Страж мира, она готовит его последнее преображение, когда смерть будет окончательно обречена на смерть, а человечество и вселенная через крещальную матрицу церкви будут рождены в Царстве. Каждое воскресенье как действенный символ Восьмого дня каждый священник («Да приидет Царствие Твое»), каждая евхаристия, каждая эпиклеза вымаливают незамедлительное пришествие не сакраментального, а тотального, прославленного Тела, нового неба и новой земли. Так медленное развертывание литургического космоса насыщает парусией время, пространство, существа и вещи и «торопит» окончательное явление Бога, «всего во всем», Бога нашего времени, нашего пространства, места всякого причастия. Все наши Пасхи — и каждая евхаристия — содержат в себе силу последнего «перехода», налагают на падшие время и пространство все более непреодолимое притяжение, распространяя «халкидонское» время Церкви, перепев вечности, пространство, соединенное с Телом Христовым, где нет уже более «ни плача, ни вопля, ни болезни» (Откр 21:4).
Так Церковь является словно духовное пространство, где человек получает уроки евхаристического существования и становится священником и царем: на литургии он открывает мир, преображенный во Христе, и начинает содействовать его окончательной метаморфозе. Ибо космическая миссия церкви действенно приумножается в мире благодаря смиренному царствованию литургического человека. Освященный человек — это человек, который освящает. Его «евхаристическое сознание» ищет в сердцевине существ и вещей ту прозрачную точку, где можно зажечь Фаворский свет. Призывание Имени Иисуса, сопряженное с действенной любовью, сыплет во все вещи евхаристическую соль, которая, согласно предписанию Книги Левит, делает весь мир приношением. «Приложите к людям и вещам то, что мы видим… Имя Иисуса становится ключом, которым отпирается мир, орудием тайного приношения, наложением печати Бога на все существующее. Призывание Имени Иисуса — это способ преображения вселенной» [97].
В первую очередь следует достичь предельного выражения этой позиции в высокой аскезе и духовности согласно поучениям «Добротолюбия», которые одни и могут просветить нас.
То, что мы замечаем прежде всего прочего, — это православная аскеза и мистика, которые затрагивают отнюдь не только душу, но являются искусством и наукой духовного тела (swma pneumatikon). И тело, пронизанное светом, передает его космическому окружению, от которого оно неотделимо.
Если создание предназначено к благодати, так что она может осуществиться только в единении, то человеческая природа, восстановленная во Христе и одновременно представляющая собой микрокосм и стремление к трансценденции, провиденциально становится — вплоть до своей телесной организации — орудием осознания благодати, опорой обожения, «Храмом Духа Святого». «Прославляйте Бога в телах ваших» ( 1 Кор 6:20). Ритм дыхания и ритм сердца нам были даны для того, чтобы Дух проник до источника крови. Между вдыханием воздуха и божественной Пневмой (Pneuma) существует реальное соответствие, благодаря чему первое влечет за собой вторую. С помощью той же аналогии можно описать связь сердца — центра целостного человека и «солнца» тела, со светом, исходящим от Христа, с солнцем правды, «сердцем церкви», как сказал Николай Кавасила, с этим Христом в теле, обоживая которое, мы в глубинах нашего существования, в самом сердце прививаем к своему телу это «более внутреннее тело», о чем говорит св. Григорий Палама. К библейской теме сердца присоединяется тема крови, которая, напомним, есть «одухотворенная» вода жизни, обагренная огнем, что усиливает связь между дыханием и Духом. Возгорание сердца от Духа, связанного с дыханием, уже в этой жизни кладет начало преображению «физического тела» в «тело духовное». Духовно обладать своей кровью, чтобы предать ее евхаристического огню — значит путем влияния человеческого микрокосма передать этот освобождающий огонь крови животных, семени растений, безграничному океану, который ожидает, что его поглотит «стеклянное море, смешанное с огнем», о котором говорится в Апокалипсисе (Откр 15:2). Та же самая совершающая обожение кровь течет от одного сердца к другому, проходя через сердце Владыки, и тайно орошает существа и вещи; напомним, что вселенная пребывает в человеке, когда человек пребывает во Христе. Добраться до корней материи и жизни, распять космический эрос, чтобы превратить его в возрождающую силу, перейти тем самым от гетерогенеза к аутогенезу — все это, как пишет Владимир Соловьев в заключительной части своей работы «Смысл любви», «действительно производит или освобождает духовно–телесные токи, которые постепенно овладевают материальной средою, одухотворяют ее… Сила же этого духовно–телесного творчества в человеке есть только превращение, или обращение внутрь, той самой творческой силы, которая в природе, будучи обращена наружу, производит дурную бесконечность физического размножения организмов» [98]. Преобразить чувства в «духовные чувства» значит воспринимать вещи не сточки зрения смерти, а с точки зрения Духа, как их видит Бог, в их внутреннем духовном содержании.
