Отец Василий не скрывал радости по поводу своей победы. «Ничего, — говорил он, — старик скоро привыкнет дремать в стасидии и ему только легче станет жить».
Но отец Афанасий так не считал. На службе он только и делал, что думал о пении, подмечал недостатки своего приёмника, ёрничал и потому совершенно не мог молиться. Это так измучило старика, что превратило его жизнь в сущий ад.
Сейчас, когда острый сердечный приступ мог оказаться смертельным для старого монаха, эта ссора и её последствия также могли стать роковыми для души отца Афанасия. Ведь ему придётся проходить воздушные мытарства.
Монах, держась за сердце, опустил голову на подушку и попытался не закрывать глаза, которые уже не видели ничего, кроме мутного света восковой свечи.
Он призвал своего ангела — хранителя и потерял сознание.
Очнулся Афанасий в кромешной темноте. «Наверное, свеча совсем догорела, пока я был в обмороке», — подумал он. И тут в келье раздался тихий голос:
— Хорошо, что ты позвал меня, отец Афанасий, перед тем, как твоё сердце остановилось.
Монах вздрогнул.
— Кто здесь?
— Твой ангел — хранитель. Я пытался тебя образумить, но, увы, тщетно, и твоя вражда с Василием отогнала меня. Сейчас ты почувствовал раскаяние, и я, слава Творцу Светов, смог приблизиться к твоей душе, но не знаю, смогу ли я помочь тебе на воздушных мытарствах.
— Выходит, я умру?
— Да. И, возможно, прямо сейчас.
— Господи, помилуй! Что же мне делать?
— Только молиться. Будем вместе просить Бога о милости к твоей душе.
При этих словах отца Афанасия охватил ужас. Почему он на старости лет позволил злобе овладеть сердцем? Ведь злоба, как и любой грех, берёг своё начало в преисподней, где вскоре может оказаться и его душа.
Ангел — хранитель продолжал:
— Молодой Василий ещё имеет право на ошибку. Но ты столько лет провёл в монастыре — где же твоя духовная зрелость? Может быть, это я плохо наставлял тебя? Ведь ты показал страсти, которыми болеет и не каждый новоначальный. Если бы ты знал, как я скорблю о твоей душе, отец Афанасий!
— Что же мне делать?! — снова спросил монах.
— Только молиться, — повторил ангел. — Будем вместе просить Бога о милости к твоей душе.
Наступила тишина. Афанасий прислушался, но как ни старался, стука своего сердца услышать не смог. Липкая, густая волна страха накрыла его. Всё!
Вдруг ангел — хранитель снова заговорил:
— Господь милостив к нам! Он даёт тебе ещё один день. Этого достаточно, чтобы угасить вражду и умереть с чистой совестью. Стяжи дух мирен. Продолжай молитву… Бог даст, встретимся завтра.
Афанасий очнулся и долго не мог прийти в себя. Наконец, он привстал и зажег свечу. Привычный свет озарил келью: всё было как прежде — лампадки, иконы, книги святых отцов, деревянный аналой с лежащим на нём раскрытым Евангелием. Молодой послушник Симеон уже шёл по коридору с колокольчиком и будил монахов на келейный канон:
— Бдению время и молитве час, Господи Иисусе Христе, помилуй нас!
Дзинь! Дзинь!
Было пять часов по византийскому времени. Старый монах заново начал правило, не чувствуя усталости. Выполнив положенные чётки, он прилёг на несколько минут перед утреней, размышляя, когда ему лучше подойти к отцу Василию и попросить прощения за свою злобу. «А прямо во время полунощницы, — решил Афанасий. — После того как братья споют «Се жених грядет в полунощи»».
Так он и сделал. Пройдя на тёмный клирос, где в стасидиях стояли сонные певчие, монах положил перед регентом земной поклон.
— Прости меня, старика, отец Василий! Я так злобствовал против тебя!
Иеромонах вздрогнул от неожиданности и, если бы не темнота на клиросе, можно было бы заметить, как гримаса раздражения исказила его лицо. Он всплеснул руками и демонстративно громко ответил смиренно лежащему в поклоне седобородому регенту:
— Вам не удастся вернуться обратно на клирос, не старайтесь. Игумен сказал, что вы уже в отставке, так что…
Если бы не ночное искушение и знание того, что жить ему осталось всего сутки, старый регент почувствовал бы всю унизительность своего положения.
— Да не я хочу обратно на клирос, Василий! — Он встал на колени. — Мне нужно только примириться с тобой.
— Примириться? — Отец Василий включил свет и открыл клиросный шкафчик, где лежали ноты старого Афанасия, многие из которых он переписывал вручную. Регент достал пачку нот и протянул монаху. — Вставайте, Афанасий, забирайте это… и больше чтобы я вас на клиросе не видел. Надеюсь, вы сможете смириться с благословением игумена. Да вставайте же вы, наконец!
