслящих людей. Наука
и религия, эволюция и грядущее преображение мира сплетаются в его "Феномене
человека" в единое живое целое. Естествоиспытатель и священник, мыслитель и
мистик, блестящий стилист и обаятельный человек - он как бы создан для того,
чтобы стать властителем дум нынешних поколений. Католики гордятся им,
коммунисты издают его книги, хотя и те и другие далеки от того, чтобы
полностью принять его учение. Такова сила его притягательности.
Христианский эволюционизм Тейяра и религиозная концепция эволюции,
которая была изложена в главе пятой, имеют немало общего. Поэтому автор счел
необходимым особо остановиться на основных положениях тейярдизма, чтобы
рассмотреть следующие вопросы: вводит ли Тейяр в своих основных принципах
какие-то особые новшества? Каковы главные черты его системы? В чем правы и в
чем не правы его критики? И наконец, что дает тейярдизм современному
христианству?
x x x
Тейяр де Шарден всегда делал ударение на взаимосвязи всех наук. Он
мечтал о некой сверхнауке, координирующей все отрасли знания (Crenel P.
Teilhard de Chardiii. Raris, 1961. P. 117). По его мнению, в будущем наука и
религия окажутся тесно взаимосвязанными в единстве человеческого познания,
ибо для науки необходимо убеждение в том, что "универсум имеет смысл -и что
он может и должен, если мы останемся верными, прийти к какому-то
необратимому совершенству" (Тейяр де Шарден. Феномен человека/ Пер. с фр.
Садовского Н. А. М., 1065. С. 278. Далее - ФЧ). Но для этого совершенства
нужна глубокая интуиция единства и высшей цели мира. Все это можно найти
только в религии. Поэтому для Тейяра "религия и наука - две неразрывно
связанные стороны, или фазы, одного и того же полного акта незнания, который
один смог бы охватить прошлое и будущее эволюции" (ФЧ. С. 279).
Атеистические критики Тейяра изображают этот подход как нечто
неслыханно новое, возникшее из желания преодолеть конфликт знания и веры
(См.: Бибосов Е. Тейярдизм: попытка синтеза науки и христианства. Минск,
1970. С. 172). На самом же деле в этом отношении модернистичен у Тейяра
главным образом язык.
Идеал целостного знания уже многие века притягивал человеческое
мышление. К нему стремились еще древнегреческие философы, особенно
Аристотель. И на уровне науки своего времени Аристотель достиг очень
многого. Второй синтез, уже христианский, был осуществлен св. Фомой
Аквинатом на основе опыта Аристотеля. Впрочем, Фома вынужден был резко
разграничивать научные и религиозные сферы, чтобы наука могла свободно
развиваться. Поэтому в дальнейшем вместо синтеза стала усиливаться
дифференциация областей знания.
В новое время попытки христианского синтеза возобновились. В известной
степени таким синтезом можно назвать (невзирая на ее пантеизм) и систему
Гегеля, которую отличал дерзновенный размах, свойственный только системам
Аристотеля и Фомы Аквината. В конце XIX века принципиальные основы синтеза
были разработаны Вл. Соловьевым, который проповедовал идеал "цельного
знания", или "свободной теософии"*. В "цельном знании", по его замыслу,
должны были найти свое место как данные позитивных наук, так и отвлеченное
философское мышление и теология. Сам Вл. Соловьев наметил первые шаги к
такому синтезу (См. его: Философские начала цельного знания. Собр. соч.
СПб., 1911. Т. 1.С. 250). Система осталась незавершенной, и некоторые вообще
отрицали возможность подобной всеобъемлющей концепции. Но такое отрицание
игнорирует естественную потребность человека осмыслить свою веру и
окружающий мир. Разумеется, подобные попытки всегда будут несовершенными
(хотя бы в силу ограниченности самой науки и рационального познания), но