На христианском Востоке об этом пробуждении «пневматической» телесности свидетельствует множество чудес — светоносность, победа над тяжестью, над длительностью и падшим пространством. Тот, кто «очистил землю от своего тела» [99] посредством не индивидуального, а церковного опыта, в котором молитва общины зажигает преображающие силы, тот в эсхатологической перспективе восстановил райское состояние. Поэтому засветилась вся природа вокруг него; это ощущают дети, но также и дикие звери, которые, по словам св. Исаака, чувствуют вокруг святых тот же запах, который исходил от Адама до грехопадения. Сады в некоторых монастырях, виды горы Афон производят райское впечатление.
Таким образом, «созерцание природы», fusikh qewria, составляет главный аспект православной мистики. Активное созерцание, ибо определенное преобразование сердца и взгляда реально преобразует мир. Помимо всевозможных иллюзий, которые нужно методично преодолевать, происходит созерцание logoi существ и вещей, созерцание мира таким, как сказал о нем Бог в своем Слове и каким он воссоздан в воплощении этого Слова — чье богочеловеческое Имя призывает сердце. «Важно, — говорит Максим Исповедник, — собирать духовные logoi существ» не для того, чтобы их присвоить, но чтобы «представить их Богу как приношения от твари» [100]. Здесь человек перестает объективировать вселенную из–за своей алчности и слепоты, пытаясь отождествить ее с «Телом Божьим». Его присутствие изгоняет зло, облегчает, умиротворяет. Он понимает язык творения. «Все, что меня окружало, говорит Русский паломник, являлось мне как красота… все молилось, все пело хвалу Богу! Так я понимал то, что «Добротолюбие» называет «познанием языка творения», и я видел, до какой степени можно беседовать с Божьими тварями» [101]. Это язык, который почти что наш современник св. Нектарий Эгинский [102] (1846–1920) дал возможность услышать своим послушникам. «Однажды мы попросили нашего отца… сказать нам, как создания, лишенные разума и голоса, такие как солнце, луна, звезды, свет, вода, огонь, море, горы, деревья и, наконец, все те создания, которые для хвалы Богу призвал псалмопевец, — как они могут говорить? Святой ничего не ответил. Спустя несколько дней, когда шла вечерняя беседа под сосной, он сказал нам: 'Несколько дней назад вы попросили меня объяснить вам, как творения хвалят Бога. Ну так вот, послушайте. Тогда он ввел послушников в преображенный мир, где они отчетливо услышали, как каждое создание на свой лад поет хвалу Господу и Творцу» [103].
И тогда мир открывается словно церковь: неф, объясняет св. Максим, это чувственно воспринимаемая вселенная, ангелы составляют хор, а дух молящегося человека — святое святых. «Душа укрывается, как в Церкви, в мирном уголке через духовное созерцание природы; она входит туда со Словом, а с нею — наш Первосвященник; под Его водительством она в духе своем вручает вселенную Богу, как на алтаре» [104]. Тут вспоминается Рильке, желавший «со всею страстью собрать мед видимого в золотом улье невидимого». Совсем недавно Сильван Афонский (ум. 1938) повторял: «Для человека, который молится в сердце своем, весь мир есть церковь» [105].
Духовное движет и приводит в волнение космическая любовь, которая, по выражению св. Павла, обнаруживает и выражает стенания твари. «И что есть сердце милующее? — спрашивает Исаак Сирин. — Это сердце, которое воспламеняется любовью ко всей твари, к людям, птицам, зверям, демонам, ко всем созданиям. Тот, у кого такое сердце, не может увидеть создание или вспомнить о нем без того, чтобы глаза его не наполнились слезами от охватившего его огромного сострадания… Он молится даже за пресмыкающихся, побуждаемый беспредельной жалостью, которая пробуждается в сердцах тех, кто уподобляется Богу» [106].
