Вернувшись из Коринфа, Аполлос, конечно, сразу же захотел увидеть знаменитого просветителя народов. Закутанный в льняной египетский плащ он входит в ворота мастерской Акилы. Двор завален тюками и связками веревок. Гостю приходится перешагивать через них, пробираясь к затененному углу двора. Там, на циновке, наклонившись, сидит лысый маленький человек средних лет в рабочей одежде. На голове вязаная ермолка; горбатый нос, седеющая борода; руки, привычные к труду, быстро перебирают и скручивают черную шерсть, которая предназначена для походных палаток. Отдельно сложены узлы готовой ткани; за ними придут от купцов, чтобы нести их на рынок. Человек поднимает серые, покрасневшие от напряжения глаза и смотрит на Аполлоса.
Аполлос и раньше слышал, что Тарсянин неказист с виду, но все же был невольно поражен этой обыденной картиной и этим странным лицом. Из дома выходит Акила и знакомит их. Но едва завязывается разговор, Павел мгновенно преображается. Теперь уже нет сомнений: перед Аполлосом тот самый неутомимый путешественник, муж Духа, который прошел через моря и земли, твердой рукой разбрасывая повсюду семена Царства Божия.
С этого дня Аполлос активно включается в труды апостола. В многолюдном Эфесе, население которого достигало тогда четверти миллиона, не считая приезжих, жатвы и в самом деле много. Здесь легко затеряться, а именно это и нужно. Власти «вольного города» давно привыкли к потокам богомольцев, бродячим проповедникам, представителям самых разных культов. Отцы же синагоги, хотя и охладели к Павлу, особенной враждебности пока не проявляли.
Куда опасней могли быть взрывы языческого фанатизма, характерные для мест массового паломничества. Весной в Эфесе устраивали пышные праздники в честь богини Артемиды. Они сопровождались конскими бегами, спортивными состязаниями, выступлениями певцов и поэтов. Торжественные процессии проходили по центральному проспекту у подножия огромного театра, направляясь в храм, расположенный в северном пригороде.
Сам идол Артемиды, которую чтили по всей стране, был скрыт от народа стенами и оградой из 120 высоких колонн. Говорили, что он упал прямо с неба. Был ли то метеорит, или архаический фетиш, но традиционный облик богини был всем хорошо известен: изображавшие ее фигурки продавались в дни праздников на всех углах. Чем — то они походили на кисть винограда, поскольку мать — кормилицу представляли со множеством грудей, казалось, готовых напитать весь мир. Несметные богатства накапливались в сокровищницах ее храма. Римляне это знали, но смотрели на Эфес как на свою казну, хотя оставляли за столицей Асии видимость автономии.
Первые эфесские христиане не могли не видеть, как ревниво относится народ к своему национальному культу. Малейшее его оскорбление могло привести к кровавым погромам. Но Павел сознательно и последовательно старался не задевать чувства язычников, что позволяло ему жить и работать в безопасности.
На вершине успеха
Никогда еще Павел не пользовался такой популярностью, как в эти три года пребывания в Эфесе, и нигде с такой силой не проявлялся его дар исцеления. За ним постоянно ходили толпы, как четверть века назад — за Иисусом. Порой достаточно было приложить к больному платок или пояс апостола, как наступало выздоровление.
Но была во всем этом и теневая сторона. Молва, разносившая по городу славу Тарсянина, разжигала суеверные страсти. Надо сказать, что Эфес издавна был средоточием оккультизма и магии. На его улицах повсюду можно было видеть объявления знахарей, астрологов и толкователей снов, приглашавших всех, кто хочет узнать будущее или добиться удачи в делах. Существовала даже особая литература по ворожбе, именуемая «Эфесскими писаниями». Шарлатанство и игра на легковерии были здесь обычным явлением.
Рано или поздно знатоки магии должны были увидеть в Павле опасного конкурента. Некоторые странствующие иудейские знахари пытались, подражая ему, лечить именем Иисуса. Однажды такие эксперименты кончились плачевно: какой–то одержимый бросился на злополучных целителей с криком: «Иисуса я знаю, и Павел мне известен, а вы кто?» — и сильно избил их (см. Деян 19: 15).
Как мы уже знаем, под руководством Павла работал целый отряд самоотверженных миссионеров. Кроме Акилы, его жены и Аполлоса, а также старых друзей Тита и Тимофея, прибывшего из Коринфа, источники называют многих лиц из разных стран империи.