Отец Афанасий, стараясь не обращать внимания на изумлённых происходящим певчих, продолжил смиренно умолять иеромонаха.
— Василий, я всё понимаю, ты только прости меня.
Но молодой священник впал в какое-то помрачение, и чем больше Афанасий унижался, тем больше ожесточался регент.
— Послушайте, вы мне портили нервы всё это время, а теперь хотите, чтобы я вас вот так, с кондачка, простил? — Он усмехнулся. — Сколько вы выпили моей крови, один Господь знает!
Старик был на грани отчаяния.
— Василий, я, окаянный, сегодня умру, и если ты мне не простишь моё окаянство, я могу попасть в ад.
— В ад? — Василий весело посмотрел на певцов. — Да вы ещё всех нас переживёте! Всё, идите, отец Афанасий, в стасидию, молитесь Богу. Если вы сегодня умрёте, то я сейчас потеряю дар речи. Умрёт он, напугал!
Хотя большинство певчих и были на стороне молодого регента, но его дерзость пришлась им не по душе. Один из певцов, первый тенор отец Зенон, сказал регенту:
— Прости его, отец, зачем издеваешься? А если он и вправду умрёт?
— Да не умрёт он! — Отец Василий говорил, всё больше раздражаясь. — Идите, Афанасий, всё. Если собрались умирать, то умирайте, но не искушайте меня, — не видите, я служу? Скоро нам петь ектенью, всё уже, уходите! — Он махнул рукой на старика и злобно уткнулся в знаменные сборники.
Отец Афанасий, держа в руках свои ноты, встал и вернулся в стасидию. Там он стал горячо молиться, чтобы небесные силы прекратили эту демоническую вражду.
До вечера он сделал ещё несколько попыток подойти к молодому регенту, но тот, вконец разозлившись на надоедливого старика, пошёл к игумену жаловаться на Афанасия. А тот выбранил старого монаха, запретив ему впредь искушать отца Василия.
Вечером отец Афанасий исповедался и стал готовиться к отходу в вечность. Памятуя древний аскетический закон, старый монах не терял надежды, но мысль о том, что ему, видимо, не избежать преисподней, не давала покоя.
После повечерья он вновь встал на молитву, слушая, как шумит за окном Эгейское море, ставшее русскому монаху родным. И вновь его сердце сжалось от укола. Вновь липкий страх, тьма и предчувствие неминуемой смерти. И вновь отец Афанасий позвал своего ангела — хранителя.
— Я здесь, отец Афанасий. Здесь, рядом с тобою. Не смог ты угасить вражду?
— Не дал Бог! Окаянен я! — Если бы старый монах мог, он бы разрыдался. — Теперь надеюсь только на милость Божью.
— И правильно делаешь, отец Афанасий. Только рано тебе умирать.
— Как? Ты же сказал…
— У тебя есть ещё послушание. У отца Василия внезапно отнялась речь и тебе придётся его заменить. А насчёт вражды, — знай: Господь принял твоё покаяние. Кто искренне просит у брата прощения, всегда получает его от Бога, даже если сам брат ожесточается и гонит просителя.
— Милостивый Господь!
— А теперь — молись! Никто, кроме Бога, не знает число твоих дней. А я буду всегда рядом с тобой, если не отгонишь меня своим нерадением, грехами или нечистыми помыслами. Будем молиться вместе.
Афанасий очнулся, привстал и зажёг свечу. Её оранжевое трепещущее пламя освятило келью. И, хотя всё было как прежде — лампадки, иконы, книги святых отцов и деревянный аналой с лежащим на нём раскрытым Евангелием, но Афанасию показалось, будто со всех вещей этого мира кто‑то вытер пыль.
Молодой послушник Симеон ходил по коридору с колокольчиком и будил монахов на келейный канон:
— Бдению время и молитве час, Господи Иисусе Христе, помилуй нас!
Дзинь! Дзинь!
Отец Афанасий сделал положенное число чёток, немного отдохнул и пошёл в храм. Эту неделю служили в Покровском соборе. Как только он встал в свою стасидию рядом с иконой преподобного Сергия, к нему подбежал благочинный и передал благословение игумена вновь принять регентство на правом клиросе, потому что у молодого отца Василия каким‑то чудом или бесовским наваждением отнялась речь.
Отец Афанасий вернулся в регентскую стасидию, стараясь не обращать внимания на восхищённые взгляды певчих, ставших свидетелями и его мужественного монашеского поступка, и явного заступничества Божия.
Пришёл на клирос и сокрушённый отец Василий. Он упал на колени перед отцом Афанасием, но монах поднял молодого регента и ласково посмотрел ему в глаза.