Полагаясь на их поддержку, Павел вернулся к своему давно выношенному плану: снова обойти берега Эгеиды: Асию, Македонию, Ахайю, затем отправив в Иерусалим денежную помощь, через Рим достичь западной границы цивилизованного мира — Испании. Путешествие в римскую Африку и Египет Павел, видимо, отложил на самый конец миссии, чтобы таким образом завершить полный круг по экумене.[91] Если бы это намерение удалось, то все Средиземноморье услышало бы скоро весть об Иисусе.
Кризис в Коринфе
Осуществление столь далеко идущего замысла Павел начал с того, что послал впереди себя Тимофея и Эраста в Македонию, назначив им встречу в Коринфе.
Коринфская церковь внушала ему наибольшую озабоченность. Сильван по какой–то причине покинул город (позднее он присоединился к ап. Петру); новообращенные были предоставлены сами себе. Павел написал им письмо, которое до наших дней не сохранилось, но содержание его известно. В нем он строго приказывал бойкотировать тех членов общины, которые предавались распутству, пьянству или участвовали в языческих праздниках. О возможности подобных явлений он мог легко догадываться, памятуя о нравах «веселого Коринфа».
Братья были смущены посланием, вообразив, что учитель велит им вообще порвать любые контакты с внешним миром. Но Павел потом разъяснил, что он лишь боялся проникновения в церковь «коринфской заразы». А к «внешним», по его мнению, приложимы иные мерки. «Ибо что мне судить и внешних?.. — писал он. — Внешних же судит Бог» (1 Кор 5: 12 — 13).
Тревога апостола не была напрасной. Когда ранней весной 57 г. он уже собирался в Македонию, из Коринфа приехали слуги богатой христианки по имени Хлоя. Они рассказали, что в общине неблагополучно. Один брат взял в жены свою мачеху, несмотря на то, что и еврейские и римские законы осуждали такой брак как кровосмешение. В Коринфе же на это смотрели сквозь пальцы. Ослабление нравственных устоев сказалось и на братских вечерях. Богатые люди, принося к столам больше других, спешили сами насытиться, а иной раз возвращались домой пьяными. Мало того, среди верующих вспыхнули споры, приведшие к образованию настоящих фракций в общине. Кое–кому настолько полюбились толкования и проповеди Аполлоса, что они объявили себя его последователями. А с тех пор как в Коринфе побывали ученики Петра (или, быть может, сам апостол), некоторые отшатнулись от Павла и стали именоваться Кифиными. Смотрите, говорили они, Тарсянин не смел брать у нас деньги, как Петр и прочие апостолы, значит, он сам признает, что они выше него. И вообще Павла нельзя понять: то он идет против Закона, то соблюдает еврейские обычаи. Свободу и миссионерскую гибкость Павла они расценивали как двуличие.
Сам апостол Петр, если и побывал в Коринфе, вряд ли был повинен в подрыве авторитета Павла. Смиренный и добрый, он не любил превозноситься над другими, поэтому действия партии Кифиных были целиком на их совести. Разногласия привели еще одну группу христиан к отказу связывать себя с именем любого апостола; они считали себя просто Христовыми.
Эти новости расстроили Павла гораздо больше, чем смуты в далекой галатской глухомани. Разрушительные силы поколебали большую, подающую надежды церковь. Хотя большинство коринфян сохранили верность своему наставнику, факт раскола сам по себе был печальным симптомом. Павел увидел в нем не только посягательство лично на него, а измену чему–то неизмеримо более важному — духу Церкви. Тарсянин давно поборол свойственную ему нетерпимость, но теперь он должен был проявить удвоенные самообладание и такт, чтобы справиться с неожиданной бедой. Поездка в Македонию была на время отложена.
Пока Павел размышлял, как поступить и ждал, что Господь укажет ему путь, в Эфес приплыли на корабле трое старейшин коринфской церкви: Стефанас, Фортунат и Ахаик, горячо преданные апостолу. Им удалось развеять его горькие думы и убедить, что смута — не более, чем болезнь роста, усиленная беспокойным характером коринфян. Итак, в Грецию все же можно было не спешить, а сначала идти — как запланировано — через македонские земли. За это время безотказный Тимофей, со свойственными ему мягкостью и чуткостью, сможет подготовить его посещение Коринфа.
Павел хотел, чтобы Аполлос, которого коринфяне настойчиво звали к себе, принял их приглашение; это было бы жестом доброй воли. Но александриец, смущенный тем, что невольно подал повод к смуте, предпочел остаться в Эфесе.
